Ставрос. Падение Константинополя

– Ты опять фехтуешь? Или стреляешь тоже?

– Я стараюсь не опускаться, - скромно ответил белокурый патрикий; они оба рассмеялись, и серые глаза у обоих блеснули. Любимая сестра, с нежностью подумал Фома. Она и вправду не дает ему опускаться, и, пожалуй, несмотря на всю свою гордыню, едва ли не одна из всех знает патрикию Нотарасу истинную цену! Но не верно ли он подумал, что в последнее время Метаксия искренне недооценивает его?

Очень жаль, если так.

– Ступай наверх, дорогая, - сказал Фома. – Присоединяйся к нашей Феодоре: она там моется.

Метаксия еще раз обняла его и, погладив по щеке, ушла не оборачиваясь. Она знала, что им предстоит разговор позже, - и, надо отдать ей должное, никогда не уклонялась от таких объяснений.

Наконец хозяин занялся комесом, который с замечательной выдержкой ждал своей очереди. И Фома собственной особой проводил его в баню, как почетного гостя и как мужчина – мужчину. Вежливость обоих была безукоризненной. Но патрикий знал, что этому лицедейству, истинно римскому, он обучен лучше порывистого и прямодушного героя.

Спустя час с небольшим умытые и нарядные гости и хозяева наконец собрались в большом зале к ужину. Феодора сидела рядом с мужем – она сама льнула к нему, и щеки ее пылали; впрочем, московитка почти открыто смотрела на всех за столом, кроме Леонарда.

Несмотря на свой опыт, Феодора была все еще такое бесхитростное дитя рядом с ними обоими, Фомой и Метаксией!

Однако опыт комеса ни в коей мере нельзя было недооценивать – Флатанелос был уже спокоен и спокойно смотрел на всех; и улыбался хозяину, и принимал участие в застольной беседе. Впрочем, все собравшиеся говорили мало: больше ели. Только патрикий, по долгу хозяина, едва прикоснулся к своему мясу и устрицам; он следил, чтобы ни у кого ни в чем не было недостатка.

Фома заметил, что русский евнух со своим приятелем тоже мало ест – и все посматривает на флотоводца; и лицо у Микитки слишком уж серьезное, хотя он всегда ходил с постным видом.

Может быть, этот умный русский скопец пригодится теперь и патрикию, как уже пригодился Феофано…

Хотя едва ли. “Справлюсь без тебя”, - улыбнувшись сам себе, подумал господин дома.

Он поднял свой серебряный кубок и провозгласил еще один тост за здоровье Леонарда Флатанелоса.

========== Глава 111 ==========

“Возлюбленный брат!

Воздай хвалу Аллаху, если читаешь это письмо. Я уже не знаю, как именовать Того, кто печется о нас. Я уже не знаю, кого из любимых мною людей предпочесть, - и кому из опекунов ниже всех поклониться за заботы.

Как ты уже знаешь, Ибрахим-паша отдал мне часть доходов с соляных копей и частью передал мне надзор за ними; раньше эти копи принадлежали никому иному, как Димитрию Палеологу, который пытался мошенничать с султаном: за это и наказан. Я теперь живу тем, что предназначалось нашему деспоту.*

Если бы ты знал, как я ненавижу турок, - и турки знают, что я их ненавижу: но они еще наглее католиков. Они прощают себе все, что ни делают, - у них ведь нет ни исповеди, ни настоящего покаяния, а только угроза смерти и пыток тому господину, который недостаточно словчил!

Ты знаешь, что в Город приезжал наш отец, - и что я виделся с ним? Я рад, что тебе не пришлось увидеть лицо отца в тот миг, когда он узнал, что я мусульманин! Мне показалось тогда, что он сейчас пойдет и одним ударом вышибет дух из градоначальника, – ведь ты знаешь, что Валент все еще способен на это.

Но он только обнял меня и долго держал у сердца. Я заплакал – я был готов простить отцу все, что он совершил; но потом понял, что не могу. Если я прощу отца, я предам вас всех: и его тоже.

Я уже знаю, что у турок много таких ренегатов-христиан, как Валент: они живут на два закона, и некоторые очень терзаются памятью о своем прошлом, но это не искупает их предательства. Меня ты тоже не прощай: я требую этого!

Я женился, как говорил тебе: моя единственная жена - гречанка Анна, незнатная сирота, которая была в услужении у благородных ромеев и похоронила своих господ во время осады. С этих пор она жила в гареме султана, и ее никто не касался: как многих молодых пленниц, которых турки берегут для своих. Анна одних лет со мной, неловкая и запуганная, но наша – моя – в своем сердце. Она не красавица, но приятна взгляду и умна; не учена, но я теперь ее господин и могу учить ее всему, чему пожелаю.

Если бы ты знал, как это согревает мое сердце, - это как будто опять обрести тебя или другого младшего, чтобы заботиться о нем и забывать обо всех остальных. Но не бойся, Мардоний: тебя я никогда не забуду.

Агата теперь успокоилась – она нянчится со своими двумя детьми и радуется тому, что муж больше не прикасается к ней. Я тоже этому очень рад – нам с сестрами позволяют видеться довольно часто, потому что теперь нет никакой причины нас разделять.

Агата говорила мне, что сыновей скоро заберут у нее насовсем, чтобы отдать на воспитание мужчинам: и признавалась, что ждет не дождется, когда избавится от них. Она плохая мать - но кто посмеет осудить ее за это? Сколько таких матерей порождают турки?

Я даю ей и Софии свои книги, у меня составилась целая библиотека из награбленного: София берет мои книги намного охотнее, потому что у нее свободнее разум и в сердце живет не одна только ненависть, но и надежда. Она говорила мне, что могла бы пойти в монастырь, если бы спаслась из Стамбула, - но я знаю, и наша старшая сестра сама знает, что у нее нет такой веры, какая нужна для монастыря. София уже слишком стара, чтобы ее взяли замуж здесь, и слишком зла и насмешлива, чтобы подчиняться христианским монахиням; она - пышная роза царских садов, которую засушило солнце, и никто не вспомнил о ней, собирая цветы для властелина. Ни для своего, ни для его победителя!

Впрочем, София счастливее Агаты – Агата моложе ее, здорова, холена, но мертва душой. Ей больше нечего ждать, кроме своей смерти. А София еще даже может найти себе мужа, если вырвется от избалованных турок.

А моя супруга Анна, признаюсь тебе, счастливее обеих наших сестер. Когда мы с нею вдвоем, мы нередко говорим о том, куда могли бы уехать, какие земли посмотреть, когда кончится эта война… или хотя бы немного утихнет, ибо конца ей не видно. Может быть, эти мечты так и умрут, как у гаремных женщин и мальчиков, - но каждый человек должен видеть что-то впереди, иметь надежду на лучшее, только чтобы жить. Ты согласен с этим, дорогой брат?

Через шесть месяцев я стану отцом. Мне и моей жене очень тревожно от этой мысли – я молюсь Богу, чтобы Анна принесла дочь. Тогда я смогу уберечь мое дитя от мусульманского воспитания, потому что мусульманских девочек не представляют свету.

Валент, как ты хорошо помнишь, стал отцом в тот же год, когда сдался султану; и теперь беременна еще одна его наложница. Не знаю, как это могло случиться, - мне представляется, что отец давно испытывает к своим турчанкам отвращение. Он скорее приказал бы им ублажать себя другим способом, чем опять соединяться со своими женщинами как муж!