Спящая царевна. Совершенно секретно

Делия громко всхлипнула, размазывая по лицу слёзы.

Но Андрей продолжал свою историю:

— Я подскочил, закрывать её собой начал. Отчим на меня кинулся, ну… я ему и засветил хорошенько. Сила уже была в кулаках. Подрались мы тогда… хорошо так подрались… Поубивали бы, наверное, друг друга, если бы мама нас не растащила. Я ему ещё пригрозил напоследок, что на следующий день в милицию пойду и в тюрьму его засажу. Ну, это у нас за порядком следить должна — милиция. Я и, правда, хотел пойти туда и заявление написать. Жалобу такую специальную, чтобы на его безобразия обратили внимание. Но я же ещё ребёнок был по годам, кто бы меня там слушать стал. Я решил мать убедить, чтобы она со мной тоже пошла и всё рассказала наконец. Только вот дядя Вася, хитрый жук, меня опередил…

— Как это опередил? — изумлённо воскликнула Делия — кажется, за всё это время ничто ещё не удивляло царевну так, как этот рассказ Беркута.

— Он пошёл туда первый. И рассказал свою версию. Что это я на него напал. Рассказал, что я дикий, испорченный подросток, который кидается на родных, тащит всё из дома, дружит с плохой компанией. И скоро из меня вырастет настоящий преступник, а потому надо меня определить на перевоспитание в колонию. Это что-то вроде темницы, только для малолетних преступников. Мать ко мне прибежала в слезах, когда узнала про это. И опять ругать начала, меня ругать, не его… Понимаешь? Мол, зачем ты полез в драку, что теперь будет! Я ей и предложил, вместе пойти, рассказать, как дело было. Нас двое — он один. Ещё неизвестно, кто кого в тюрьму отправит. Я тогда верил, что так и будет. Верил в справедливость. Верил, что все узнают правду, и гада этого накажут.

— Неужели вам не поверили? — покачала головой Делия.

Андрей тяжко вздохнул:

— Она никуда не пошла. Наверное, боялась его слишком сильно. Не знаю… Других объяснений так и не смог придумать. Так и сказала: что не будет на него жаловаться и мне не позволит. Дескать, если я пойду в милицию и заявление напишу, то я ей больше не сын, и слова мои она подтверждать не станет, и будет Василия своего выгораживать. Сказала, что я должен извиниться, и тогда отчим свою кляузу заберёт, и мне ничего не будет. И снова всё у нас будет хорошо. А я расхохотался…

Андрей вскинул бешеный взгляд на Делию. До этого он сидел, уставившись в тёмную столешницу. Но сейчас ему были нужны её неземные глаза, чистые и светлые, как небо. От боли и злости невыносимо жгло в груди. И лишь её сочувственный взгляд заглушал эту муку внутри.

— Понимаешь, я в лицо ей рассмеялся. «Всё хорошо будет!» Это же надо было такое сказать! Для меня это тогда как удар было, как будто она мне нож в спину всадила. Ведь я же её сын, сын! Я её же и защищал! А она… мерзавца этого выгораживать стала! Я у него прощения попросить должен… За что? За то, что этот урод нам жизнь столько лет портит? За то, что эта сволочь мою мать бьёт?

Кулаки сжались непроизвольно. Даже сейчас, спустя годы, Андрея вскидывало от ярости, когда он вспоминал тот день. Но Делия потянулась к нему через стол, накрыла побелевшие от напряжения пальцы своими мягкими, тёплыми ладонями, и его отпустило почти сразу.

— Я, разумеется, извиняться и мириться не стал, — уже спокойнее продолжил он. — Но забрать заявление мать дядю Васю всё-таки как-то уговорила. В колонию меня не отправили, и даже в милицию не вызвали. Может, его и не было — заявления того… Он ведь и соврать мог, чтобы мать припугнуть. Теперь уже до правды не докопаешься. Словом, всё это замялось. Но только под одной крышей нам теперь особенно тесно было. Тут мать меня и добила… — Андрей горько хмыкнул. — Предложила у тётки пожить, отцовской сестры, временно… Пока дядя Вася не простит меня, не успокоится. Вот так! Родного сына, можно сказать, выставила из дома ради этого… После такого я там действительно не мог оставаться, не хотел. И я ушёл. Но не к тётке. В лес ушёл. Отыскал старого отцовского друга, деда Прохора, егеря тоже. Ну и, попросил его взять меня в помощники, делу своему научить. Вот так я и вернулся обратно в тайгу.

— А твоя мама? Неужели она не… — Делия снова всхлипнула, голос надломился, не дав закончить фразу.

Андрей неожиданно для себя самого разжал кулаки, поймал маленькие ладони Делии, чуть стиснул теплые пальчики.

— Это ещё не конец истории, Дель… Это ещё не конец…

Говорить дальше было всё сложнее, словно в горле застрял клубок горьких ядовитых слов, колючих, жалящих как шершни. Но останавливаться было слишком поздно. Андрей знал, что второй раз на такой откровенный разговор он вряд ли решиться. А выговориться было очень нужно.

— Мы тогда с мамой разругались в пух и прах. Я наговорил столько гадостей. Впервые в жизни посмел так с ней разговаривать, наорал сгоряча. Какой только чуши не наплёл — что она предала отца, что никогда его не любила и хотела, чтобы он умер. И меня тоже не любила. Что я ей только мешаю, и она рада будет от меня избавиться. Винил её в том, что с этим Васей спуталась, который и мизинца отцовского не стоил. И много ещё чего… Мне было очень больно и обидно, я считал, что мать от меня отреклась, предала, вот и вылил на неё всю эту желчь, — Андрей тяжело вздохнул, пряча взгляд. — И она в долгу не осталась. Сказала, что раз я так о ней думаю, то ей действительно такой сын не нужен. Теперь-то я понимаю, что она это в сердцах бросила, ей тоже обидно было и горько. Растила-растила, и вот тебе благодарность… Но тогда… я услышал это: «Ты мне больше не сын!», развернулся и ушёл. Не мог простить, не мог забыть. Спрятался у деда Прохора в лесу и поклялся себе, что больше порог её дома не переступлю. И слово своё держал, не приходил больше. А через год мамы не стало…

Андрей выпустил ладони Делии из рук, обхватил свою голову, сжал виски и взлохматил волосы. Он слышал, как она снова тихонько плачет, хоть и не поднимал на неё глаз. Не хотел он этих слёз, не хотел расстраивать свою царевну, но подробности этой трагической истории слетали с его языка будто сами собой.

— Он… всё-таки… своего добился… Отчим. Убил её. Забил. На глазах у соседей. Вернее, бить начал в доме, она пыталась убежать, выскочила за ворота… Он её догнал, схватил и обратно швырнул, со всей дури. Она… ударилась головой об угол, и всё. Сразу. На месте. Это видели две соседки, которые стояли рядом на дороге. Сделать они ничего не успели, конечно. Но, только благодаря им, его и посадили. Это я уже после всё от них узнал. А дядя Вася упёрто доказывал, что это был несчастный случай. У него брат двоюродный работал в милиции, пытался помочь, оправдать, подстроить всё так, чтобы этот урод в тюрьму не попал. Но…не получилось. Иногда в нашей жизни всё-таки находится место для справедливости.

Андрей замолчал на пару секунд, судорожно вздохнул и снова вцепился в нежную ручку Делии. Она горько всхлипывала и молча сжимала его ладонь тонкими пальчиками.

— Ещё через год отчим и сам помер… Там в тюрьме, «на нарах». От чего… не знаю и знать не хочу, — зло хмыкнул Беркутов. — Даже на мгновение не пожалел его, когда узнал об этом. Хотя… Если говорить честно… Себя я корил в том, что случилось, не меньше, чем этого подонка. Ты бы знала, Дель, сколько раз я потом думал, что если бы тогда заставил её пойти в милицию, если бы настоял на своём, если бы сам пошёл, пусть и без неё, пусть она бы врала и его выгораживала… Ну, а вдруг… вдруг мне бы поверили… Вдруг шанс был, а я… Я её бросил. Одну! — Андрей жёстко рубанул кулаком по столу.

Делия вздрогнула, и он мгновенно стих, снова спрятал её ладони в своих, поглаживая осторожно.

— А самое страшное, что всё вот так вышло… Внезапно. Я даже увидеть её не успел! И даже похоронить её не смог, понимаешь? Мы же так и не помирились. Почти год не разговаривали, не виделись, с обидой этой в душе, как с камнем за пазухой, ходили. А потом… вот так… Раз и всё! И даже проститься не успел, прощение попросить не успел, ничего не успел! И похоронили маму без меня… Я в тайге был, на дальнем квадрате, без всякой связи… Вернулся — к деду Прохору пришёл. А он мне в лоб вот такое… Тебя, говорит, искали, мать твоя померла. Похороны завтра утром. Тебя не нашли, а завтра уже хоронить надо. Беги скорее! Может, ещё успеешь… И я рванул — ночью, в темноте. Бежал пока мог. Как не убился, не знаю. И всё равно опоздал. Прибежал, чуть живой, грязный как черт, подранный… Как раз… к свежей могиле. У нас же покойных в землю закапывают. Народ только с кладбища расходиться начал. И тут я.

Андрей покачал головой, усмехнулся горько, нервно. Но нужно было всё-таки закончить этот жуткий рассказ.

— На меня смотрели так зло, как будто я нарочно на похороны собственной матери не пришёл. Они ушли, я остался. Посидел у могилки, повыл. Прощения просил за всё, что наговорил ей тогда, и за то, что не уберег от беды. Только вот она уже не слышала. Раньше надо было просить и каяться… Сколько раз я себя проклинал за тот день, когда мы поругались. Как я мог ей такого наговорить?! Как вообще так вышло, что мы — самые родные люди — вдруг почти врагами стали, в разные стороны разошлись, слово друг другу сказать не хотели! Она ведь так и умерла, думая, что её родной сын ненавидит… Хоть бы на минутку её вернуть, обнять и сказать, что всё совсем не так! Почему же ничего исправить нельзя? Почему?