Ставрос. Падение Константинополя

Феофано кивнула; у нее снова защемило сердце, и на глазах выступили слезы. Она позволила им пролиться.

Брат любил, когда она проявляла слабость.

Патрикий быстро пересек кабинет и обнял Феофано.

– Бедная моя царица, - пробормотал Фома. – Могу вообразить, как это для тебя тяжело!

“Нет, - мрачно подумала Феофано. – Не можешь. Сейчас все обесценивается… кроме таких людей”.

Патрикий поцеловал ее, и при этом опять поморщился, как будто каждое движение отдавалось болью ему в голову.

“Всего неделю назад лежал с простудой, - мрачно подумала Феофано. – Никто больше не заболел, даже крошка Александр!”

Она догадывалась о причине, расстроившей здоровье брата, – кроме той, что Фома никогда не отличался крепостью; но причина эта была неустранима. Даже несмотря на то, что комес давно оставил дом Нотарасов. Ему многое требовалось подготовить для бегства – сейчас им опасно было разделяться; но не менее опасно могло оказаться оставаться вместе.

Феофано встала из кресла и ласково улыбнулась патрикию.

– Я пойду. Тебе прислать что-нибудь?

Фома качнул головой; и его снова передернуло от боли… и страха. Ничего удивительного – чтобы побороть страх, в таком отчаянном положении, как их, вернейшим средством были товарищи и любовь. Кому, как не лакедемонянке, это понимать. А Фома был один… он так старался побороть свое одиночество, что даже побратался с русским евнухом и рабом! Но и это не помогло!

“Опасность тоже помогает побороть одиночество… враг – это любовник наоборот, - подумала Феофано. – Опасность… и занятость”.

Она еще раз улыбнулась Фоме и поцеловала его. Доверчивость в его глазах вызвала у нее нежность, какой она давно не испытывала к этому человеку.

– Поправляйся, дорогой, - сказала царица; и быстро ушла.

Она спустилась вниз в обеденный зал, где Дионисий все еще сидел один, с опустевшим кубком в больших ладонях, - и подумала, что, конечно, этот могучий, надежный, горячий человек намного реже чувствует себя одиноким. Тот, кто одаряет всех любовью и силой, получает их взамен в изобилии…

Дионисий заметил ее и встал; Феофано улыбнулась и, как давеча, присела рядом на край стола.

– Ты послезавтра уедешь от нас? – спросила она.

– Если мне ничего не помешает, василисса, - ответил Дионисий. Феофано вдруг прыснула; ее позабавило, с какой персидской серьезностью величания этот красивый важный человек титуловал ее. Дионисий улыбнулся, понимая, что ее насмешило, - но сам остался серьезен.

– Возьми с собой горничную Феодоры – эту рыжую, с мужем и ребенком, - попросила лакедемонянка. – Мы ведь не сможем взять ее в море. И то, что она…

Феофано накрутила прядь волос на палец.

Дионисий понимающе кивнул.

– Тем более, что вы все время будете среди католиков, - заметил он. – Их фанатиков порою очень трудно распознать, но они страшны.

Старший Аммоний взглянул на царицу.

– Хорошо, я возьму к себе эту служанку с ее семьей, - согласился он.

Феофано признательно поцеловала родича.

– Я не сомневалась в тебе.

Все было окончено к концу апреля – Нотарасы, Аммонии и комес готовились всеми силами; враг не предупредил их. И наконец пришло время выступать.

========== Глава 113 ==========

Феодора и Феофано поехали в первой повозке из двух с младшими детьми и ближайшими слугами – обе внутренне возмущались против такого решения, но обе признали, что это было самым разумным. Конечно, если их верхом на лошадях заметят вездесущие шпионы, в них признают женщин.

Правда, их люди заблаговременно прочесали окрестности, - но на каждую такую разведку требовалось почти столько же времени, сколько понадобилось бы османам, чтобы заслать других соглядатаев, а теперешним турецким соглядатаям – скрыться: особенно если они сообщались друг с другом. Способы сообщения у турок и у греков не различались – конные гонцы и бегуны; еще на суше, как и на море, могли зажигать сигнальные огни, но с этим и те, и другие осторожничали, чтобы ненароком не подать весть врагу.

Мужчины – все, кроме слуг, не приученных к седлу, - ехали верхами; они никак не переодевались, если не считать за маскировку одинаковые темные плащи, которые патриции и императоры надевали еще во времена первого Рима, отправляясь по ночным делам. Из числа благородных господ в отряде пока был только сам хозяин - Фома Нотарас; но остальные всадники были испытанными воинами и товарищами. Все мужчины вооружились короткими мечами и кинжалами, а Леонид и Теокл, лучшие стрелки из всех, еще и луками.

Этим двоим любовникам было приказано не охранять повозку, а наблюдать за дорогой по обе стороны: именно их умение пригодилось бы в первую голову, попадись беглецам шпион.

Феодора и Феофано, хотя и сидели в экипаже, были одеты по-мужски и вооружены кинжалами; а Феофано еще и мечом. Она так и не успела приучить свою филэ к мечу. Зато под сиденьями у них лежали луки, а на поясе у каждой висел колчан, полный стрел.

Еще подруги приготовили платки, чтобы скрыть лица, и чалмы, чтобы спрятать волосы. Действительно – не воспользоваться такой предписанной исламом маскировкой было бы очень глупо. Кроме того, в Город они думали вступить в вечернее время: а тогда, с закрытым лицом, можно было бы надеяться даже обмануть стражу, выдав себя за мужчин. Турецкие воины нередко закрывали лица убором, похожим на женский никаб, - легкий головной убор с прорезью для глаз, - когда совершали вылазки или просто желали спрятаться.

А резкость и силу в движениях, свойственные мужчинам, и, прежде всего, воинам, обе амазонки упражняли очень долго.

Феодора сидела напротив Феофано – они почти соприкасались ногами в сандалиях; а иногда соприкасались намеренно, даря друг другу лукавые улыбки. Феодоре было страшновато – но не страшно по-настоящему: как будто ее увлекали навстречу восхитительному приключению. Даже мысль о том, что рядом дети, не топила ее в ужасе, заставляя задыхаться: как эта мысль топила бы обычную женщину и мать.

Да, она и в самом деле стала воительницей – и оценила, повидав мир и жизнь, сколько стоят человеческие жизни. Как говорил Олимп? Женщина-воин обедняет свою душу, потому что начинает смотреть на людей без жалости и понимания, забывает и отторгает причиненные другим муки…

А Фома – и комес - говорили, что женщины жестоки по своей природе.

Но Феофано и Феодоре, может статься, понадобится вся их жестокость и отвага, чтобы противостоять врагу.

Комес первым предложил – и после жарких споров все приняли необыкновенный по дерзости план побега: впрочем, Фома признал, что умнее даже он едва ли придумал бы. Если до тех пор, как они достигнут Стамбула, их не раскроют, они представятся стражникам и чиновникам караваном – караваном, перевозящим рабов для комеса Флатанелоса! То, что герой Византии был пиратом и работорговцем еще во времена империи, известно многим: и туркам преуспевание на таком поприще скорее внушает почтение, чем отвращение. А султан, как и градоначальник, знают его и в действительности не питают к нему большой враждебности. Ненавидят турки тех христианских героев, кто служит сильным и живым христианским государствам: таким, как Венгрия и Чехия. Византия же более не существует, и сам Леонард Флатанелос – уже не более, чем тень царя Приама, оплакивающая руины Трои.