Среда обитания

– Вчера вы приходите ко мне и показываете фотографию Олега Анатольевича. Так сказать, мертвого...
– Он свел морщины на лбу. Откашлялся.
– Понимаю ваше недоумение, но на фото Барабанщикова я сразу не узнал. Потом, когда вы ушли, меня вдруг осенило... Я решил проверить - это так естественно. Не правда ли?

– Продолжайте, продолжайте, - кивнул Игорь Васильевич. "Не прост, Аристарх Антонович, не прост!
– подумал он.
– Логично излагает".

– Телефона у Барабанщикова нет. Я поехал на машине. Ключ от дома Олег мне дал давно. Иногда я приезжал в его отсутствие отдохнуть. Увидев, что дом пустой, - понял, случилось несчастье. Я не обознался - на фото Олег мертв? Вы понимаете, товарищ...

– Корнилов.

– Товарищ Корнилов. Когда начинаешь волноваться, всегда делаешь ошибки. Олег умер, подумал я. Приедут родственники. Они живут у него в Пензе. Имущество разделят. Иконы выбросят или продадут. Как я докажу, что это мои иконы? Как?
– Он развел руками.
– Ну вот! Я решил их забрать. Мои иконы. В это время приехали ваши товарищи.

– Иконы отреставрированы?

– Что? Ах да! Иконы. Уже отреставрированы. Я могу заплатить родственникам за работу Олега Анатольевича.

– Аристарх Антонович, у вас с Барабанщиковым есть общие знакомые?

– Кого вы имеете в виду?

– Общих знакомых. Людей, которые бы знали и вас и Барабанщикова.

– Есть, конечно.

– Кому-то из них можно сейчас позвонить?

– Сейчас?
– Платонов посмотрел на часы.
– Можно. Только я...

Корнилов протянул ему записную книжку, изъятую во время задержания. Аристарх Антонович начал листать.

– Вот, хотя бы Рассказов Петр Горемирович... Доктор наук. Коллекционер. Вас соединить с ним?

Платонов потянулся к телефону. Корнилов остановил его.

– Звонить не надо.

– Тогда зачем же...
– удивился Аристарх Антонович.

– Почему же вы вчера не позвонили Рассказову? Но поинтересовались у него, не случилось ли чего плохого с Барабанщиковым, а поехали сразу к нему домой.

– Понимаете ли...
– Аристарх Антонович опять выпятил губу, и Корнилов подумал, сдерживая улыбку: "За хороший крючок ты зацепился своей толстой губой, милый".

– Все-таки иконы мои!
– выдохнул Платонов энергично.

– Ну и хорошо. Ваши так ваши, - согласился Игорь Васильевич.
– Вам хотелось потихоньку забрать свои иконы, - он нажал на слово "свои", - без лишней огласки.

Платонов кивнул.

– Но вот фотографии, которые сделали сегодня утром наши сотрудники в доме Барабанщикова, - он положил перед Платоновым несколько больших фотографий коллекции икон, развешанных на стене. Среди икон явно выделялось шесть пустых мест. В самом центре стены. "А, кстати, почему пустых мест шесть?
– подумал подполковник.
– Ведь в "дипломате" их было три?"

– Видите, Аристарх Антонович, не хватает шести икон. Там, где они висели, даже обои потемнее. Не выгорели. А по размеру как раз подходят те, что изъяли у вас. Неужели Барабанщиков развесил бы чужие иконы? И потом... Вы не знаете, куда делись еще три иконы? Может быть, не только вы приходили за своим имуществом?

– Он был бесчестным человеком, - упрямо сказал Платонов.
– Он присвоил три моих иконы. Три я и взял!

– Аристарх Антонович, не нужно ухудшать свое положение. Чем дальше в лес... А вдруг отыщутся люди, которые видели эти иконы у Барабанщикова? Я не исключаю, что найдем мы и людей, у кого он их купил. Вот с этим ключом тоже...

– Игорь Васильевич взял в руку длинный ключ со сложной бородкой. Вы говорите, что Барабанщиков дал вам его в пользование. Приезжай отдыхай... А ключ от калитки он почему вам не дал? Через забор-то неприлично старшему инженеру лазить.

Платонов опустил голову на ладони, с силой провел ими по лицу. Глаза у него сделались затравленные. Но Корнилов увидел и другое - напускное величие, многозначительность ушли с лица, оно разгладилось, стало как-то мягче, проще. Человечнее. Только четыре глубокие морщины так и остались на лбу. "Вот так-то лучше", - подумал Игорь Васильевич.

– Дело дойдет до суда?
– спросил Аристарх Антонович.

Корнилов пожал плечами:

– Будущее покажет.

– Все пропало. Столько лет труда... А если чистосердечное признание?
– с надеждой спросил Платонов.
– Я дам подписку, что это никогда не повторится. Вы должны понять - я же старший инженер, ученый, интеллигентный человек.

– У вас семья?

– Да. То есть практически нет. Я в разводе. Жена с сыном живет у матери, в деревне.

Чувство жалости, шевельнувшееся было в душе подполковника, угасло.

– Не знаю, как решит следователь, но даже в том случае, если вы докажете, что иконы принадлежали вам, вы, Аристарх Антонович, совершили преступление - проникли в чужой дом, - сказал он.
– Конечно, будут учтены и обстоятельства преступления, и личность подсудимого...
– Он хотел добавить: "и уровень его интеллигентности", но сдержался.
– Если вы хотите помочь следствию, напишите подробно обо всем. Только честно. Неудобно человека, считающего себя интеллигентным, уличать во лжи...

– Да, да. Я напишу, - кивнул Платонов.

– Перечислите людей, которые знали Барабанщикова. Подробно опишите, что вы делали в ночь с третьего на четвертое сентября.

– А это зачем?
– насторожился Аристарх Антонович.

– Это важно для нас обоих. И обязательно напишите, как попал к вам ключ от дома погибшего.

Платонов согласно кивал.

– Теперь можете ехать домой. Завтра в десять я жду вас с подробными объяснениями.

– Я могу уйти?
– на лице Платонова мелькнула надежда.

– Да. Следователь, который будет вести дело, избрал мерой пресечения для вас подписку о невыезде. Пока идет следствие, вы не должны покидать город.
– Корнилов подвинул Платонову лист бумаги, тот внимательно, слегка шевеля губами, прочел и расписался красиво, с кудрявыми завитушками.

Когда Аристарх Антонович подходил к двери, подполковник окликнул его. Платонов вздрогнул и обернулся.

– Вы никогда не видели у Барабанщикова оружие?

– Оружие?

– Да. Пистолет, например?

– Нет, не видел.

"Спокойней было бы оставить его "погостить" у нас, - подумал Игорь Васильевич, когда за Платоновым закрылась дверь, - но раз уж следователь так решил... Может быть, на доверие Платонов ответит откровенностью?"

Правда, не очень-то верил подполковник в откровенность людей такого склада, как Платонов. Слишком много было в нем напускного, неискреннего. "Лицедей, - неприязненно думал Корнилов.
– Только мои эмоции к делу не пришьешь, как говорил когда-то Мавродин".