Ставрос. Падение Константинополя

Вторая же половина жизни русской полонянки, - итальянская, принадлежавшая комесу Леонарду Флатанелосу, которого в Европе называли бы корсаром, - началась только что…

Ждать ли ее крушения? Прочно ли стоит этот венецианский дворец на своих сваях* – не слишком ли много долгов наделал каждый из них, спасшихся? Заслужили ли герои покой, хотя бы ненадолго?

Но пока они наслаждались спокойствием – все три госпожи бестревожно ждали своих детей; у женщин было много домашних забот, в которых они помогали одна другой и забывались. Мужчины, не занятые работой в поле и в доме, упражнялись с оружием во дворе, валяя друг друга до пота и крови. Феофано нередко с наслаждением наблюдала из окна, как дерется ее Марк, мерившийся силами со многими; к лакедемонянке присоединялась и Евдокия Хрисанфовна, хотя представить этих женщин объединенных общими чаяниями было прежде почти невозможно. Ключница подбадривала своего мужа, старого императорского этериота, и радовалась за него - Ярослав Игоревич, который, казалось, начал сдавать, порою даже одолевал спартанца в схватке.

Сам хозяин дома тоже постоянно упражнялся с мечом – и с луком; который раздобыл себе вскоре после того, как они обжились в новом доме.

Леонард давал пострелять из лука обеим воительницам, у которых чесались руки опять попытать оружие, несмотря на свое положение. Комес, Феодора и Феофано стреляли во дворе, в кольца, приделанные к столбам: как когда-то стрелял Одиссей, состязаясь с соперниками, тщившимися отобрать у него трон после возвращения домой. Конечно, оставшиеся после старых хозяев слуги все это видели; но едва ли они кому-нибудь скажут.

Точно так же, как в доме Мелетия Гавроса.

Несколько раз Леонард уезжал в Рим, повидаться с Мелетием и с другими друзьями и полезными людьми; критянин возвращался с нужными в хозяйстве вещами и подарками своим домашним. Однажды комес привез целую сумку книг для пополнения библиотеки своей возлюбленной: развязав эту котомку и ознакомившись со свитками, Феодора изумилась, как Леонард не попался инквизиции. Критянин только засмеялся – сказал, что рыбы в Риме развелось слишком много, а ловцов не хватает, и сети церковников рвутся.

Мардоний наведывался к Флатанелосам каждую неделю – вначале; потом стал приезжать реже. Но они с Микиткой часто писали друг другу и очень друг без друга скучали – Мардоний увлекся мужскими занятиями, приучая себя к оружию и к коню, как истинный македонец и сын своего отца; в письмах он описывал свои прогулки и успехи и очень сожалел, что друг не может к нему присоединиться и состязаться с ним.

Если бы даже Микитка был воин, он не смог бы проводить столько времени на виду и в таких шумных занятиях – слишком был заметен, даже заметней женщин-воительниц.

“А не будь я евнух, из нас бы точно вышел диас – пара, как у наших знатных жен: я бы полюбил его не только сердцем, но и страстно, как Мардоний меня… и Мардоний соблазнил бы меня”, - размышлял Микитка, которого бросало то в холод, то в жар от таких мыслей.

Бывший паракимомен императора вовсе не так высоко ставил свою стойкость – и в подобные минуты радовался своему увечью.

О Фоме Нотарасе не было ничего слышно, как и о других врагах. Леонард говорил жене и Феофано, что старался разузнавать о Фоме, бывая в Риме; но тот сгинул бесследно, как тогда, на Проте.

– И, конечно, затем, чтобы объявиться, когда посчитает нужным, - мрачно говорил критянин. – Я недооценивал вашего патрикия, теперь и я это признаю!

Через четыре месяца после того, как они поселились под Анцио, у Феофано начались роды: точно в срок, как она высчитала. Лакедемонянка была спокойна – ее любовник волновался гораздо больше.

Феодора и Магдалина, вместе с домашним врачом, помогали царице. Феодора очень опасалась трудных родов – несмотря на здоровье и силу своей госпожи; сорок лет все же не шутка.

Но все прошло прекрасно: хотя и дольше, как думала сама Феофано, родившая двоих детей, из которых даже первенец появился на свет быстро. Теперь она промучилась два часа – хотя и гораздо меньше, чем слабые роженицы, и в самые трудные минуты ругалась как солдат вместо стонов и жалоб. Когда схватки участились, Феофано вдруг потребовала, чтобы ее подняли с постели и начали водить под руки: царица амазонок не могла бездействовать и принимать муки как Ева!

Магдалина, хотя ужасалась требованиям роженицы, подчинилась им, как и Феодора. И наконец Феофано, присев и скорчившись, вытолкнула оглушительно вопящего красного младенца, с головой, покрытой густыми черными волосами. Это оказался мальчик, который еще долго кричал и молотил по воздуху ручками и ножками, заявляя о себе миру: настоящий буян, спартанец, вояка…

Марк, ворвавшийся в комнату с первым криком младенца, издал боевой клич и, схватив сына на руки, вознес его к потолку. Марк смеялся; посмотрев на царицу, встретил ее изнеможенную и счастливую улыбку.

– Как ты назовешь его? – воскликнул лаконец.

– А как бы ты хотел? – спросила в ответ Феофано.

Марк растерялся; он не ожидал, что ему доверят это решать. Посмотрел на Феодору.

– Я знаю, - ни на миг не растерявшись, сказала московитка. – Назовите Леонидом… в честь одного из моих спасителей, моих славных фессалийцев… и незабвенного героя Фермопил! Какое еще имя лучше подойдет сыну Мореи и двух таких лакедемонян, как вы?

– Я согласен, - немедленно сказал Марк.

Феофано, встретив взгляды своего любовника и любовницы, кивнула.

– Я слышала, что и у итальянцев имена повторяются из рода в род… но вы превосходно решили. Пусть будет спартанский царь.

Она приложила сына к груди, а Феодоре стало боязно: не унаследует ли этот Леонид судьбу обоих своих предтеч? Но имя уже было наречено.

Марк долго смотрел на свою возлюбленную и сына; он не заметил, как обнял Феодору за плечи, и московитка тоже не почувствовала этого. Оба были слишком счастливы.

Потдм вдруг Феофано подняла голову и взглянула на свою филэ.

– А как ты назовешь своего сына?

Феодора ощутила, как Марк крепче прижал ее к себе; хозяйка посмотрела на Леонарда, появившегося в дверях, и тогда Марк отпустил ее.

Московитка спросила царицу:

– А почему ты думаешь, что у меня будет сын?

Феофано слегка пожала плечами; она теперь любовалась своим сыном, покачивая его на груди.

– А разве может быть иначе? – спросила лакедемонянка.

Феодора подошла к мужу, и он взял ее за руку, глубоко взволнованный происходящим, – совсем скоро и ему придется испытывать потрясение отцовства, первородства! Разве можно с чем-нибудь сравнить появление первого ребенка от любимой женщины?

– Пусть Леонард решает, - сказала хозяйка дома.

– Я бы… Если бы у нас родился сын, я назвал бы его Энеем, - произнес наконец комес. – Именем того, кто продолжил род троянцев, бежавших из погибшего царства… Потомками Энея считали себя римляне*…

Это было поистине спасительное имя – и как никто раньше до такого не додумался? Все сразу же почувствовали себя троянцами, убаюканными ложным чувством безопасности; и будто бы лишь сейчас различили вдали огонек истинной надежды.

– Я согласна, - тут же ответила Феодора.