Старая дорога

Сырой вечерний воздух охотно подхватывал звонкие металлические звуки и нес далеко от хутора — к селу, за реку, к ферме, за луг…

Сивый, заслышав звуки, поворачивал голову, высматривал Афанасия, ждал: вот отстучит молоток, затихнет на заимке, тогда придет на луг хозяин, и они пойдут к реке.

Всяких людей встречал Сивый на своем веку. В молодые годы он как-то и не принимал их всерьез. Он пасся в табуне сам по себе, а люди жили в селе сами по себе. Повстречает, бывало, в поле человека, любопытно вскинет голову и отбежит прочь — так было спокойней.

Но однажды (как это случилось — он и по сей день не может понять) что-то колючее и хлесткое обвилось вокруг шеи, рвануло в сторону и сбило его, полудикого пятилетнего неука, с ног. Люди набросились на него, долго и противно окутывали арканами, совали в рот что-то холодное и противное на вкус. Когда они отпустили и разбежались, Сивый вскочил. Но то же колючее и липкое обожгло шею, морду, губы…

Спустя неделю его вновь повалили в загоне — легчали. Пахло непривычным и раздражающим. Что-то острое обожгло в паху, боль оглушила жеребчика. И он, теперь уже меринок, в бессильной злобе храпел, целя на мужиков налитые кровью глаза.

Много времени истекло с той поры. Сивый не знает счет годам, но иногда давноушлое приходит к нему во снах. И сколько бы раз ни снились ему те кошмарные и страшные дни, Сивый всякий раз просыпается со стоном, ибо кажется ему, что он не дряхлый меринок, а все тот же неуемный молодой, не знающий упряжки жеребчик, и люди опутывают его, опрокидывают на сырой травянистый луг.

…Его определили в разъезд. Каждое утро колхозный конюх впрягал Сивого в легкую рессорную двуколку. Это с утра только она казалась легкой. Гоняли Сивого весь световой день и даже больше. Еле, бывало, добредал до конюшни. И чуть ли не каждый день новый ездок. И хлестали его прутьями, и кормить забывали, сутками без воды бывал. При таком хозяйничанье конь на глазах захирел.

Всего, одним словом, навидался, пока к Афанасию не попал. Что у нового хозяина будет добрая жизнь, Сивый смекнул быстро. Распорядок тут был заведен образцовый: вовремя поили, вовремя кормили… Если час кормежки в дороге настигал, непременно передышку дозволяли. О коне пока не позаботится, не успокоится — таков уж Афанасий.

Рыбаки в те послевоенные годы выходили зимой на Северный Каспий. Морозы держались знатные, ледяная корка доходила до пятисаженной глуби. Белорыбка ловилась, но редко, больше частик промышляли — сазана, судака, леща…

Жили ловцы в шалыгах — ледяных буграх, и кони тут же, у палаток от непогоды хоронились. В относы, правда, Афанасий с Сивым не попадали, но тонули однажды — оттепель на море застала. Покуда сети обработали да выбирались до черней — прибрежных островов, расслюнявилась дорога, прососы черными воронками зазияли на ледяном поле.

Накупались вдоволь — еле дотянули до берега. Последние версты не Сивый вез рыбаков, а сам Афанасий с подручным, выбиваясь из последних сил, тащили возок, а на нем лежал конь; негнущиеся ноги одеревенели колотушками — из последней майны долго не могли вытащить Сивого. Вызволили когда, Сивый обезножел — не поднялся. Ловцы с трудом взвалили его на сани… А пока везли — застыл: шкура залубенела, дышал тяжело, с просвистом.

Спешно с наветренной стороны запалили кострище. Благо, камыша сухого на острове — завалы непролазные да и леса-бурелома немало. Афанасий достал из брезентового мешка, увязанного к передку возка, две бутылки водки, нетрожно хранимые морскими рыбаками для таких вот случаев.

Приподняли Сивому голову, вылили в зубастую пасть содержимое бутылки. В горле забулькало — прошло. Остальной водкой натерли коленные суставы, грудь.

Всю ночь палили камыш и ветковый бурелом. Ближе к свету Сивый очухался, поднялся на ослабевшие ноги, пьяно косил глаза на мужиков, а в полдень шажком-шажком потянул к селу сани с ловецкой сбруей. С той поры ноют, скрипят ревматические суставы. По той же причине его разлучили с Афанасием, отдали в рыбкооп.

Спустя много лет, когда Афанасий стал возчиком и пришел принимать меринка, Сивый сразу узнал прежнего хозяина, радостно встрепенулся, заржал призывно. Но Афанасий непривычно шатался на ногах. Сивый обиженно косил на него глаза и прядал ушами. Афанасий, видимо, ничего и не подозревал, а он-то, Сивый, помнил, что давным-давно они рыбачили вместе, мерзли, тонули…

Ах, старость-старость. Целыми днями понуро стоит Сивый на лугу или же лениво, без всякого смака, щиплет траву. Работы нет, отходился в упряжке. И вся радость его конячья — те недолгие минуты, когда рядом Афанасий, да еще, как вспышки, короткие сны, в которых так неожиданно возвращались молодые годы.

Чаще он видит себя во сне молодым гривастым неуком рядом с Роской — красивой стройной кобылицей в серебристых яблоках на мышастой лоснящейся шерсти. Роску он отбил у косячного жеребца. Совсем обнахалился старый вожак, всех молодых кобылиц не отпускал от себя ни на шаг, а неуков-жеребчиков отгонял от косяка, кусал, сбивал с ног.

И тогда Сивый, озверев от ревности, основательно потрепал кусачего спесивца и с позором прогнал из табуна. Весь косяк признал власть Сивого, а кобылицы ласково и призывно ржали, когда он проходил мимо них.

К Роске с того дня ни один конь не смел подходить — опасались его острых копыт. А она стала еще привлекательней: серебристые яблоки на иневатой масти дрожали, словно капли росы на бархатистых листьях кубышки. Круп у Роски удлиненный, шея тонкая, изящная голова красиво вскинута. Бежка мелкая и рысистая. Скачет на точеных ножках, будто пританцовывает.

А еще ему снились волки. Целая стая. Жеребята-однолетки и стригунки сбились в табунок, кобылицы окружили их — головами в круг, приготовились задними ногами отбиваться от хищников. Сивый остался вне круга. С широко раздутыми ноздрями, с глазами навыкате и высоко вскинутой головой, он отчаянно ржал и бегал вокруг своего косяка.

Когда волки обнаглели и подошли совсем близко, Сивый метнулся к ним. Матерый волчище, видимо вожак стаи, кинулся навстречь, целя зубами в горло косячного, но Сивый волчком крутанулся на месте и принял зверя на задние копыта.

Серым мешком с рассеченным лбом свалился волк на пожухлую траву. Почуяв кровь, табун будто взорвался. Вслед за Сивым тяжелым наметом кобылицы бросились на волчью стаю и разогнали ее.

После каждого такого сновидения Сивый озабоченно моргает, не в силах уловить: как же в одно мгновение из молодого и сильного он превращается в дохлого болезненного мерина… Усталостью наливается тело, тяжестью — ноги, голову гнет к земле, веки заслоняет дневной свет и снова одолевает сонливость. Сивый лениво трясет головой и всхрапывает — старые кости чуют ненастье…

6

Октябрьская пора на Нижней Волге золотая. Отдул афганец — колкий жгучий суховей, не зло, мягко припекает солнце. Небо чистое — по неделям ни пятнышка, оттого и воздух свеж: дышать им, что родниковую воду пить — одно удовольствие.

Об эту пору городские любители «подышать» частенько навещают старика. Среди знакомых Афанасия есть и артисты, и газетчики, и всякий руководящий люд. Друг по дружке познакомились со стариком. А теперь уж каждый сам по себе, кто, когда денек-другой выкроит, наезжает на заимку.