Ставрос. Падение Константинополя

И необыкновенной удачей было то, что Леонард просил помощи у Мелетия Гавроса. Это был далеко не последний человек в Риме. А когда Фома узнал, что Валент был женат на двоюродной сестре Мелетия, - которую, по-видимому, и свел в могилу, - он очень обрадовался: в скором времени можно было получить еще одного ненавистника Валента Аммония.

Само по себе убийство жены не было таким серьезным преступлением, - и в христианских странах тоже, положа руку на сердце, - но убийство женщины своего рода изменником, ренегатом, приобретало уже совершенно другой вкус и намного большую значимость.

Убийство Цецилии Гаврос могло оказаться преступлением против всего христианского мира… если подбросить Мелетию эту мысль в нужную минуту.

А Мелетий, хотя и осторожный человек, мог пойти на риск во имя крови, веры и дружбы: Фома знал это уже потому, что Мелетий дал приют Леонарду Флатанелосу, за которым, конечно, подозревал много сомнительных деяний и много врагов…

Можно было весьма серьезно опасаться жены Мелетия, дочери старинного патрицианского рода* и ревностной папистки, - но Констанция Моро*, конечно, была умна, другую женщину Мелетий себе бы не выбрал. И хотя римлянка, питавшая отвращение к греческому вольнодумству, наверняка шпионила за собственным мужем и его друзьями, она едва ли решилась бы навлечь подозрения отцов церкви на свой собственный дом, указав им на еретиков под крышей Гавросов. Другое дело – начать действовать, когда Леонард Флатанелос со своими спутниками этот дом покинет…

Кто еще, кроме Фомы Нотараса, знает, куда переедет комес? Кто еще знает, что за женщин комес прячет под чужими именами?

– О моя Феодора, - прошептал Фома, вцепившись в свои белокурые волосы, - ты одна поняла бы меня… Я знаю, что ты всегда любила меня, и продолжаешь любить – но ты оценила меня по-настоящему только сейчас, когда я показал свои истинные таланты, которых не дано героям, но которые нужны не меньше геройства… И ты тоже понимаешь, что наше положение безвыходно, пока мы оба, два твоих мужа, живы!

Он сел за стол и принялся за новое письмо своей жене: может быть, он и отправит его, а может, и сожжет, излив душу бумаге. Фома превосходно, - не хуже Леонарда, - понимал, какое мучение для женщины жить в смятении двойной любви… и он навсегда бы устранился из семейной жизни своей несравненной русской полонянки, если бы мог это сделать.

И он оставил бы свою возлюбленную Метаксию – если бы мог это сделать.

Только Бог мог освободить их всех, даровав смерть всем или одному, – ныне отпущаеши раба Твоего*, одними губами прошептал патрикий Нотарас, поцеловав свое письмо.

Потом он скорчился над столом и зарыдал.

Феодора сидела в своей комнате и, едва дыша от волнения, читала письмо мужа – она ощущала Фому Нотараса так близко, что, казалось, подняв голову, увидит его в окно.

Фома писал ей уже не скрываясь: письмо в атриуме, внутреннем дворе, московитке передал незнакомый слуга, которого здесь, по-видимому давно знали: посланец Фомы принадлежал к дому друзей Гавросов.

Вот уже не один общий друг появился у нас, подумала Феодора с отрешенным удивлением. Столько общего – а сойтись никак нельзя!

Фома рассказал ей о причине, по которой вынудил приехать в Рим: как Феодора и подозревала, Валент едва не настиг их в Венеции. Кроме Венеции, опасны были и другие приморские города, особенно такие, где слаба власть инквизиции, а сильны внутренние войны.

Фома говорил, что Констанция Моро также может начать действовать против них, едва они покинут Рим: но он, Фома, останется в Риме и постарается помешать ей.

Фома напоминал, что среди них может находиться турецкий шпион, – может быть, он остался в Венеции, где встретился с людьми паши, а может, и поехал с Леонардом и Феодорой в Рим. Но даже если шпион отрезан теперь от турок, нельзя терять бдительности: Фома тоже пытался выявить его, но со стороны сделать это было куда труднее. Хотя неизвестно, как распорядится судьба.

Напоследок патрикий признавался своей неверной жене в любви и просил обнять и .поцеловать детей.

Феодора заплакала, увидев такое самоотвержение; хотя она, зная натуру Фомы, понимала, что это самоотвержение – палка о двух концах. Когда Фома захочет отомстить ей и сопернику за свои мучения, на которые сам же их и обрек, сбежав от них на Проте? Или великодушие в нем все же победит?..

Феодора шмыгнула носом и, взяв чистый лист бумаги, стала писать ответ – она не могла поступить иначе.

“Мой милый Фома!

Я могу не говорить, что чувствую к тебе, - что может чувствовать женщина, узнавшая твою любовь: ты сам это понимаешь. В твоей душе скрыты великие сокровища. Но ты сам понимаешь, что воссоединиться нам нельзя.

Ты сам сделал такой выбор за нас всех, там, на Проте!

Я благодарю тебя за все, что ты делаешь для меня и детей, - я знаю, чего тебе это стоит: ты герой, как и Леонард… герой, обратный Леонарду. Величайшее геройство состоит в победе над собой – победе, видимой лишь духовным очам, лишь Господу.

Прости меня. Я могла бы сейчас упрекать тебя, но я прошу у тебя прощения. В чем ты виноват перед нами, ты знаешь сам, и оставлю это твоей совести.

Надеюсь, тебя утешит то, что наши дети здоровы: и что я никогда не позволяла им забыть, кто их отец. Когда-нибудь, когда они будут готовы для такого признания, я скажу им, чем они обязаны тебе.

Я тебя люблю – не как христианка, отвлеченно, но и не как жена… той особенной любовью, которая предназначена только для тебя и которой не поймет больше никто. В доме Отца моего обителей много*… не правда ли?

Прощай. Или до встречи. Знает один Господь.

Желань”

Выйдя опять в атриум, Феодора дождалась слугу, который был занят в доме: исполнял поручение, с которым и был прислан своим хозяином. Феодора надеялась, что ее разговор с ним не вызвал подозрений… хотя свидетелей как будто бы не было.

Она отдала письмо и попросила вручить Фоме как можно скорее.

Посланец поклонился и ушел; а Феодоре вдруг стало страшно.

А что, если это был не Фома – и все это время их водил за нос неведомый враг? Что, если сейчас она сыграла на руку этому врагу, чем-нибудь обнаружила себя?..

Нет, едва ли: она не открыла сейчас ничего важного.

Вдруг Феодора обрадовалась, что не проболталась в письме о беременности Феофано. Даже если ей писал Фома, ему тем более не следовало знать о положении сестры.

Она вернулась в дом и дождалась в спальне Леонарда, который был в городе, по делам, связанным с покупкой имения. Леонард знал, что им нужно спешить покинуть Рим… но не знал, что этим может подписать приговор себе и своим спутникам.

Когда комес вернулся, он радостно подошел к ней, чтобы поцеловать и рассказать, как дела… день прошел удачно, должно быть. Он остановился при виде лица жены.