Старший брат царя. Книги 3 и 4

Котун и повар принесли завтрак. Семён приказал Котуну:

— Позвать ко мне Зота!

— Он с Яковом Аникиевичем в приказной избе.

— Брат там? Туда пойду.

Приказная изба — это пятистенка об два крыльца — для хозяев и чёрного люда. Семён вошёл как хозяин. Якову было за сорок, он очень походил на отца, только седины поменьше, и, возможно, не осознавая, он во всём подражал тому. На поклон младшего брата только кивнул, Зот и писарь за аналоем ответили низким поклоном. Разговор продолжался, Зот рассказывал о грошовых делах лоточников, разносивших соль по деревням, Яков задавал вопросы, писарь что-то записывал. Семёну стало до тоски скучно, он чуть было не задремал. Но вот Яков обратился к нему:

— С чем пожаловал?

— Дело есть, брат. Только... — Он кивнул в сторону Зота. Тот неспешно вышел, писарь за ним. — Ты знаешь, куда направился отец?

— Знаю. Он поехал к Анне.

— Прощения просить у этой потаскухи!

— Семён, замолчь! Она ж твоя сестра!

— Наградил нас Бог сестричкой! Опять же этот тихоня Одноглаз! Без мыла лезет!.. Отец и ему простит?

— На нашего ума дело. Отцу виднее.

— А ты не слепей, чай! Околдовал Одноглаз отца! Неведомо откель привёз, приказал родичей найти. А сей час вроде как родной нам. Ещё наследство отвалит!

— Чего-то ты на Одноглаза взъелся? Где он тебе дорогу перешёл?

— Не успел. Но перейдёт и тебе, и всем нам. Теперь он, видишь, опричник. Отец делает его воеводой...

— Что тут плохого? У нас стражников и воев побольше тысячи, а головы нет...

— Смотри, чтоб эта голова нам головы не снесла!

— А ну тебя!.. Болтаешь незнамо что! А сам ты... Где ночью болтался? С кем?.. Молчишь! Жениться тебе пора. Вот вернётся отец, решит это. А пока отец приказал: езжай в Хлыново, последишь за потоком соли, присмотришь за приказчиками. Завтра и поезжай.

— Ладно. Десять стражников дай. Я — теперь опричник, меньше нельзя.

— Хоть и опричник, а больше трёх не дам. С тобой посылаю подьячего Харитона. Слушай его советы, он мужик неглупый. Да смотри не задури, а то всё отцу станет ведомо.

— И без тебя доложат, а ты заступись... А всё ж я докопаюсь — в каком родстве Одноглаз с нами!

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ МЕЧОМ ОПОЯСАННЫЙ

1

Начало первого месяца нового семь тысяч семьдесят восьмого года (сентябрь 1569 года) было необычно тёплым и солнечным. Лёгкий ветерок с восхода неспешно нёс длинные хвосты паутины, которые иной раз вспыхивали радужным отражением горячих лучей полуденного солнца. Куртина развесистого дубняка преграждала путь ветру, и на тёмно-зелёную листву бессильно ложились задержанные нити паутины, по которым беспокойно бегали воздушные странники — маленькие золотистые паучки, не понявшие ещё, что произошло с белым волокнистым судном. В своём беге паучки сталкивались, ощупывали друг друга подвижными членистыми ножками; одни дружелюбно разбегались, другие сцеплялись в мёртвой схватке...

Гулька стоял перед дубом, присматривался к беззвучной жизни козявок и удивлялся: «Безмозглые, безмозглые, а как у людей! Вон знакомцы повстречались и разошлись по своим делам. А те — враги... Хотя, пожалуй, нет. Скорее, сильный тузит слабого, тот вырвался и наутёк! Вроде как я от Захара!» Гулька снял колпак и перекрестился: «Бог ему судья... Сейчас, наверное, я сдачи бы дал, а он воеводе не посмел бы жаловаться... А вон, вон, смотри, смотри!» Гулька даже на цыпочки поднялся: муха зацепила лапкой за присмиревшую паутинку и забилась в испуге, запутываясь. А паучишко, куда меньше её, выскочил откуда-то и принялся бегать вокруг. После каждого забега паутинки сковывали её подвижность. Гулька определил: «Это, небось, Аника паучиный! На мелочи не разменивается, ухватил вон какую! Успокоил, а сам под листок, будет ждать, пока она окочурится. Вот тогда он...» и тут же возразил себе: «Не тот стал наш хозяин, как простил свою дочку Анну два года тому. Будто подменили — прихварывать начал, вот потому и Клима с собой таскает. И, говорят, перестал за горло брать своих недоимщиков. О душе вспомнил, большие вклады в монастыри делает на отмоление грехов своих».

Дальнейшим размышлениям помешали хозяйские конюхи — повели коней к реке на водопой. За ними повёл своих и Гулька. У него три коня — воеводин и его, Гулькин, под сёдлами и вьючный для воинской справы и запасов на путь-дорогу в случае, если придётся не с Аникой, а самостоятельно ехать.

Гулька возвращался с водопоя верхом. Конюхи, стражники вперёд уехали. К дубам приближался он с подветренной стороны, и невольно сдержал коней. Он увидел: на верхних сучьях дуба паутина моталась по ветру космами, отрывалась и улетала. Присмотрелся — у паучков-странников своя страда: они поспешно ладили к полёту свои воздушные ладьи. С земли, может, и не заметил бы, а с седла видать каждую лохматую ладью, ладили их два-три паучка. Зацепив конец паутины к выступающему сучку, который повыше, где ветер повольнее, они освобождали с листьев боковые паутинки так ловко, что сами оставались на отцепленной паутинке, начавшей мотаться по ветру. И тут же этот паучок бежал паутинкой до следующего зацепленного конца, освобождал и его. Быстро образуются космы паутины, ветер доделывает оставшуюся работу за паучков — обрывает последнюю паутинку, и воздушная ладья уходит в свободное плавание, подхваченная потоком тёплого воздуха, поднимается всё выше и выше, исчезая в небесной синеве.

«Улетели! Куда? Зачем? Известное дело, любопытно глянуть сверху, узреть Господнее творение... Только понять такое не каждому человеку доступно, а твари безмозглой того паче! Небось, ищут новых мест, хорошей жизни... А вдруг ветер занесёт невесть куда!.. Моя жизнь тоже перекати-поле, и зависит от воеводы, да и от Аники. Всю зиму носились по Каме-реке. Воевода проверял, налаживал, собирал воев, учил, а я — рядом. Теперь, вишь, по Сухоне... А где зимой будем?! Не пестую, не ласкаю Васютку. А у него волосики светлыми колечками закручиваются! На меня похож... Когда увижу? Подрастёт, испугается, как чужого!»

Тут услыхал голос Клима: — Гуля! Где ты? Поехали.

2

Поезд Аники невелик, всего четверть сотни коней: кожаный возок хозяина в два-конь цугом, да три подводы, тоже цугом, с припасами на дорогу, с подьячим и писарем да с пятком пеших стражников при них. С каждой подводой запасный конь под седлом. Потом Гулька, стремянной воеводы Клима, в три-конь и десять конных стражников в полном оружии. Поезд этот снаряжен в долгий путь. Правда, хозяин на нём от Соли Вычегодской до Устюга Великого всего лишь едет, а дальше Аника пересядет на судно. Поезд же пойдёт дорогами до Вологды. А уж оттуда — куда хозяин пожелает. А там, ежели задержатся, колёса на полозья поменяют.

Уже из Соли Вычегодской всем приказчикам весть побежала — хозяин едет с ними беседовать, с одними в Устюге, с другими в Тотьме да Вологде. Потому спешки в передвижении не было — дни заранее назначены.

В Вологде стало известно, что отсюда хозяину надлежит в Устюжну Железную поехать: оттуда задержали поставку церенного железа. По пути крюк совершил — посетил Кирилло-Белозерскую обитель и Ферапонтов монастырь. А в день преподобной Евфросинии Александрийской (25 сентября) поезд Аники ранним утром заехал в горицкий Воскресенский женский монастырь. Привратница принесла разрешение настоятельницы — знатного гостя Строганова и воеводу его пропустить на монастырский двор.

Игуменья, средних лет полная монашка, приняла их, стоя посреди обширной горницы. Её внушительный рост дополнительно подчёркивал высокий чёрный клобук, так что невольно Аника и Клим, подойдя под благословение, почувствовали себя недоростками. Она опиралась на длинный толстый посох, больше похожий на дубинку. Клим тогда не к месту подумал: «Ай да настоятельница! У этой не забалуешь! Потому, видать, инокини так смирно стоят вдоль стены, не шелохнутся!»

— Очень рады мы вашему посещению нашей обители! — низким голосом заговорила-запела игуменья, широким жестом приглашая садиться на скамьи. Сама, выставив вперёд посох, опустилась в кресло, стоящее напротив.