Сталинка

– Так там, рядом ещё дома есть - их отдали под коммуналки, - кивнул Пётр через плечо, будто этот дом за спиной.

– Ну, всё не загребёшь. Могут "грабельки" пообломать. А как сказала Анастасия Петровна, что имела её семья в прошлом большой дом, а жить ей пришлось в маленьком домишке... Понял я, что и вас лихо не обошло - потрогал бок эмалированного чайника: - Ген, сходи, поставь чаёк. Не тревожь женщин, сами обойдёмся, - Константин замолчал. Геннадий подождал - не скажет ли ещё чего? Вышел, но следом же вернулся, не желая пропустить хоть что-то из этого рассказа. Потому что хоть и многое знал про родственников, но ещё больше вопросов имел, а вот выспросить не решался.

– Чайник у Петровны на печке ещё остыть не успел. Вот, - и разлил кипяток по чашкам.

Какое-то время, молча, отхлёбывали густо заваренный чай.

– Дом, да ещё в центре города? Наверное, золотом заправлял дед?

– Нет, - усмехнулся в усы Константин, - сладкой продукцией: пряники, тарталетки, карамельки... Фабрику имел и свой магазинчик при ней. Выпускали столько, что ещё и в другие города отправляли. Мал я тогда был, но помню, вдруг тревожно в доме стало. Дед рассказывал, что в театре на сцене вместо спектаклей кто-то заседает. Потом пришёл да и говорит, что всех верховных чиновников арестовали и власть сменилась. Мол, на фабрике никто на работу не выходит который день. Столько товара пропало! А через несколько дней в доме такая суета поднялась... В момент все собрались, на телеги погрузились и обозом отправились. Помнится вроде как в Енисейск, дед оттуда родом. Я с сестрой Нюрой и матерью на подводе вслед за подводой деда с бабкой тащилась. Зима, вьюга, дороги перемело. Теперь-то понятно: то красные, то белые, то Лазо, то Колчак. Ну, Колчак - ладно, мужик при регалиях, с умом. А Лазо - пацан, по житейским меркам, чуть более двадцати тогда ему было, а сколько дел наворотил!? Ну и Колчак... на путях чехословацкий эшелон растянулся... рыщут свищут, чего бы в чужой стране утащить. И наверняка утащили, не за погляд же на наши сибирские красоты морозили свои задницы? Вот и пришлось деду нас на лошадях обозом в снег да метель вывозить из города.

Помолчал, собираясь с мыслями, и опять заговорил:

– Это я теперь своим умом так кумекаю, а тогда более всего опасался, что мама сама лошадьми править будет. А ничего, ещё как правила! И тут приключилось с нами такое, что и теперь только предполагать могу. Сначала наш обоз догнал отряд, не поверите, сплошь офицеры. Обмундирование на всех с иголочки. Сколько их было - не знаю, укутан был до самых глаз, не очень-то головой повертишь! Мне показалось, всё, конец нашим мучениям и это за дедом, мол, возвращайся домой! Ан, нет! Офицеры эти тоже с обозом шли. Подводы какими-то тяжелыми ящиками груженые были, хоть и укрытые поверх и перевязаны, а видно и потому как кони в напряг тянули, да контуры обрисовывались. Посторонились мы, ну и в снег врюхались. Офицеры о чём-то недолго с дедом поговорили, пока их обоз нас обходил, потом, правда, помогли нам, вытащили назад на накатанную дорогу и только снег закрутился им вослед. Я и задремал, успокоился как-то. Раз офицеры впереди нас - значит порядок, ничего страшного не произойдёт.

– Какие офицеры на таёжной дороге, да ещё в новеньком обмундировании? Не привиделось ли тебе по малолетству?

– Нет, Гена, не привиделось.

– Так неужели это Колчак золото, ну хоть какую-то часть из того, что в вагонах было...

– Не знаю. Ящики не просвечивали. Может, золото в них было, может оружие. Ты дальше слушай.

– А поискать? Ведь примерное место, выходит, знаешь?

– Эх, Гена! Что золото, когда сыновей своих найти не могу?!
– Он достал из пачки беломорину, закурил, отправил к потолку клуб дыма:

– И тут опять нас нагоняют. Только одеты кто во что горазд и первым делом без разговоров давай наши подводы шманать, - глянул на Петра, усмехнулся: - обыскивать. Не знаю, что искали, только сначала вроде просто искали, а потом давай имущество, какое с нами было, на свои подводы перетаскивать. Кто на лошади верхом был - поперёк седла тюки кидал. Грабят, да тем временем про какой-то обоз расспрашивают, видать про тот самый, офицерский! Ну, дед за грудки одного: что мол, сволочи, делаете?!
– Константин замолчал, вглядываясь в повисшее под потолком облачко табачного дыма. И так явственно вдруг вспомнилось ему...

– Да что же вы делаете? Детей малых погубите!
– мать металась по снегу, пытаясь ухватиться за руки, за полы зипунов.

– Федька, пристрели эту буржуйку суку и её выродков!
– мать кинулась к Нюре, оттолкнула её в сторону, и упала, закрыв собой его. Лёжа на спине, из-за материнского плеча видел, как подошёл какой-то мужик, штыком подцепил мать за одежду:

– Живи, дура горластая, но ежели кому брякнешь, что тут видала...
– и он передёрнул затвор. Потом раздались три хлопка, а мужик, повернув носком сапога, лицо матери в снег, добавил: - Не вздумай шелохнуться, до тех пор, пока тут кто есть. - Бросил окурок цигарки и отошёл в сторону.

Попавший за шиворот снег, растаял, и стало так холодно, что невольно застучали зубы, неудобно подвёрнутая нога ныла и мёрзла. А мать еле шевелила губами: "Тише, сыночка, тише". Наконец она осторожно повернула голову, приподнялась, огляделась, села. На дороге никого не было. Ни дедова обоза, ни тех, кто нагнал. Только тощая кляча, запряжённая в розвальни с сеном, видать от того и осталась на месте, что никому не нужна стала. Прошарили обочины дороги. Слышали выстрелы, вдруг кто ранен или убит. Но, ни живых, ни мёртвых не нашли. Помогли кляче оторвать примёршие к снегу полозья розвальней и тронулись в путь.

– Нам бы до Юксеево добраться. Есть там человек, который не даст нам погибнуть.

Константин замолчал, затягиваясь папиросным дымом, щурился, глядя в потолок, будто что там видел.

– Костя, Кость?! Ты чего замолк? Устал? Так это, может уж спать?

– Ну, если вам надоело, то я, Гена, сей момент прекращу свой рассказ.

– Что ты, Константин! Молчишь, вот мы и подумали, что может и не надо дальше-то бередить?
– Петро курил, стоя у форточки, потому что возле стола дым и так повис сизым облаком.

– Ну, дальше-то не так уж плохо.
– Константин тепло улыбнулся впервые за весь рассказ.
– Только вот, не буду лукавить, интересовался я потом и обозом этим, и вагонами с золотом через всю Сибирь растянувшимися. Слышал от людей, что много золота в Японию уплыло. Даже разговаривал с одним зеком, который утверждал, что видел, как ящики с золотом на пароход перегружали. Но без Колчака уже. А значит и без нашего контроля. И что-то не слышал, чтоб нам кто-то золото возвращал. Может покупали у япошек что? Так что-то не видел я ничего японского у нас. Вот и думаю: не специально ли нас стравили? Пока мы друг друга лупцевали смертным боев, всякие интервенты успевали растаскивать наше добро. Только от революционной мурцовки отошли малость, опять на нас попёрли. Как мёдом русская земля помазана!

В тайге тогда... может, и золото в тех ящиках было. Иначе чего бы так за ними охотились? А место...
– Константин улыбнулся в усы, - так примерное место кто же из сибиряков не знает? Только по Сибирским меркам примерное место величиной с какую-нибудь неметчину, или того больше будет. Вот и поди, найди, где те ящики спрятали. И ведь, понятное дело, не посреди дороги бросили, вот и ищи тот схрон на наших-то просторах.

– Так разуйте глаза, мужики: и уголь, и нефть, тайга и поля. Пшеничка, мясо и меха. Золото вагонами. Вот и лезут кусок урвать.
– Громыхнул стулом Пётр.
– На чужой каравай всегда желающие имеются.

– Ага. Только сами живём, зубы на полку положив. Мясо, меха...
– криво усмехнулся Константин.

– Мужики, что-то мне ваш разговор... не того...
– замялся Геннадий.

– Того, ни того... Научиться бы как-нибудь ни кулаками отмахиваться, а головой думать так, чтоб не допускать на свою землю... всякую мразь. - И Константин добавил в раздумье: - Вы же с соседом у себя в комнате драку не устраиваете? Уж ежели приспичит, то лучше на его территории крушить.

– Ну, по пьяному делу, всякое бывает, - кашлянул Геннадий.