Старая дорога
Шрифт:
Вскоре они возвращались на заимку. Стась после долгого молчания сказал с сожалением:
— Обмелела Зеленая… А какая тоня была.
— Что — тоня, — живо откликнулся Афанасий. — На моем веку море отошло на полсотню верст, никак не меньше. Вконец спортили мы морюшко наше, а? Испохабили Волгу-то…
— Э-э, старик, и тебя туда же повело. На Волге, согласен, переусердствовали. Да ведь есть-пить надо. Орава под триста миллионов душ. Такая семейка каждый день с Эльбрус уплетет. Вот и осваиваем земли… Заводы строим, плотины. А заодно красную рыбу переводим, белорыбицу на нет свели… Попортили Волгу. Но Каспий, старик, и сам по себе мелеет. Тут мы ни наполнить его, ни вычерпать пока не
— Так уж и совсем? — недоверчиво переспросил Афанасий.
— Случалось в древности. Подчистую почти, одна Бакинская впадина оставалась. Колужина — да и только. И дельта Волги была… Где бы ты думал?
— Где была, там и есть, че тут гадать.
— На Апшероне. Не знаешь? У самого города Баку. Что улыбаешься, не веришь?
— Ну и сочинять ты, Стась, здоров.
Со Стасем всегда так: приедет, наговорит что ни попадя, а опосля Афанасий ночами не спит, размышляет. Вот про море и Волгу тоже загнул да еще предупредил, что не за один год такое случается, и не за тысячу лет, а за миллион. Чудак-человек, кому ведомо, что было вот тут, к примеру, на его, Афанасьевой, заимке, даже сто лет тому назад. А он… Миллион рублей представить невозможно, а уж годов-то и подавно. Нет, не заскучаешь со Стасем.
И весь вечер, пока варилась юшка, Стась рассказывал разные были-небылицы. Изба наполнилась запахом ухи, духовитым, густым — хоть воздух ложкой хлебай.
Афанасий выбрал рыбу и стал разливать уху по тарелкам. Стась подцепил ложкой большой кус вареного судака и вынес Трезвому. Но тот доброту городского гостя не оценил, брезгливо потянул воздух, отошел прочь, чем обидел Стася.
— Черной икрой нешто угостить, образина? — В избе он упрекнул Афанасия: — Барчука растишь. В следующий раз колбасу сырокопченую привезу ему.
Афанасий улыбнулся и сказал примирительно:
— Из чужих рук не принимат… Умняга.
Наутро Стась отбыл домой.
— До весны, видать, прощевай. Ну, будь…
Однако через недельку нагрянул нежданно-негаданно, да не один, а с гостями — с паном и паньей. К Стасю в гости они пожаловали, а он их — на заимку ушицы похлебать привез.
Афанасий, когда Стась сказал, что гости заграничные, малость оробел. Но присмотрелся — ничего особенного. Может, в старину паны были другие, а эти, нонешние, совсем нормальные люди. Пан Ежи (так он представился Афанасию) оказался веселым мужиком, разговорчивым. И по-русски, без переводчика, чисто лопочет: во время войны от немцев бежал, в Москве жил, потом воевал за Польшу. А жена у него русская, Наталья. Дотошная баба. Все-то ей надо знать, обо всем-то она расспрашивает. В первый же вечер за ужином устроила Афанасию форменный допрос: да почему один, да где жена… Афанасий, как ни крепился, осерчал и выпалил в сердцах:
— Померла.
Наталья завздыхала, заохала. Пан Ежи, спасибо ему, помог: вышел из-за стола и сказал строго:
— Спать, Ната. Завтра на зорьке вставать.
Наталью будто ветром выдуло из-за стола.
— Пристала, как банный лист, — заворчал Афанасий, когда они остались вдвоем со Стасем.
А наутро с паном Ежи очень неприятный конфуз у Афанасия приключился — расстройство сплошное. Рыбнадзорцы, едва прослышали про важного гостя, тут же-заявились, — осетра на уху привезли. Гость их поблагодарил, но захотел сам осетра словить. Посоветовались охранники с Афанасием и, чтоб гостя уважить, привезли плавную сеть — режак.
Наладил Афанасий плоскодонку, весла навесил, сеть-плавнушку набрал в корме, и поехали: он, Стась и гость. Выехали на плавной участок, Стась сел в весла, а сам хозяин сеть стал метать. Пан Ежи молча наблюдал, примечал
что к чему, а как подошло время выбирать плавную, заявил:— Дайте-ка мне.
— Ну, спробуй, — согласился Афанасий. И Стасю: — Давай, заворачивай.
Стась табанит веслами, будто рыбак заправский, сеть брать легко, вот она — у кормы.
Пан Ежи выбирал сеть неумело, в ногах оказался неустойчивым с непривычки: чуть качнется лодка — хвать рукой за борт. Афанасием овладело беспокойство: ну как за борт вывалится? Подумал он так и незаметно для гостя потянулся к темляку, которым осетров багрят, чтоб при случае за штаны его зацепить.
Однако пан из лодки не выпал, неувязка произошла, когда он осетра к борту подвел. Сунулся Афанасий подсобить, да тот отстранил его — уж очень хотелось ему самолично осетра словить.
«Ну-ну, — согласился Афанасий, — посмотрим: ты его или он тебя…»
Пан осетра обнял как бабу и потянул на себя. Это все равно как если бы лягливого коня-неука за хвост ухватить.
Осетр запутался матерый: извивался, фонтанил. И в тот момент, когда обняли его, двинул изо всей силы, изогнулся — и был таков: только махалка луной мелькнула. А незадачливый рыбак на дне лодки плашмя распластался.
Афанасий такого вытерпеть не мог.
— Так-перетак… Растяпа! — взвился он и осекся под удивленным взглядом Стася.
Гость вроде бы и значения не придал Афанасьевой вспышке, а ему, хозяину, с той самой секунды стало не по себе.
«Вот влип так влип, — думал старик. — Это что же теперь будет?»
Печалился старик до самого вечера. За ужином пан Ежи первый тост предложил за дружбу. И тут Афанасий не стерпел, повинился.
— Вы уж того, пан Ежи, не особо серчайте. Язык-то, поганец, бегучий, моторнее головы. Помыслить не успел, а слово слетело…
Пан Ежи улыбнулся озорно и ответил:
— А вот если бы ты, Афанасий Матвеевич, на моих глазах осетра упустил, выкинул бы я тебя из лодки. Честное слово, выбросил бы.
Пан-то своим мужиком оказался! Посмеялись над случаем, а затем он и говорит:
— Одного упустил, но второго вытащил, а? Дома рассказать — не поверят, засмеют.
— Наталья удостоверит, — успокоил Афанасий.
— И ей не поверят, — настаивал гость, а сам посасывал гаванскую сигару в палец — привычка у него перед сном выкурить сигару. Цельный день глотка дыма в рот не берет, а ближе к ночи как засмолит, от духа того хоть из избы вон.
А Наталья бабенкой душевной оказалась. Любопытная, правда, малость, да ведь все они такие. А заботливая — страсть какая: глаз своих с мужа не сводит, старается упредить все его желания. Афанасий даже позавидовал: так и состарятся вдвоем, а ему, мослу старому, никто и слова ласкового не скажет.
Гостевали они недельки полторы. На утренней зорьке Афанасий отвозил пана Ежи и Стася к плесу Зеленая. Иногда с ними увязывалась и Наталья. Но больше ей нравилось встречать солнце на заимке.
Оставив рыбаков, Афанасий возвращался домой готовить завтрак. И всякий раз Наталья ждала его у яра под топольком.
Афанасий примечал ее сразу же, как только выезжал из-за островка. Ладная, еще сохранившаяся фигура вырастала на крутояре. За эти дни старик привык к Наталье, и еще до того, как выехать на плес, думал о ней, и непонятно отчего радовался, когда ее цветастое платье пестрело на яру.
Но в одно утро женщина не встретила его. Напрасно он шарил глазами по берегу, по луговине, напрасно окликал Наталью, заглянув в избу, сарай и закутки. Его встревожило отсутствие женщины, хотя сразу же пришла в голову мысль, что Наталья, возможно, ушла в сельцо за молоком или же в магазин. Случиться с ней ничего не могло, зародившаяся тревога не оставляла Афанасия.