Ставрос. Падение Константинополя

Феодора села на свою гнедую кобылку, подарок мужа, который он старательно выбирал для нее, и еще раз улыбнулась всем. Московитка решила, что поедет назад верхом, а дети - в повозке с нянькой.

Когда Феодора посмотрела на Аммониев, Валент послал ей воздушный поцелуй – точь-в-точь как Фома, когда они еще не были женаты и переживали весну своей любви. Феодора посмотрела на мужа и увидела его понимающую ироническую усмешку. Впрочем, патрикий не сердился.

Феодора послала воздушный поцелуй мужу и, тронув коня, поскакала прочь, первая из всех; за нею ее охранители, а следом тронулась и повозка.

Феодора скакала и думала о Леонарде Флатанелосе.

* Дружина (конница) македонского царя.

========== Глава 62 ==========

“Привет тебе, филэ, северная звезда!

Не соскучилась ли ты еще по мужу? Не успела? А вот Валент по тебе, представь себе, тоскует: он помрачнел совсем как Дионисий и даже перестал заглядываться на других красавиц. Конечно, женщин у нас маловато, а с красавицами необязательно заигрывать, чтобы брать их, мы обе это знаем, – но младший Аммоний очень переменился после встречи с тобой; и когда мы не заняты, терзается чем-то, пьет, но не пьянеет. Ты поистине волшебно действуешь на мужчин – а может, только на греков, подобно своей княгине Ольге?

Впрочем, много раздумывать нам некогда. Ты сердишься, наверное, что так поздно получила мое письмо, и беспокоишься о нас – но мы были так заняты, и я так уставала, что глаза закрывались, стоило только слезть с коня после вечернего объезда лагеря. Не оставалось сил даже на посторонние мысли. Конечно, ты много трудишься как мать и хозяйка имения; но это куда легче, чем воинские упражнения и, тем паче, обязанности военачальника, устроителя сотен жизней своих людей. Я намного выносливее тебя, хотя и почти вдвое старше; но даже с такой подмогой, как мои мужи, очень уставала вначале. Теперь, правда, привыкла и окрепла – вот что значит мощь мужского эроса, которую ощущали мои прародители!

Я догадываюсь, что среди моих солдат есть любовники, которые прячутся, тогда как в прежние времена не стыдились себя, - но даже те, кто ничего не делает, насыщают меня своей страстью, какой не бывает у мужей с женами.

Но ты снова сердишься, что я не перехожу к делу!

Что ж, слушай.

Как ты знаешь, силы Византии разрознены и малы, и уже давно. Константин защищен очень плохо.

Ты говорила, что была поражена прибытием венецианцев – будто бы галеры закрыли все море до горизонта? Неудивительно, что тебе, дочери лесов и глухих хором, так показалось! Леонард писал мне отдельно от тебя, сопроводив свои драгоценные дары прекрасным сердечным и деловым письмом, - и в нем уведомил меня, что греческих кораблей у императора не больше десятка, а вместе с союзническими, итальянскими, наберется едва ли тридцать.

Сколько у василевса осталось гвардии и войска, Леонард оценить не мог, и я точно подсчитать не берусь: но едва ли больше нескольких больших тагм, то есть нескольких тысяч. И это - все годные солдаты императора, если закрыть глаза на их выучку и вооружение. А если учесть это, настоящую силу государя придется уменьшить еще вдвое, втрое!

У меня и Нотараса вместе войска всего почти малая тагма – триста человек, если не считать моих наемников, а только греков. Вы привели сорок человек, и десятерых муж отправил назад, вместе с тобой; но ведь ты знаешь, конечно, что на вашей земле кормится гораздо больше солдат, как и на моей. Мои владения куда обширнее братниных, и хозяйство я веду лучше; у меня по смерти мужа осталось много его людей, отделившихся от императора, - представь себе, почти никто не бежал из-под моей руки!

Вместе с наемниками, если к нашим прибавить солдат Аммониев, которые остались под их началом после смуты со старым Иоанном, получится около пятисот воинов.

При этом лагерь наш все пополняется, нашими общими усилиями, - я дала знак тем моим наемникам, которых задействовала раньше, когда боролась в Константинополе против Константина и католиков.

Но, конечно, это не греки – азиаты, и они еще менее надежны; да и им нужно что-то есть. Хорошо, если они добывают пропитание не разбоем, как делали аммониевские удальцы. На мой призыв откликнулась только половина наемного войска, потому что остальных наемников за то время, что мы сидели тихо, уже переняли у меня мои соперники. В том числе и паписты, и сторонники Мехмеда, которых немало среди византийцев, приготовляющихся к сдаче заблаговременно.

Таким предателем мог бы стать и мой брат, твой муж, – но пока я в силах, я этого не допущу.

Но к нам приходят греческие добровольцы – и многие приносят свои скромные богатства. Наше войско теперь насчитывает около тысячи солдат, считая пеших и конных; конников – триста.

Это неслыханно много для нашего времени.

Надеюсь, я не утомила тебя подсчетами? Впрочем, думаю, что нет, любовь моя, - ты, как и я, любишь упражнять свой ум”.

Феодоре представилась насмешливая и грустная улыбка Феофано, изгиб твердых пурпурных губ, и она даже руки протянула в тоске, стремясь обнять свою грезу, которая казалась такой же плотной, земной и горячей, как и сама гречанка. Потом московитка опомнилась и встряхнула головой. Запустила руку под двойной серебряный обруч на волосах и продолжила чтение.

“Ты, наверное, удивляешься сейчас, как нас еще не обнаружил эпарх Мистры – и как не заметили из Константинополя? Заметили и те, и другие. С Мистрой мы поладили: мы пополнили городскую казну, за что в городе очень благодарили нас и желали нам удачи, хотя подкрепление предложить не спешат. Видишь ли, у нас сейчас стало слишком много благоразумных – таких, кто предпочитает прятаться за чужими спинами или ждать архангелов с огненными мечами. Кончается тем, что благоразумные прячутся за спинами друг у друга и открывают врагу и лицо, и тыл. Впрочем, таких людей всегда было большинство”.

Феодора грустно засмеялась – как, должно быть, смеялась Феофано, когда писала эти строки.

“Впрочем, воевать мы не спешим: мы тоже очень разумны, не правда ли, дорогая? Мы лишь покоряемся суровой необходимости.

Из Константинополя к нам приезжали гонцы, присланные патриархом: да, именно так! Мы ответили святому человеку со всем почтением и даже провели его посланцев по лагерю. Они долго толковали с Фомой – вот когда пригодился мой брат! У него ум похож на мой, и он так же красноречив, как ты знаешь; но со мной о военных делах посланцы патриарха, тоже священники, говорить не будут, я сносилась с ним только через мужчин-посредников. А наш патрикий, хотя и боялся, произнес такую речь, что впору было бы и Цицерону.

Священники уехали – ты, верно, испугалась за нас, испугалась гнева императора? Напрасно. Ты забыла, что патриарх до сих пор не дружен с государем; до сих пор не простил ему его католических союзников.

Когда же прибудут посланцы от Константина? Думаю, едва ли мы дождемся их в скором времени; если вообще дождемся. Константинопольские шпионы, конечно, между нами пошныряют; в этом и сомнения нет. И Константин наверняка уже осведомлен о мистрийской армии и ее предводителях, о новых деяниях новой Феофано. Но василевс ничего не предпримет: это ему будет слишком дорого стоить. Он знает, что мы на него не пойдем, что мы ему не враги и преданы империи – и хотя он, конечно, не может питать к нам приязни, будет беречь свои силы для Мехмеда.

Конечно, если бы Константин вздумал атаковать нас, он сделал бы это сам, как древние вожди, - но ему никуда нельзя двинуться: он сейчас как никогда нужен Городу и прикован к нему, как раб к галере. Император более не человек – он знамя, которое высоко держат защитники Константинополя.

Довольно о войнах – мы не мужчины. Но сейчас, узнав так много, ты чувствуешь, конечно, что я ничего тебе не рассказала! Я знаю, милая Феодора. Женщина прежде всего захочет узнать о том, как я провожу каждый день, хорошо ли я устроена, как поживает муж, родичи и друзья.