Ставрос. Падение Константинополя

И много ли значил человеческий закон, когда и честные, и бесчестные оставались во власти Посейдона?

– Господин, это опасно и, я думаю, бессмысленно, - предупредил его старый кентарх, когда они были еще в Пропонтиде. – Даже если комес сейчас там… он, конечно, сильно защищен и подозревает о том, что ты можешь идти за ним по пятам. И вы, скорее всего, разминетесь…

Фома рассмеялся, облокотившись о борт: совсем немного позолоченный загаром, с солнечными волосами, патрикий сейчас напоминал того светоносного Феба, который когда-то спас от мужа, низойдя с небес, а потом очаровал свою двоюродную сестру Метаксию.

– Может, и опасно, Гермолай, - но никак не бессмысленно! – сказал патрикий, щуря серые глаза не то на солнце, не то на своего слугу.

– Я вовсе не собирался разыскивать комеса на острове. Или ты думал, что я бежал от него с Прота затем, чтобы натолкнуться на Крите?

Фома впервые так прямо, в лоб, говорил о том, что случилось на Проте. Гермолай немного смешался, но преодолел недолгую растерянность. Он действительно знал своего господина.

Фома коснулся его плеча своей аристократической рукой и прибавил, ласково и вкрадчиво:

– Вернее сказать, как ты, конечно, уже понимаешь, мой друг, - я собираюсь разыскивать нашего героя, но только по простывшему следу. Нам еще не пришло время встретиться лицом к лицу.

Кентарх кивнул.

Он подумал, морща лоб, перевязанный широкой полотняной лентой, - потом все-таки сказал:

– Но ведь комес едва ли выдаст свои намерения в Кандии! Он приучен к осторожности, господин, и ты только потеряешь время…

– Время! У меня достаточно времени, - ответил Фома.

Он помолчал, глядя в воду, как будто надеялся хоть на миг увидеть в изменчивой темной Пропонтиде свое блистательное отражение.

– Я не жду, что комес откроет свои намерения, Гермолай! Я жду от него не слов и не ошибок… а поступка, который он не захочет и не сможет утаить!

Кентарх, хотя и был неглуп, не догадывался, что подразумевает Фома. Для такой догадки нужен римский ум, привыкший пробираться извилистыми путями… и более того: ум римлянина-семьянина.

Фома склонился к старому моряку.

– Я жду, что именно здесь комес пожелает жениться на моей жене. Здесь его родина, прибежище его сердца!

Гермолай был ошеломлен, как всякая незамысловатая душа.

– Но ведь госпожа Феодора замужем!

– Госпожа Феодора замужем, - кивнул Фома, - а рабыня Желань – нет… Я отдаю должное уму моей жены, как и уму ее любовника.

Кентарх хотел уже уйти, приступить к своим обязанностям, - при подчинении приказу патрикия это требовалось незамедлительно! Но все-таки сказал напоследок:

– Если ты так думаешь, господин, незачем идти в Кандию. Мы только понапрасну издержимся, нам ведь плыть до самой Венеции!

Фома взглянул на него, потом опять в воду.

– Это было твое третье предупреждение, Гермолай, - лениво ответил маленький цезарь. – Ты думал, я не слышал или не понял первых двух? Исполняй!..

Последнее Фома Нотарас произнес с яростью, от которой даже полыхнул серый прищур его глаз. Гермолай был впечатлен и почти испуган; он отдал поклон патрикию и быстро ушел, топоча по крепкой дубовой палубе.

Когда кентарх скрылся, Фома прошептал сам себе, любуясь своей белой рукой:

– Я должен знать… знать наверняка.

Он узнал наверняка. Для этого было нужно только послать пару слуг потолкаться на рынке и послушать сплетни. Будучи поставлены в известность о вероятных планах комеса, люди Фомы Нотараса не ошиблись, отделяя выдумки кандийцев от правды. Новость о приезде Леонарда Флатанелоса и его венчании была не такова, чтобы сочинить ее от нечего делать.

Да, комес Флатанелос был здесь и женился. Половина города видела его – как он выбирал невесте платье, желтое, шитое серебром и золотом. Фома усмехнулся. Платье! Конечно, его соглядатаи узнали это у женщин, и слухи о венчании распустили женщины. Среди мужчин немало модников, но тем, кто красуется, до женских платьев дела мало, а прочим и подавно; и уж если заговорили о свадебных нарядах, значит, все правда.

Женщины очень болтливы и любопытны, но ум их ограничен и редко выходит за пределы домашнего круга. Они говорят о том, что доступно их пониманию, - прежде всего, о любовных делах, что чаще всего единственно интересует жен. И платье невесты, которое красавец комес выбрал неведомой подруге, конечно, запало сплетницам на ум прежде всего остального, если не исключительно!

Найдя свидетелей, видевших, как Леонард вез свою невесту под покрывалом в церковь, Фома холодно торжествовал. А узнав, что женщина с ним была не одна, а другую, черноволосую и смуглую, вез его помощник, патрикий возликовал. Ну конечно, это была София! И, конечно, Валентова дочь вытребовала и себе тоже свадьбу… иначе комес не пустил бы ее с собою в Ираклион, опасаясь, что вторая женщина может выдать всех. Само собой, жених Софии был тот, кто вез ее на своем коне, - Артемидор…

Потом вдруг Фома Нотарас осознал, что комес может быть еще здесь, сокрытый от своего врага, - что в этот самый миг, возможно, Флатанелос наслаждается своей пленницей; и в голову патрикию бросился жар. Фома с трудом взял себя в руки, вспомнив предостережение Гермолая, в кои-то веки пришедшееся кстати. И свои собственные слова ему Фома вспомнил. Комес сильно защищен; и еще не время, далеко не время!

Но патрикий Нотарас знал, что его тень, - женоподобная, если остальным так видится, и всеприсущая, подобно эриниям, - ходит за этими клятвопреступниками неотвязно. Вот случай, когда и сила, и власть – в отсутствии. Императоры знали, когда и как показываться своему народу.

Удовлетворившись поисками, Фома прошелся по рынку в сопровождении нескольких греческих матросов, Гермолая и одного из своих двоих итальянцев, предоставив им руководить собой, - его люди указывали, в чем у них недостача. Тут же, на ходу, составляли смету, какие припасы они могут себе позволить, чтобы добраться до Венеции.

Комесовы матросы, перебежчики, заметно помрачнели за то время, что они плыли до Крита: видимо, поняли, что прогадали, польстившись на лучшую службу у Фомы. И поняли, что мыслили коротко, думая о своем спасении и обогащении, - вовсе не такая царская награда ждала их; и что они будут делать в Италии, когда станут не нужны патрикию?

Но, конечно, вернуться к Леонарду матросам было бы немыслимо: даже если судьба сведет их с комесом снова. Изменить же теперешнему хозяину было бы не только еще более грешно, но и еще более невыгодно. Куда они подадутся в Кандии, где никого не знают?

Впрочем, Фома действительно намеревался хорошо наградить перебежчиков; и намеревался придержать матросов Флатанелоса при себе, потому что они могли немало пригодиться впоследствии, в недалеком будущем, которое патрикий готовил себе и комесу. Пока эти матросы никуда не уйдут: слишком переменчива и неласкова судьба таких простых людей. Сейчас же им всем одна дорога – на Венецию, волей или неволей.

Гермолай помалкивал все то время, что господин не требовал его советов, и только внимательно присматривался к Фоме, как будто ожидая какой-нибудь его ребяческой и опасной выходки. Фома улыбался, встречая взгляд старого слуги, и щурил серые глаза, точь-в-точь такие, как у царицы амазонок. “Ты, как и все другие, напрасно и совсем несправедливо считаешь меня ребенком; и еще рано тревожиться, мой друг”, - мысленно говорил он кентарху.