Ставрос. Падение Константинополя

Наконец Фома встал и простер руки:

– Мой мальчик… иди сюда! Твой отец вернулся с войны!

Феодора поджала губы. Но Вард сорвался с места и бросился к отцу, услышав эти слова; он крепко обнял его колени.

– Отец очень храбрый! – восторженно воскликнул сын.

Глаза родителей встретились высоко над темноволосой головой ребенка; Феодора холодно улыбнулась.

– Твой отец герой, малыш, - сказала она. – А ты, Фома, не хочешь взглянуть на свою дочь? Только не хватай ее, а не то напугаешь: она тебя не помнит.

Когда ванна была готова, муж вдруг пожелал, чтобы Феодора сама его вымыла. Феодора нахмурилась.

– Зачем? У тебя есть слуга.

– Ты не хочешь послужить мужу? – шутливо спросил патрикий.

Но глаза его сказали гораздо больше.

Феодора покачала головой почти с ненавистью.

“Тебя не было дома четыре месяца, и ты не написал мне ни разу! Сын едва вспомнил тебя, а дочь даже не узнала! Ты ездил не служить нашему делу - ездил показать себя, доказать себе, что ты не хуже воинов! Ты опозорил себя перед всеми, перед кем только мог, - а теперь, едва ступив на порог, желаешь, чтобы я тебе служила?.. ”

– Как угодно, - спокойно ответила московитка. – Я тебе послужу.

Темные глаза ее метали молнии. Фома помрачнел, и теперь ему больше всего хотелось бы, чтобы жена ушла; но гордость не позволила. Он молча опустился на каменную банную скамью и подставил ей свое тело.

Феодора заложила за уши волосы, выбившиеся из-под ленты, охватывавшей голову, и стала расшнуровывать кожаные тесемки, стягивавшие на плечах мужнину шерстяную тунику-поддоспешник, – шнуровка была любима в Европе. А панцирь, который Фома снял еще раньше, был легок и старого, как Троя, образца: кожаная основа с нашитыми на нее металлическими пластинами.

Феодора ожидала увидеть - и увидела на белом теле мужа рубцы и синяки; но их было немного, как немного и свежих следов. Поднаторел – или же?..

– Где ты получил эти шрамы? – спросила она, намыливая патрикия. Он сидел и блаженствовал под ее руками, закрыв глаза; на вопрос жены, не открывая глаз, пожал плечами.

– Разве я вспомню?..

“Конечно, помнит все удары до единого”.

Когда патрикий вымылся и поел, он пожелал отдохнуть; и зазвал с собой жену. Она не удивилась и не отказалась.

– Только ты будешь отвечать за все, - спокойно сказала Феодора, когда Фома уложил ее рядом с собой.

Он посмотрел на нее, потом опустил глаза. Помедлив, сказал:

– Разумеется.

Феодора слабо улыбнулась и закрыла глаза. Фома принялся целовать ее, гладить; она поморщилась, ощущая, как загрубели его ладони, и прикосновения сразу стали легкими, нежными: муж был очень чуток.

Так же, как та, другая.

Потом его стало клонить в сон – и Фома удержал ее рядом с собой, когда жена захотела подняться.

– Я очень по тебе скучал, - пробормотал он.

Феодора улыбнулась и прижалась к нему. Когда белокурая макушка, приткнувшаяся к ее груди, отяжелела и замерла, она тоже закрыла глаза: и ей представился стеклянный флакон с темной жидкостью, который хранился в потайном отделении ее сундука. Это был не подарок Феофано – это средство нашлось у домашнего врача Нотарасов.

Самая крайняя мера: как убийство императора.

Проснувшись, Фома вдруг взял ее за подбородок и спросил, заглядывая в глаза пытливо и холодно:

– Кто был с тобой сейчас вместо меня?

Феодора поняла его мысль – и не испугалась.

– Вместо тебя? Ты был со мной, - сказала она, улыбнувшись. Опустила глаза. – Но не только ты.

Патрикий отпустил ее подбородок и, усмехнувшись, отвернулся.

Феодора поколебалась – а потом припала на локоть рядом с мужем и сурово спросила, заглянув ему в лицо:

– Фома, ты ведь не хочешь, чтобы я начала тебе лгать? В этом?..

Муж покосился на нее – с выражением каким-то трогательно детским: обиженным и доверчивым сразу. Он покачал головой.

– Нет, не хочу.

Потом улыбнулся – и приобрел вид обаятельный и мудрый, как у пожившего на свете мирного римлянина, “человека тоги”. Фома Нотарас вдруг сказал:

– Я тебе благодарен.

Феодора кивнула, все понимая без слов. Как хорошо иметь мужем умного человека!

“Как же страшно мы все изолгались, - подумала она. – А я-то! А может, все семьи так живут и тем же страдают?..”

Она встала и потянула за собой мужа.

– Фома, поднимайся! Пора к детям. И ты должен мне все рассказать, - напомнила она.

Фома встал, покривившись; жена вдруг вспомнила, что у него могут болеть раны, и пожалела о своей настойчивости. Патрикий спросил, оправляя свою длинную сорочку, не глядя на нее:

– Разве сестра тебе не писала обо всем?

– Писала много… за вас обоих, - ядовито сказала Феодора. – Но я хочу услышать все от тебя.

Муж кивнул и стал одеваться.

Феодора пожелала отправиться с супругом на верховую прогулку, взяв сына: она часто делала так, и Вард очень любил лошадей. Фома изумленно улыбнулся, увидев, как конюх подает ей мальчика в седло:

– И мой сын не боится?

– Не боится! – громко откликнулся Вард вместо матери. Усевшись, он даже захлопал в ладоши.

Когда Нотарасы тронули коней, Феодора первым делом спросила:

– Как там она?

Фома возвел глаза кверху и несколько мгновений молчал; потом ответил:

– Этого не расскажешь! Ты увидишь сама, когда увидишь ее снова.

– Но я хочу, чтобы ты рассказал, - произнесла Феодора, почти угрожающе склонившись к нему со спины лошади.

– Метаксия Калокир не женщина, - с жаром сказал патрикий; на щеках выступил румянец. – Она исчадие какого-то ада! Воины слушаются ее, точно полководца; она никогда не жалуется, даже когда стонут мужчины… А видела бы ты, как она рубится и колет копьем из седла! Ей точно помогают тени всех мертвых кровавых героев!..

Феодора с жалостью улыбнулась; но, жалея мужа, она преисполнилась гордости за свою филэ. Кто бы сомневался!

– Что у вас нового? Как вы живете? – спросила она, подавив свои чувства.

Патрикий хмыкнул.

– Ты, наверное, не удивишься, если я скажу, что в военной жизни нет ничего красивого, - ответил он. – Или Метаксия рассказывала тебе сказки? Ничего нового нет, учения идут по-прежнему; а ты знаешь, что это такое… Хотя нет, - Фома махнул рукой. – Ты не знаешь. И слава богу.