Ставрос. Падение Константинополя

– Я был счастлив принимать тебя, - тут лицо киликийца на миг изменилось, - василисса, - тихо закончил он.

Феофано кивнула и удовлетворенно улыбнулась.

– И я была счастлива твоим гостеприимством, - сказала она. – Мы все. Не правда ли?

Лакедемонянка взглянула на Мардония – очень выразительно. Юноша потемнел лицом, но никак не ответил.

Мелетий улыбнулся Валентову сыну – потом перестал улыбаться. Два дальних родственника, объединенных судьбою одной великой погибшей державы, долго смотрели друг другу в глаза.

– Я пришлю тебе письмо через неделю, когда отправлюсь домой в Рим. Будь готов, - сказал хозяин.

Мардоний несколько мгновений помедлил – потом поклонился торжественно и мрачно. Он отошел к своему коню и, погладив животное по морде, на несколько мгновений замер так, точно Александр с Буцефалом; потом сильным упругим движением вскочил в седло. Мардоний ни на кого не смотрел.

“Через неделю, может быть, Леонард будет уже мертв”, - подумала Феодора. Она обхватила себя руками и закусила губу, сдерживая накипавшие на глазах слезы.

Феофано улыбнулась ей – а Феодора вспомнила, как целовали ее эти твердые яркие губы; как они страстно ласкались устами, руками, волосами, всем телом. Они успели еще раз полюбить друг друга в гостях у Мелетия.

Они отъехали - перед тем, как им повернуть и скрыться среди деревьев, Феодора высунулась из окна повозки и увидела среди смоковниц седовласого хозяина в длинной темной одежде; Мелетий помахал рукой, потом отступил и исчез в тенях.

Они полдороги проехали молча – но когда пришло время расстаться, Мардоний вдруг попросился в гости к Флатанелосам.

– Можно мне? – спросил он Феофано.

Та улыбнулась и взглянула на подругу; потом опять на Мардония.

– Старшая в доме Флатанелосов не я – проси разрешения у хозяйки, - сказала Феофано.

Мардоний быстро подступил к Феодоре; ей стоило усилия над собой не отпрянуть от пышущего жаром и страстями юноши.

– Можно мне, госпожа? – воскликнул он.

Феодора, щурясь, взглянула ему в лицо.

– Можно, - сказала она наконец. – Только, пожалуйста… - прошептала московитка, схватив его за руку: наполовину моля, наполовину приказывая.

Мардоний резко высвободился из сильного захвата; но вслед за тем кивнул, опустив глаза.

– Будь покойна, госпожа.

Он поклонился – чужой и незнакомый; потом опять вскочил на лошадь.

Когда они приехали, Мардоний сразу же, как был, - разгоряченный, потемневший лицом, пропахший лошадьми, - побежал наверх к Микитке.

Феофано проследила за тем, как мелькнула и скрылась за углом запыленная нарядная туника, и повернулась к Марку.

– Иди наверх – проследи! – шепнула она лаконцу.

Марк посмотрел на нее и кивнул; воин шумно, но так же быстро, как Мардоний, взбежал следом за юношей по лестнице.

А Феодора в испуге схватила царицу за руку.

– Марк ведь не сможет не спускать с него глаз! – воскликнула она приглушенно.

Феофано качнула головой.

– Это не потребуется, моя дорогая. Мардоний опасен вот сейчас, пока не выкипит его страсть и злость; а потом возьмет себя в руки. Он умен… и он осмотрительнее отца.

Лакедемонянка улыбнулась, скрестив руки на груди.

Они обе помнили, что Микитка и сам способен отстоять свою честь, а вместе с тем и честь всех русских людей: паракимомен императора до сих пор держал под подушкой кинжал, который сберег от самого Константинополя, пронеся в сапоге. Но амазонки молились всем богам, чтобы до такого не дошло.

Однако отбиваться от друга Микитке не пришлось – Мардоний повел себя невинно и трогательно: долго обнимал его, потом горячо всплакнул на плече евнуха, а потом разразился словами. Феодора догадывалась, что в разговоре друзей сегодня прозвучали подозрения, которых Мардоний не мог никому высказать у Мелетия Гавроса… да и в доме сестры тоже не мог.

И, конечно, русский евнух поступил как всегда, как самый умный друг – он не пытался возражать, отговаривать Мардония от чего-то или убеждать в обратном, а просто слушал. Позволял юному македонцу сжимать свою руку, гладил его по волосам, обнимая его, слушал безумное биение сердца.

И наконец Мардоний успокоился: он еще у Мелетия понял, что не в силах ничего изменить.

Уже почти хладнокровно сын Валента рассказал другу о том, что его хотят женить, - и Микитка сдержанно обрадовался, узнав подробности: на самом же деле он был очень рад.

– Это большая удача – и, может быть, спасенье для нас всех, - сказал евнух. – Ты ведь понимаешь? Господин Мелетий тебе самого доброго хочет, смотри не испорти!

Мардоний кивнул; криво улыбнулся.

– Не испорчу, брат Никита.

Они долго молчали, не зная, как прервать это молчание, - а потом Микитка сказал совсем тихо:

– И мой подарок… локон, ты при ней… ты ведь понимаешь!

Мардоний быстро взглянул на друга; гнев полыхнул в его глазах, губы дернулись… а потом он опять кивнул.

– Конечно, спрячу подальше. Я таких волос, как твои, ни у кого здесь не видел, да и в Византии тоже - только у других тавроскифов, - прибавил юноша почти мечтательно. – Невеста сразу поймет!

Микитка улыбнулся, положил руку македонцу на плечо.

– Постарайся ее любить, - попросил он. – И девице это добро, и тебе самому – больше всего!

Мардоний кивнул; потом обнял друга и крепко прижал его к себе. Микитка молчал – глядя через плечо Мардония, он беззвучно прошептал молитву.

Наконец Мардоний выпустил его и, вздохнув, перекрестился по-гречески. Он смирил себя сколько мог.

Он лег на постель Микитки и, подложив руки под голову и уставившись в потолок, прошептал:

– Мне ведь и веру придется менять! А уже будто и все равно, - юноша печально рассмеялся.

Микитка присел рядом и тихо сказал:

– А ты не меняй. Тебе ведь повезло гораздо больше, чем Дарию, - и твой брат даже под турками веру не поменял, а ты останешься в христианской вере! Помни все в своем сердце… всю правду там держи.