Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев

Суеты прибавилось, истошно ржущий и пляшущий на месте конь Бертраба мешал защитникам, и Бьярн, как ни пытался, не мог толком достать противников.

Один из врагов наклонился с седла и, подловив уставшего Писаря, достал его секирой на длинной рукояти. Оружие было необычно для всадника, но в умелых руках достаточно сильное. Веревочный шлем, конечно же, не выдержал, толстяк упал замертво. Убийца несчастного Мультиварио пришпорил коня и могучим прыжком преодолел затор из бьющихся насмерть людей. Марьядек пытался сбить еще одного кавалериста, однако не уберегся, попал под удар копыта, переломившего руку чуть выше локтя. Шипя сквозь зубы от боли, характерный актер упал на колени, выронив пику.

— Бойцы у нас неплохие, командование жопное.

С этими словами барон Дьедонне, про которого все забыли, отхлебнул из фляжки, громко рыгнув. Боевой алкоголик занял позицию на колодезной площади, которая была геометрическим центром Чернухи, и внимательно наблюдал за разворачивающимся боем. С Барабана открывался хороший обзор, и Кост видел, как прорыв через ворота удалось затормозить, но затем удача вновь повернулась к защитникам отнюдь не лицом.

— Дай! — требовательно бросил кавалер слуге, тот молча, быстро подал что-то вроде рыцарского копья, но проще, тяжелее и без наконечника. Длинная жердь заканчивалась обычной крестовиной из палки длиной в пару ладоней. Конец заострен и обожжен на костре без всяких изысков.

— Не ссы, быдла, — все так же, не глядя на слугу, проворчал барон с кислым видом. — И тяжелее бывало.

Студент белел меловым лицом, руки тряслись, но слуга пытался держать марку. И даже выдавил заплетающимся языком:

— К-к-как п-прикажет достойный г-господ-д-дин…

— «Ваша милость», — поправил барон. — Не фрельсу кланяешься. Кретин и неуч. Даром только жратву на тебя перевожу

Студент лишь склонился, прижимая к груди непослушные руки.

— Что тут сказать, Барабанище, — подумал вслух Дьедонне. — Пока мы даже на овес тебе не заработали.

Конь фыркнул, будто соглашаясь, требовательно ударил копытом в землю. Бока дестрие тяжело двигались под стеганой защитой, глаза в прорезях наголовника светились отраженным светом, как дьявольские огоньки на болотах.

— Ну, мудилы, — попросил в пустоту барон. — Выходите уже на простор. Не гоняться же за вами поодиночке…

Барабан издал странный низкий звук, больше похожий на хрип удавленника. Слышать его было жутко, представлять, что живое существо могло так проскрипеть — еще страшнее.

Оставшись без опорного щитоносца тактическая четверка, сократившаяся до тройки, начала отступать. Оборона разваливалась на глазах, и нападавшие разразились торжествующими воплями «Бей-убивай!!».

Тут Дядька будто проснулся и, несмотря на солидные габариты, ловким ужом ввинтился в схватку, вывел господского коня из боя куда-то в сторону. Арнцен совсем лег на спину и болтался, как мешок с тряпьем, подвиги для глупого мальчишки явно закончились. Кто-то из противников проорал «Этого не кончать! Выкуп, выкуп!», и Дядьку не преследовали. Спешенный Кадфалем «живодер» наконец выпутался из стремян, освободил придавленную ногу, и его тут же снес мечом Бьярн, однако трое конников все же прорвались на дорогу, разметав лошадиными корпусами защитников.

В пылу яростного боя за ворота как-то забылось про восточных поджигателей, а они перелезли через стены и при свете горящих домов начали сеять панику. И смерть.

Ужас и хаос расползались по Чернухе. Недаром говорят, что в минуты опасности, особенно внезапной, человек не поднимается до своих желаний, а опускается до навыков, намертво заколоченных в плоть и кости множеством повторений. Крестьяне в массе своей поняли, что началось и все пошло не по задуманному. Женщины завыли, мужчины заражались бестолковой паникой один за другим, как быстрой чумой. Мара и Лара чудовищно матерились, так, что и бывалый солдат заслушался бы, стараясь вернуть хоть малую толику дисциплины. Витора молчала, но колотила бегущих баб коромыслом, останавливая бегство. Колине зарубил одного из поджигателей, но бретер стремительно уставал и к тому же истекал кровью из открывшихся ран. Межевой и горбун-костоправ совместно загнали одного из налетчиков в угол и забили его палками, окованными железом, но другой метнул в спину лысого старика сулицу и решил, что пора заставить умолкнуть самострельщиков на крыше высокого дома.

Никому не было дела до Гаваля, который, традиционно ужасаясь, страдая и ненавидя себя, перелез вслед за поджигателями через забор и крался к дому веснушчатой девицы, прячась в проулках и тенях.

Молясь Пантократору, Гамилла вновь натянула тетиву, но прилетевшее снизу метательное копье с тяжелым листовидным наконечником ударило чуть ниже левой руки. В иных обстоятельствах бросок оказался бы смертельным, но прошел снизу вверх, на довольно большом расстоянии, так что ватник защитил. Женщина выронила оружие, махнула рукой, стараясь удержать равновесие, получилось лишь наполовину. С крыши она не упала, но задела и столкнула напарника. Артиго прокатился, гремя черепицей, свалился на землю, издав короткий жалобный вопль. Самострел каким-то чудом остался в руках маленького стрелка и даже не сломался.

Три всадника прорвались в Чернуху. Кони, опьяненные убийством, ржали, огонь танцевал отблесками красного и желтого по окровавленной стали, злодеи торжествующе орали.

Елена появилась как из ниоткуда, голова рыжеволосой воительницы была не покрыта, лицо отражало неописуемую смесь удивления, жажды убийства и растерянности. В руке женщина крепко сжимала меч, но будто не понимала, каким образом его следует использовать. Ей уже приходилось и сражаться, и убивать, как на дуэли, так и в уличной схватке, когда беглецы покидали столицу юго-востока. Однако ничего подобного этой сумятице она еще не видала и… в самом деле растерялась. Слишком много людей, событий, внезапных происшествий и сумбура. Кроме того, Фигуэредо и Чума поставили ей отменную школу боя, но… довольно специфическую. Елена умела драться как бретер, то есть в легкой броне, а то и без оной, пешком, с маневренным быстрым оружием. Кроме того, прошлые успехи поневоле заразили поединщицу тщеславием и самонадеянностью. Елена привыкла, что в открытом бою равных ей немного, проигрыш в силе и доспехах фехтовальщица может компенсировать быстротой и мастерством. Сейчас же кругом царил хаос, мчались всадники, гремела тяжелая броня, а прежде чем разить кого-то наповал, требовалось угадать сначала, друг это или враг.

Елена с ужасом — настоящим, не наигранным — поняла, что не готова к такому бою, где царят бардак и погром, и ты не сражаешься с тем, кого хочешь убить, а беспорядочно рубишь, чтобы не зарубили тебя. Она не понимала, что происходит и как убивать таких врагов, в первую очередь — одоспешенных всадников.

Затем буквально перед ней свалился откуда-то с неба юный император, и оцепенение спало. Елена бросилась к Артиго, заученно держа меч так, чтобы перекрыть себя защитой по максимуму направлений. Схватила мальчишку и отшвырнула его подальше от кавалеристов. Артиго, запакованный в несколько слоев толстой одежды, оказался тяжелым, а усилие слишком резким, так что рука протестующе отозвалась болью в связках.

А затем ужасающий вой разнесся над погибающей деревней, леденя сердца. Вой и грохот копыт, бьющих в землю с тяжестью водяного молота. Те, кому довелось увидеть это, могли бы поклясться, что Барабан высекал снопы искр на каждом шаге.

— БЛЯДИИИИИ!!! — орал Кост, подхватив жердь с перекладиной обеими руками. Дерево гнулось и описывало восьмерки подобно громадной удочке, но барон, как опытнейший пользователь, ухитрялся выравнивать капризное оружие.

— Всех порешу!!! — зычно пообещал Кост, разгоняясь и крича, будто труба судного дня. — БЛЯДИ!!!

Гамилла видела сверху падение Артиго и попытку Хель спасти мальчишку. Холод и онемение расползались под мышкой, арбалетчица понимала, что отмерь Господь чуть меньше везения, и сейчас она, разочарование отца, так надеявшегося на сына, тряслась бы не в ознобе, но агонии. Однако вид идущего в атаку барона оказался столь ужасен и великолепен, что арбалетчица застыла с полуоткрытым ртом, забыв про идущий бой.

Обычно люди считают, что главное оружие всадника — копье. Это легко объяснимо, ведь оно длинное, грозное, и тот, кто видел, как жандарм пронзает сразу два (а то и все три!) ряда пехотинцев граненым «Mae pigiad fy llid» — «жалом гнева моего», тому не приходится гадать, что страшнее всего на войне. Но… люди ошибаются. Сила кавалера в его коне, и рыцарь силен ровно в той степени, насколько хорош зверь войны. Поэтому Кост и не стал заморачиваться с попытками сделать более-менее приличную копию «лэнса», вооружившись просто длинной палкой. Нести же врагам огорчение и поругание должен был конь. И Барабан не подвел.