Ставрос. Падение Константинополя

Ей ничего не было за попытку бежать – хотя Валент, несомненно, обо всем догадался; и спустил ей это так же, как оставил ей кинжал. Несомненно, ее это возбуждало – как и его; и не давало задремать ее уму, как и телу!

К июлю пошел восьмой месяц ее срока – она стала уставать больше обычного и отворачиваться от Валента, который, впрочем, тоже теперь осторожничал; но чувствовала себя здоровее, чем когда-либо с Фомой, вынашивая его детей. Македонец давал ей свою силу, бьющую через край, - ему было не жалко, в отличие от патрикия!

– Ты вся цветешь, - говорил он ей; и щипал то за зарумянившуюся щеку, то за живот, то за ягодицу, восхищаясь ею целиком; это был восторг сына природы, которому еще не втолковали в церкви, что в человеке есть скверность. Усевшись на каменную скамью перед домом, Валент вертел ее и оглаживал своими большими ладонями, поставив между колен.

– У нас будет сын, я уверен, - повторял он – так часто, точно она могла забыть, что носит его ребенка.

Феодора пряла козью шерсть, ткала и вязала, готовя приданое плоду их странной краденой любви: кто бы это ни был.

Она знала, что рожать придется без помощи врача или повитухи – Валент не мог никому сказать, а Феодора не доверяла никому из селений в предгорьях; но у нее оставалась Магдалина, которой случалось помогать в родах. И, к ее изумлению, в таком опыте признался и Валент. Без всякого смущения или отвращения, которые охватили бы католика или мусульманина, вовлеченного в столь непристойное, самое женское дело.

Валент Аммоний признался, что дважды принимал роды у своей первой жены – принял обоих своих сыновей. Как вышло, что не нашлось повитухи; или, может, он не допустил – этого македонец не сказал.

Раньше он говорил, что помогал в родах своим кобылам, - но ведь лошадь это совсем не то, что женщина! Лучше женщина или хуже – зависело, конечно, от веры и обычаев; но смущение перед женой испытывали все мужчины…

Валент заявил, что, как первым двоим, будет помогать рождаться и третьему своему сыну: повторил, что будет сын, с такой горделиво-мрачной уверенностью, что Феодора не посмела возразить, как во все предыдущие разы.

“Фома не вынес бы, если бы увидел мои роды. Или навсегда отвернулся бы от меня после такого зрелища”, - подумала Феодора: и невольное восхищение, благодарность к этому насильнику охватили ее.

Ей подумалось, что ребенок останется некрещеным, – где-то поблизости были скальные православные церкви, но, по словам Валента, к ним было слишком опасно добираться: тем более с младенцем.

С каким-то суеверным упрямством Феодора искала в своих свитках упоминание о символе, который носила на шее вместо креста, - хотя не верила в него так же, как не верила теперь и в крест; но ничего не нашла. Не успела – пришел срок.

Феодора не испугалась: она успела дойти до Магдалины и позвать ее на помощь, прежде чем подняться в спальню и лечь. Но прежде, чем вернулась Магдалина, вбежал муж – нетерпеливый, еще более счастливый и грозный, чем всегда.

Магдалину он до жены не допустил.

– Зачем нам эта монахиня? – спросил младший Аммоний, всегда с плохо скрываемым отвращением взиравший на глухое белое покрывало кормилицы. – Она только испортит нам ребенка! Мы прекрасно справимся вдвоем, как вдвоем его делали!

Он засмеялся и подмигнул Феодоре, которая сидела на кровати, держась за живот и часто дыша. Ей не хотелось ложиться, вспоминать о женской беспомощности: и Валент ее в этом поощрял.

Поймав взгляд мужа, московитка стала перечислять, что ей нужно для родов, - Валент ее прервал:

– Я все знаю!

Он склонился над ней и развязал тесемки ее штанов, потом сдернул их и распутал набедренную повязку. Затем вышел и надавал распоряжений слугам, приказав накипятить воды, принести нож и чистые простыни.

Потом вернулся и сел около жены, приобняв ее и поглаживая ее живот; теперь Феодору охватило сильное смущение, даже страх, желание прогнать его, но это было уже невозможно. Когда накатывали схватки, она сдерживалась – потому, что не желала показать слабости при этом горце! Но потом с изумлением поняла, что терпеть не так и трудно; и рядом с Валентом боль словно уменьшалась.

Иногда она вскрикивала, и Валент целовал ее, утирал пот с ее лба. Боль делалась сильнее – но это была бодрящая, творящая боль; и когда вернулись слуги, неся горячую воду и тряпки, Феодора почувствовала, что они едва не опоздали!

Она откинулась на постель и через несколько минут усилий с криком, сжав руку мужа, вытолкнула вопящего ребенка. Еще не увидев его, московитка мгновенно поняла, что это – сын; и поняла, что он будет черен, прекрасен собой и дик, как его отец.

Валент прежде роженицы схватил на руки красного сморщенного младенца, который оглушительно вопил, как ни один из ее детей, появившись на свет; горец высоко поднял его, крича, что у него родился сын.

Когда мальчика обмыли и положили на грудь матери, она увидела, что его голову покрывают черные, как смоль, волосы; он сучил ножками так, что пнул Феодору еще чувствительнее, чем уже пинал ее изнутри.

Она раскрыла ворот рубашки, и мальчик тут же жадно присосался к ее груди. Феодора вскинула глаза на мужа – она не знала, что думать обо всем этом! Случилось огромное событие: и она не знала, счастье это для нее или горе!

– Как мы назовем его? – спросила московитка Валента. Впрочем, могла бы и не спрашивать.

– Львом, конечно, - ответил муж, восторженно глядя на свою семью. – Он будет так же грозен, как мой старший брат!

Феодора прижала к себе младшего сына, который жадно причмокивал, шаря по ее груди ручками, так же беззастенчиво, как его отец, – и вдруг у нее сердце захолонуло от страха за старшего: своего Варда, отважного, прекрасного и разумного не по годам. Нет, он походил не на отца – хотя ум и чувствительность, конечно, взял у него: Вард напоминал другого человека, которого Феодора, наверное, никогда уже не увидит…

“Если он не падет, защищая Константинополь, если случится чудо и мы встретимся - мне нельзя будет даже заговорить с ним, Валент его убьет…”

И два ее мальчика будут враждовать так же, как враждуют эти двое мужчин, хотя они и сыновья одной матери! Валент и Леонард тоже родились от одной матери, которую скоро изнасилуют турки!

Муж сел рядом, обнимая их обоих, - теперь он был настоящий муж ей.

– Я хвалю тебя – и тобой горжусь, маленькая царевна! Ты очень хорошо потрудилась для меня!