Степан Разин. 2

— Служу государю и отечеству! — прорявкал я так, что государь вздрогнул.

— Тьфу на тебя, Стёпка! Отвык я от твоих шалостей.

Я не кланялся царю. Так повелось меж нами. Я всё-таки принц Персии, или не принц?! Кхе-кхе… Уже даже шах Персидский официально признал меня за родню и прислал мне в Кабарду в Сулак-городок своё посольство, приглашая в столицу.

За приглашение я шаха поблагодарил и обещал прибыть в Исфахан, как только, так сразу, в свою очередь приглашая Аббаса Второго в свою «столицу» — Сулак, обещая шаху не только великолепный приём, но и горячие ванны в открытых недавно горячих минеральных источниках в верховьях левых притоков Терека. Оказалось, что в мутном Тереке бегут нарзанные воды. Вот ведь казус-то.

Я знал, что в тех местах имеются термальные минеральные источники, но то, что они впадают в грязный Терек, не знал. Не задумывался как-то… Кстати, минеральной воды мы набрали много. Причём, она уже была газированной углекислым газом. Оставалось только залить её в новые дубовые бочки и закупорить.

Во время весенне-летнего паводка в Москву придут первые поставки лечебной воды. Лишь бы снова церковники что-нибудь не учудили с наложением на неё анафемы. Решил прежде напоить Алексея Михайловича, чтобы он сразу кому надо мозги вправил. Он, как оказалось, не совсем соответствовал своему прозвищу в будущем «Тишаший». Я бы прозвал его упёртый. Если чего надумает, хрен переубедишь. Да и с противниками был жесток. Казнил не сомневаясь. Как, например, Авакума или боярыню Морозову. Сколько за них просило людей. Даже сёстры… Кххе-кхе… Но, то ещё не произошло, а может и не произойдёт?

Эти мысли пронеслись мгновенно, но я снова сконцентрировался на том, что говорит царь.

— Можешь сейчас присутствовать на соборе. Ты же мой ближний боярин, не забыл ещё? Мне нужны твои советы, Степан. Тебя не было тут почти десять лет. Может что и подскажешь? Со стороны ведь виднее.

Внутри меня всё похолодело.

— Стул боярину Разину, князю Персии! — громко приказал царь и мне поплохело ещё больше. У меня даже голова закружилась.

— Какой, нахер, князь Персии? — подумал я.

Кого мы слушали и кого судили, я толком и не помню. Каких-то епископов и даже митрополитов. Но все они клятвенно заверяли, что от прежних своих убеждений отказываются и с радостью принимают и крест четырёхконечный и двуперстное знамение, и изменения в обрядах и даже церковном одеянии.

— О как! И крест восьмиконечный им не по нраву! — подумал я, когда впервые услышал покаяние, и отметил про себя. — Вот это точно, полный пи*дец православию.

Я никаких козней ни против Никона, ни против царской власти со «своими святыми отцами» не чинил, кроме совращения крестьян на Ахтубу и Сулак, а потому в их разговоры не вникал принципиально. Чтобы на дыбе, ни они, ни я не признались в злых намерениях.

В своё время я как-то увлёкся Аксаковым и нашёл у него, что он целый год читал древние грамоты Руси и акты и это чтение заставило его разочароваться в древней Руси, разлюбить её и убедиться, что не выработала она и не хранит начал, способных возродить Россию к новой жизни… Так вот и я не видел в том, что сейчас происходило, образца для подражания. Очень мне не хотелось жить в этом месте и в это время. Но ведь не сбежишь никуда. Думал уже я сбежать на Дальний Восток, но не факт, что я туда дойду, и не факт, что меня там, или по дороге, не поднимут на копья, или не нашпигуют стрелами какие-нибудь, кхе-кхе, маньчжуры. Сейчас с этим запросто. Все сначала стреляют, а потом спрашивают: «Ты зачем здесь?»

Короче, после третьего осужденного я погрузился в дзен, оставив часть сознания бдить. Странно, но сознание Стёпки, вроде как, растворилось во мне, но в то же время я продолжал пользоваться умением глубокого отключением самосознания ссохранением частички разума не дремлющим. Наверное, это срабатывали прежние детские навыки, привитые Стёпке матерью, бывшей то ли персидской шаманкой, то ли и впрямь магиней. Читал я про Иранских магов[1], которые существовали и практиковали реальное лечение и в третьем тысячелетии.

Мне удалось прекрасно отдохнуть во время суда и когда царь возжелал «трапезничать» и пригласил избранных в столовую, он, глядя на меня, удивился.

— Да ты бодр и свеж, Стёпушка, словно не в душном и смрадном зале сидел, а по лесу среди сосен прохлаждался. Э-э-х… Хорошо теперь в Измайлове?

— Хорошо, государь, — согласился я. — Воевода ждёт тебя.

— Не привез более соколов и кречетов?

— Не привёз, государь. По Кабарде от одного моря к другому мотался. Не до того было, чтобы кречетов ловить.

— Да и не сезон, — добавил царь.

— И не сезон, — согласился я. — Прикажи бочонок с водой поднять, что с собой я привёз.

— Что за вода, удивился царь?

— Вкусная и лечебная. На Кабарде нашли.

Царь глянул на какого-то дьяка, тот крикнул другого, что-то ему сказал. Мы же спокойно прошли в царскую столовую, где царь усадил меня к себе за стол. Все остальные расселись за другим столом, стоящим справа от царского.

Мне часто доводилось присутствовать на царских трапезах и не один раз я сиживал за царским столом, стоявшем не небольшом возвышении и вмещавшим, порой до шести человек, кроме царя. Сейчас мы сидели с Алексеем Михайловичем вдвоём и на некоторых лицах людей, сидящих за другим столом, имелись признаки недовольства.

Обед не был торжественным, а потому царь сразу же принялся меня расспрашивать. Его интересовали, в первую очередь, курганы и древние сокровища. Мы продолжали раскопки, удаляясь в степь и солонцы, причём, как с левого берега Волги, так и с правого. Курганов было много, а вот драгоценностей, в настоящем понимании этого слова, было мало. Сёдла, упряжь, оружие… Ну с изумрудами и рубинами… Но разве удивишь этим русского царя, испорченного мной предыдущими богатствами?

Со вздохом восприняв мои извинения, что больше чего-то существенного не попадается, я сказал, что отчёт и драгоценности привёз и готов отчитаться, царь спросил про моих Ахтубинских старцев. Особенно царя интересовало, как они уживаются с «немцами».

— Ты знаешь, государь, неплохо уживаются. У меня же один закон для всех. Плюнул в сторону «немца» — иди на правёж. В рясе ты, в мирской одежде, или, не дай Бог, в сутане[2], — иди на суд праведный. А суд у меня народный, ты же знаешь. Там всякой твари по паре. И чернецы, и епископы, и казаки, и крестьяне, и купцы.

— Надо с тобой поговорить про твой суд. Не нравится он моим ближним и митрополитам.

— То не мой суд, государь. То наш суд. МЫ же с тобой его придумали, помнишь?

Я умудрялся и есть, и говорить, так как не набивал полный рот снедью, как другие едоки на этом обеде. Все торопились набить брюхо побольше, так как блюда периодически приносили и уносили. Перемен блюд было много и еда на блюдах выглядела заманчиво, аппетитно, а пахла просто умопомрачительно.

— Отвык я от твоего воздержания в еде, — мотнув головой как лошадь, произнёс царь. — Глядя на тебя и самому становится совестно от своей ненасытности.

Тут внесли откупоренный бочонок с нарзаном и воду разлили по кубкам. Из кубка налили царю в чашу. Я отметил, что чаша напоминает ту, из которой пил «Иван Васильевич» в известном не в этом мире фильме.

Алексей с удивлением посмотрел на пузырящуюся жидкость и осторожно тронув её пальцем удивленно спросил:

— Почему не горячая? Вроде кипит?