Ставрос. Падение Константинополя

“Как хорошо, что эти воины неученые”, - подумала Феодора, замирая при мысли, как ответит на такое приветствие ее подруга.

Но Феофано невозмутимо и ловко спешилась; она улыбалась брату. Гостья подала ему руку, и он поцеловал ее и поклонился, как старшей по возрасту и положению.

Потом они обнялись и долго не размыкали рук, похлопывая друг друга по спине. Когда брат и сестра разомкнули объятия, то улыбались с одинаковым чувством; но взглядами они пообещали друг другу долгий пламенный разговор без свидетелей.

Феофано сняла шлем, и его с поклоном принял один из воинов; она утерла пот со лба и вздохнула.

– Ну, славен будь Христос! – сказала она. Посмотрела на Феодору. – Дорогая, прикажи приготовить мне ванну! Не помню, когда мылась в последний раз!

– А глаза накрасила, - заметил брат, тонко и мрачно улыбаясь; он хотел было вмешаться, разлучить жену с ее соблазнительницей, но потом подумал, что если займется Феофано сам, жена останется с Аммонием. Фома кивнул Феодоре, давая разрешение позаботиться о гостье; и они дружно и быстро ушли. Проследив за ними взглядом, патрикий заметил, как Феофано несколько раз пошатнулась, а Феодора поддержала ее.

Он мрачно отвернулся и занялся другими гостями.

Феодора сама вымыла гостью, и сделала это куда охотнее, чем прислуживала мужу. Она насчитала на теле царицы куда больше шрамов и кровоподтеков - и испытала сразу и боль, и гордость.

Потом она заметила, что Феофано очень окрепла – гораздо более, чем окреп в лагере повстанцев муж: ноги и руки даже чересчур развились, чтобы считаться красивыми у женщины. Но в Феофано это было прекрасно, лучше и желать нельзя.

Под конец Феофано подставила Феодоре голову: лукаво прибавив, что предпочитает мыть волосы сама, но прикосновения подруги слишком приятны, чтобы отказаться от них. Порозовевшая Феодора вымыла тяжелые черные волосы царицы душистым мылом и сполоснула лавандовой водой. Потом умастила повелительницу маслом.

Феофано, счастливая и освеженная, притянула хозяйку к себе и звонко расцеловала в обе щеки.

– Я бы тебя не выпустила отсюда так скоро, но гости ждут! И мой любимый вороной, Клит*, - я не доверяю его никому!

Феодора с нежностью и смущением сразу обняла подругу за шею.

– Но ведь мы не можем продолжать так до самой…

– Можем, - оборвала ее Феофано, посуровев. – Смерть очень близка к нам, дорогая, - ты еще не ощутила так, как я, ее круженье над людьми!

Она вдруг прикрыла лицо концом покрывала, в которое завернулась.

– Мы потеряли почти сотню человек… от истощения, несчастных случаев и болезней, без единого боя, - шепотом сказала царица. – Их смерти на мне.

Потом ее голос опять стал громким, серые глаза заблестели и она улыбнулась своей филэ:

– Но я отвечу за все. И еще скажу – тревожное известие, которое я должна донести до всех вас: если Валент не сделал этого первым. Но не должен: пока он со мною, он подчиняется мне… прежде всего, в том, что касается переговоров.

Феофано уже одевалась: быстро, по-солдатски. Феодора поклонилась ей и хотела уйти, но царица задержала ее: схватив ее за шею, она запечатлела на губах подруги короткий поцелуй и первая покинула баню.

В скором времени все собрались внизу в столовой, на праздничный ужин. Праздничный, несмотря ни на что, - ведь они все были живы, были вместе! Разве одно это уже не великое торжество?

Фома Нотарас, одетый в нарядную белую тунику с золотой окантовкой, которая необыкновенно подчеркивала его изящество, сам разлил в дорогие стеклянные кубки гостей вино. Сейчас он искренне улыбался всем, считая и Валента Аммония с сыном Дарием, - и те так же искренне улыбались в ответ: товарищи, боевые товарищи, несмотря ни на что! Самая великая драгоценность друг для друга!

Они чокнулись, выпили за здоровье друг друга, за храбрость и стойкость, которую, по мере сил, проявили все.

Потом слово, с позволения хозяина, взяла Феофано.

Воительница встала со своего почетного места. Она тоже оделась в белый, радостный наряд; но была мрачна.

– Друзья, я должна назвать вам истинную причину роспуска войска и моего возвращения. Нашего возвращения, - поправилась царица, взглянув на Валента. – Конечно, мой брат знает, что мы издержались и временно упали духом… но это обычное дело, потому что война – самое почетное, но и самое утомительное из всех занятий человека, требующее высочайшего подъема телесных и душевных сил.

Она улыбнулась с гордостью за себя и всех товарищей, кто мог собою гордиться. Взглянула на Валента: тот почтительно склонил голову, в этот раз без всякой насмешки.

Феофано сцепила на животе руки: поиграла пальцами, ногти которых были опять ярко накрашены.

– Мы услышали о чуме, разразившейся на севере. Но это не просто болезнь. Мои разведчики донесли мне, что сподвижники султана Мехмеда готовят против нас подлый удар: к нам зашлют смертельно больного человека, чтобы тот своей гибелью уничтожил всех нас… И попал в магометов рай, конечно! Видите, как это просто?

Феофано улыбнулась и обвела горящим взглядом остальных, словно призывая всех восхититься султанской изобретательностью.

– Соединить такую идею с обещанием блаженства на небесах! Мусульманские мученики за веру – самые страшные враги, гораздо хуже католических подвижников!

Валент вдруг засмеялся из своего угла – он сидел далеко от других, рядом с сыном.

– Потому, что у мусульман рай самое приятное место! Вечно пировать и ласкать женщин куда слаще, чем вечно слушать ангельское пение! – сказал черный кентарх.

– Не надоест? – хмыкнула Феофано; она посмеялась остроумию товарища вместе со всеми, а потом посерьезнела и похлопала, отдавая должное меткости его замечания.

– Славный Валент прав, - сказала василисса. – Мусульмане превосходно умеют оболванивать и очаровывать своих последователей! Слава богу, что у нас есть такие же тайные и расторопные слуги, как у них.

Она вздохнула.

– Словом, пока мы отдыхаем и собираемся с силами: они нам понадобятся.

Феофано положила горячую руку на плечо своей филэ – сидящая Феодора подняла на нее глаза.

– Нужно смотреть в оба, - сказала императрица. – Даже Христос нашел предателя за столом своих друзей – своих апостолов… а кто мы такие? Только малые, грешные смертные.

Феодора знала убеждения и философские воззрения Феофано – но сейчас Феофано говорила так, точно была ярой христианкой. Впрочем, конечно, она и была сейчас ярой христианкой: как любой настоящий вождь, чувствующий настроение своих людей. Чувствующий, когда и какими словами зажечь их.

– Мы не будем долго обременять тебя, Фома, - вдруг произнесла Феофано; всем стало неловко от такой прямоты, но каждый про себя признал, что это было сказано вовремя. Издержались все – и те, кто сражался, и те, кто кормил воинов.