Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– А если дочь? – спросил Леонард, посмотрев ей в глаза.
Феодора мотнула головой.
– Будет сын, я точно знаю.
Леонард улыбнулся и поцеловал ее в лоб; она прижалась к его сильной груди, закрыв глаза.
Через три месяца после Феофано разрешилась от бремени София – девочкой: мать окрестила новорожденную Зоей.
А через два месяца после Софии родила Феодора: на свет появился сын, Эней, чернокудрый и прекрасный собой, как его отец, но с голубыми глазами. Леонард сказал, что это, наверное, от его матери; хотя Феодора сразу же вспомнила, что такие же глаза были у Никифора Флатанелоса.
Счастливый супруг и хозяин дома достиг зенита своего существования. Ни о Фоме Нотарасе, ни
Миновал почти год с тех пор, как Леонард Флатанелос ступил на сушу и распустил своих гребцов.
Комес сказал своему семейству, что ему опять пора выйти в плавание.
* Здания и сооружения Венеции, часто страдающей от наводнений, издревле строятся на сваях.
* Легенда, возникшая с нарастанием могущества Римского государства: существует несколько традиций изложения приключений Энея.
========== Глава 139 ==========
– Я должен обеспечить вас – это главное, - сказал Леонард. – Вы знаете, что наша земля приносит недостаточно, и скоро мы истратимся: предстоят большие расходы…
Он обвел глазами старших женщин – Феодору, Феофано и Евдокию Хрисанфовну: к которым прежде всего и обращался, хотя в гостиной, где хозяин собрал всех, присутствовали и мужчины. Но именно женщины отвечали за хозяйство и детей, которых народилось так скоро и так много.
Евдокия Хрисанфовна задумчиво покивала, встретив взгляд господина: конечно, она, как заведующая хозяйством, знала все статьи расходов своих покровителей. Евдокия Хрисанфовна каждый день высчитывала, кому и сколько чего отпустить из кладовых, - Феодора, с позволения и благословения супруга, назначила старшую из русских женщин на главную должность в доме.
Леонард Флатанелос, как было заведено, взимал оброк - или, говоря новомодным европейским языком, арендную плату с крестьян, выращивавших в имении виноград и пшеницу. Считая, помимо платы за пользование землей, господскую долю урожая, выходило ровно столько, сколько потребовалось, чтобы покрывать каждодневные нужды. Соседи Флатанелосов занимались разведением овец, что было прибыльным делом, если его наладить: но Леонард не имел во владении ни достаточно овец, ни достаточно земли для выпаса скота… как и настоящего пристрастия к скотоводству или землепашеству. Управитель Гавросов давно обеспечивал все нужды и прихоти своих римских хозяев, выращивая виноград, другие фрукты, разводя скотину и пчел. Но Мелетий с самого начала был в гораздо более выгодном положении, чем его друг-флотоводец: у киликийца на содержании никогда не было столько людей, ему повезло купить гораздо более доходное имение… и он не скрывался, заводя нужные знакомства.
И киликиец, - тоже потомок пиратов, как и критяне, - был намного менее щепетилен, меняя свои убеждения в угоду сегодняшним нуждам: чтобы взять жену из рода Моро, Мелетий Гаврос не моргнув глазом перешел в католическую веру, которой прикрывался, будучи к ней довольно равнодушен, как и к вере греческой. Впрочем, таковы, как Мелетий, были и многие католические духовные лица, руководствовавшиеся прежде всего выгодой… которой они из своего господствующего положения могли извлечь очень много.
Среди христиан греческой веры таких людей было намного меньше: и Леонард Флатанелос, хотя и снял свой крест и женился на чужой жене по католическому обряду, оставался истинно православным христианином в своей искренности.
И Феодора, глядя на мужа, - как и Феофано, с которой они сидели держась за руки, - понимала, что, несмотря на все их бедствия, главной причиной, которая отрывала критянина от семьи, было его отвращение к оседлой жизни… глубокая любовь к морю, без которого извелись и все
его люди: немало матросов комеса Флатанелоса, которых не удалось приставить ни к какому делу на суше, стали сварливыми и начали спиваться.Глубокая любовь к своей жене и ребенку, которого она ждала, долго держала Леонарда на земле рядом с ней; но теперь он опять возжаждал опасностей и перемен, будучи такой же живокипящей натурой, как и Валент Аммоний. Комес намеревался опять приняться за дела, которыми занимался еще во времена империи без ведома своего государя, но во благо империи… теперь же во благо своей семьи и других греков и своих братьев по крови и духу: совмещая морскую торговлю и разбой. Все домашние Леонарда Флатанелоса это прекрасно понимали.
– Благородный разбой – это то, без чего еще не могла устоять никакая империя… хотя чаще бывает неблагородный, - улыбаясь, сказал Леонард жене, когда они остались наедине. – Но те, кто называет себя христианами греческой веры и апологетами божественной любви, должны действовать точно так же, как их враги… как крупные и зоркие хищники, которых пожрут другие, если они зазеваются.
Феодора пожала плечами.
– Это называется политикой… и это Византия, - сказала она, слегка поморщившись. – Не вижу здесь никакого христианства, только борьбу за земли, власть, богатства… кротким и смиренным мог быть только сам Христос, - прибавила она, рассмеявшись. – Спасителя распяли, и остальные продолжили жить, как только и могут жить люди!
– Кажется, я уже говорил, что христианский закон насадил не Христос: или, вернее говоря, не один только Христос, - заметил Леонард.
– Общий закон развития людей, греческий… западный закон возник во времена Иисуса и утвердился повсеместно…
Он оборвал себя и замолчал.
Потом вдруг внимательно посмотрел в глаза жене:
– Ты веришь в меня?
Феодора кивнула.
– Как всегда, мой дорогой. Я знаю, что ты себя не обесчестишь… то есть не сделаешь ничего, что противоречило бы твоей византийской и критской нравственности, - улыбнулась она, вспоминая сомнительные дела, в которых участвовала с Леонардом задолго до того, как началась их любовь. – Может, мы, русы, действовали бы на твоем месте и иначе…
– Русы никогда не бывали на моем месте, - возразил Леонард, усмехнувшись. – У вас и добро, и зло свое собственное. Но ты права: я не изменю себе – а значит, и тебе, и нашему сыну.
Они поцеловались; потом обнялись, с наслаждением прижимаясь друг к другу.
– Долго тебя не будет? – шепотом спросила Феодора.
– Я поплыву в Испанию, - ответил Леонард. – Потом на Крит, в Кандию… Может быть, побываю в Византии. На это уйдет месяца четыре, не меньше: возможно, и все полгода.
Он задумался, морща лоб, составляя и переоценивая свои планы.
Феодора затаила дыхание, прекрасно понимая, как манит критянина Византия, которая так долго погибала и все еще не погибла; султан пока не завладел Мореей. Именно сейчас тому, кто смел, можно было нажиться на развале и дележе почти никем не управляемых последних областей империи – нажиться по-крупному. И ведь для византийца это даже не грех. Всему христианскому и мусульманскому миру понятно, что еще год-два – и Морея тоже сдастся туркам: лучше уж руки нагреют греки!
“Я уже так давно мыслю по-византийски – и не понимаю, как можно иначе”, - с изумлением подумала Феодора.
– Ты… думаю, ты вовремя решил отправиться в плавание, в Византию, - с запинкой сказала московитка.
Леонард поцеловал ее.
– Ты меня всегда так хорошо понимаешь, любимая, - сказал он со всей своей нежностью.
Они не продолжили этого разговора – Леонард встал и, взяв на руки лежавшего рядом с ними Энея, долго ходил по комнате, покачивая мальчика на руках. Феодора улыбалась, глядя на могучего человека, охваченного просто материнской нежностью, - Леонард был этим очень похож на Марка, несмотря на разницу в их положении: оба были велики и в разрушении, и в любви, самоотвержении. Титаны!