Ставрос. Падение Константинополя

– Господи, - ахнул Мардоний, тут же забыв о сестре и ее брачной ночи.

Он как будто запоздало вспомнил, в какой опасности они все находятся. Микитка в темноте нашарил его руку и пожал ее.

– Спи, брат.

Мардоний вздохнул и, опять приткнувшись к другу, затих.

Микитка долго еще не мог заснуть, слушая дыхание тех, кто ночевал с ним в палатке, - его кровь, его товарищи, самое святое, что может быть! – потом погладил длинные смоляные волосы Мардония и тоже закрыл глаза.

Утром Микитка проснулся рано: его взбодрило непрестанное ощущение опасности. Мардоний еще спал; Микитка повернулся лицом к выходу и, щурясь в слабом свете, пощупал свой подбородок.

Это, пожалуй, едва ли не больше всего напоминало ему о том, что он не мужчина, а бескрылый ангел, - все Леонардовы моряки и воины обросли за дни скитаний, даже те, кто обыкновенно брился; и у самого комеса опять волос на лице появился. Это ему шло, только придавало мужества. А Микиткино лицо оставалось гладким днем и ночью, не требуя никаких забот, - и он ощущал, кто он, даже не видя своего тела!

Микитка, потерев нахмуренный лоб, встал на колени и потормошил Мардония. Тот недовольно пошевельнулся и простонал во сне; а потом вдруг вскочил как встрепанный, все вспомнив.

– Тихо!.. Не буди никого, - прошептал ему приятель. – Идем наружу - посмотрим, что там!

Они вышли из палатки и увидели, что половина комесовых людей уже проснулась; они разговаривали, что-то чинили, чистили и укладывали. Кто-то развел огонь и варил похлебку – и, увидев юношей, показавшихся из палатки московитов, им махнули рукой, приглашая к завтраку.

Микитка подошел, невольно высматривая по сторонам комеса; конечно, Леонард был сейчас с молодой женой… но не забыл ли он ради нее свою первейшую обязанность?

Нет, такого не могло случиться: и если Леонард и забудется, Феодора ему напомнит. “Она наша, и всегда была наша”, - подумал Микитка с горячей благодарностью к русской амазонке.

Сев к костру, Микитка увидел напротив Христофора и Андрея – тех самых матросов, которые вместе с Артемидором помогали Мардонию спасать сестру… а вернее сказать, все дело сделали за него. Крепкие моряки улыбались и весело разговаривали друг с другом, иногда позевывая, - такие же простые и честные на вид парни, как те, которых Фома Нотарас сманил с собой!

Немного погодя друзья увидели, как из своей палатки показались Артемидор и София; Мардоний тут же встал, и Микитка, быстро поднявшись, схватил приятеля за руку, чтобы он не приближался. Но Мардоний и сам все понимал. Им было видно даже со своего места, что София бледна и томна; несомненно, ночью все было совершено хорошо, и теперь Артемидор ей полный муж, а она ему полная жена…

Артемидор долго не отходил от Валентовой дочери, обнимал ее и голубил на глазах у всех; от них отворачивались с пониманием, так же, как от Леонарда и Феодоры, которые тоже вышли к остальным. София сносила свои женские тяготы со стойким высокомерием; впрочем, она удовлетворенно улыбалась. И, когда наконец муж поцеловал ей руку и ушел, помогать командиру, Микитка и Мардоний поняли, что не ошиблись. София будет верховодить в доме, которым заживет с этим критянином… она дочь своего отца и своей матери, которая тоже была крута нравом. Но мать ее не на того напала.

Микитка грустно улыбнулся, вспомнив об аргонавтах. “Всех этих героев греки с себя списывали, с кого же еще, - подумал он. – И Валент, пожалуй, готов плыть за нами на край света, как царь Ээт! Но аргонавтам легче было, чем нам, - наши-то чудища пострашней!”

Они поели, и Микитка хотел уже вернуться к своим, спросить, не нужно ли чего матери, - а наверняка было нужно, - как вдруг увидел Феофано. Лакедемонянка была одета мужчиной, Микитка уже и не помнил, когда видел ее одетой иначе, - только прическа женская, узел на затылке с хвостом, спускающимся на спину. Она сидела на песке, раздвинув крепкие колени, и сильными движениями, со скрежетом, от которого у Микитки даже заныли зубы, чистила свое оружие. Микитка вспомнил, как мастерски стреляла эта женщина, да и Феодора тоже, - и вдруг очень пожалел их обеих. Побыли амазонками, и хватит. Только развал Византии и позволил этим двум женам погулять и порезвиться, как русскому казачеству* на границах, где война и вольница. А приедут в Италию – и опять начнется римское время, пора прятаться и строить козни, самое время для Фомы Нотараса!

Умный патрикий человек, что и говорить…

Феофано вдруг подняла голову, почувствовав взгляд московита, - и резко произнесла по-русски:

– Что ты тут застыл, как истукан? Иди, поторапливай своих, пусть выходят и сворачиваются!

Микитка низко поклонился и ушел, про себя дивясь чистоте выговора этой гречанки. Дает же кому-то Бог такие способности – ко всему на свете!

Когда пришло время отчаливать, Микитка снова увидел Феодору: она долго не показывалась. Но когда вышла, на ней опять было мужское платье, а волосы собраны в хвост. Издали ее даже можно было принять за мужчину, за юношу…

На корабль она поднялась отдельно от мужа – хотя и Феофано с ней тоже не было; ее сопровождал Филипп, старый охранитель-македонец, переживший с Феодорой плен у Валента. И, конечно, нянька с детьми были рядом.

Микитка спустился следом за ними в общее помещение под палубой; он видел, что Феодора долго была среди своих, она говорила с его матерью и отчимом, хотя сам Микитка к ней не подходил. Потом Феодора опять скрылась в закутке, в котором ночевала вместе с Феофано.

Вскоре царица спустилась тоже, громко стуча своими подкованными сапогами и сверкая медными бляхами и оружием; она вошла к своей подруге, и занавесь скрыла их обеих. Микитка даже отвернулся, хотя не мог ничего видеть снаружи.

Все продолжалось так, как шло до этой свадьбы, - как будто между комесом, Феодорой и Феофано ничего не изменилось! Хотя Микитка знал, что изменилось все.

“Недолго им осталось… недолго”, - подумал евнух, сам не зная, кого и что подразумевает.

* Упоминание о казаках как сословии вольных людей встречается на Руси уже c XIV века. Согласно одной из версий, слово “казак” имеет скифское происхождение, а казаки ведут свое происхождение от ираноязычного скифского племени.

========== Глава 125 ==========

Фома Нотарас прибыл в Кандию двумя днями позже комеса Флатанелоса. В христнаиской Кандии было еще меньше порядка, чем на языческом Крите, и население ее, - несмотря на пересечение торговых путей и оживленность торговли здесь, на самом большом греческом острове, - было немногочисленно. Побережье на огромной его протяженности было пустынным, и мореплаватели со всех концов мира, желавшие остаться безвестными, высаживались на острове с разных сторон безвозбранно и не оставляя по себе следов.

Однако “Клеопатра” зашла в порт – здесь Фома Нотарас был известен еще меньше, чем в Константинополе, то есть совершенно неизвестен; но тому, что он спрашивает о Леонарде Флатанелосе, никто бы из местных не удивился. Светлячку позволительно глядеть на солнце, не так ли?

Мысль посетить Крит озарила Фому на другой день после отплытия; узнав, что подкупленные им матросы Флатанелоса ходили с комесом в Кандию, патрикий незамедлительно потребовал повернуть на Кандию. Это было очень рискованно – даже небольшое отклонение от курса грозило тем, что они разминутся с островом, удаленным и от Европы, и от Азии, и затеряются в открытом море. И каждый лишний день плавания грозил столкновением с пиратами или вражескими кораблями – что было бы немногим лучше пиратов: патрикий старинного византийского рода, как и его враг, комес Флатанелос, ныне сделался человеком без подданства и без всякой защиты.