Стигма

Он схватил меня за руку и потащил прочь, прочь от той неприкосновенной женщины, которая стояла на возвышении посреди своего храма из дерева и света. Незабвенная, кроткая, изящная, с нежной улыбкой, которая смогла тронуть даже такого парня, как Андрас.

Для него существовала только она. Всегда только она.

Зрение затуманилось, грудь разрывала тупая незнакомая боль – она могла меня уничтожить. Мне хотелось плакать, отречься от себя из-за того, что я чувствовала, потому что за все время он ни разу не посмотрел на меня так, как я смотрела на него.

– Извини, я… она…

– Не говори о ней!

Андрас отпустил меня, когда я уже стояла на пороге. Гнева такой сокрушительной силы я на себе еще не испытывала. Это страдание делало его неистовым. Я смотрела на Андраса, сломленная, полная всего того, чего он никогда мне не даст, и я знала, что он собирался сказать в тот момент, когда наклонился ко мне с намерением уничтожить все, что с таким трудом выросло в моем сердце.

– Ты когда-нибудь испытывала любовь? Настоящую, которая разрывает тебе кости? Я – да, – прошептал он жутким голосом. – Она сделала во мне проломы и разъела меня кусочек за кусочком. И в конце концов от меня ничего не осталось. А теперь скажи мне, Мирея, кто из нас двоих не способен любить?

23. Маленькая девочка (которая гуляет вместе с монстрами)

Чтобы управлять хаосом,

ты должна быть стихийным бедствием.

Андрас

Первое правило уличной драки: пусть думают, что ты конченый псих.

В академии для отпрысков толстосумов, где получал образование мой отец, этому не учат; единственное, что имеет значение в тех кругах, – внешний вид, и чем ты грязнее внутри, тем более лощеным должен быть снаружи.

Это не указано и на визитной карточке старого друга семьи, который приходит в гости на ужин и выдает десятилетнему мальцу бредовую рекомендацию для поступления в один из самых престижных университетов страны.

Тем не менее даже в сомнительных ситуациях приятная улыбка зачастую является лучшим средством устрашения. Независимо от того, политик ты, спортсмен или игрок-неудачник, чувство власти, которое ты внушаешь другим, является лучшим орудием нападения в твоем арсенале, единственным холодным оружием, которое закон разрешает тебе использовать.

Я усвоил это еще слишком маленьким, чтобы войти в избранный круг лощеных, и слишком наивным, чтобы стать уличным бандитом. Я впитал этот постулат через кожу, как яд, получив его от людей одной со мной крови.

Некоторые вещи, как бы сильно ты их ни ненавидел, становятся твоими.

Презрение – маслянистая и грязная слизь, которая прилипает к твоей душе независимо от того, выделяешь ли ты ее сам или другие; это смазка для движущих механизмов жизни. И мне нравилось видеть в глазах людей презрение, нравилось замечать его искаженную тень на дне их испуганных вытаращенных глаз, потому что, когда другие решают, что ты дерьмо, тебе в конечном итоге хочется подтвердить их правоту.

Быть первым – вот единственное, что мне внушил этот кусок дерьма, мой отец.

Для лучших из худших всегда зарезервированы места на трибуне для почетных гостей.

– Ну да, я трахнул твою девушку, – произнес я довольным, самым подлым тоном, на какой был способен. – В конце концов, это не должно тебя удивлять. Она фактически упросила меня это сделать.

Тот полудурок впал в ступор. Стоял встрепанный, привалившись к стене. То, что она глазами много раз умоляла меня поиметь ее в раздевалке или перед матовым зеркалом в клубном туалете, было правдой. Так что я не совсем врал, хоть никогда и пальцем не притронулся к его плаксивой подружке.

– Может быть, если ей так понравилось, стоит как-нибудь повторить. Почему бы и нет…

С каким наслаждением я издевался над ним. Он уже успел дать мне под дых, и это подожгло меня, как пороховую бочку.

Боль для меня была спусковым крючком, стимулом, который воспламенял нервную систему, словно вброс кислорода. Дело не в адреналине, не в горстке гормонов и кортизола, выделяемых какой-то железой в мозге, – это потребность иного рода.

Прилив крови к мышцам, расширение сосудов, зрачков, чувство силы, которое будоражило тело и готовило его к ответной реакции, к тому, чтобы ничего не чувствовать, к превращению болезненных ощущений в острое и волнующее покалывание.

В боли была сила. И нет смысла сравнивать это чувство с сексуальным возбуждением, потому что в такие моменты я испытывал совершенно особое удовольствие, в котором было что-то грубое, свирепое, пронзительное. То, что позволяло забыть о внутреннем опустошении, избавиться от отвратительного чувства вины с его привкусом едкой кислоты во рту.

Такое чистое, первобытное, чувственное состояние, свободное от запретов. И я не знал лучшего способа впасть в экзальтацию, чем боль. А потом возбуждение вспыхнуло во мне снова.

Это длилось долю секунды: голова откинулась в сторону, волосы упали на глаза. Щеку как будто чем-то обожгло. Резкое, ошеломляющее ощущение.

Сначала я не почувствовал ничего, кроме пульсации в висках и грохота в черепе. Когда я обернулся, то оказался перед ней.

Кровь бурлила в мозгу, ломая внутренние преграды, затуманивая чувства: перед глазами бледнело размытое пятно лица в обрамлении черных волос.

Галлюцинация. Призрак. Причем настолько реальный, что сердце перестало биться.

– Животное, – прошипела она, но голос был не ее.

На мгновение в этом смотревшем на меня лице, искаженном презрением, я увидел что-то губительное, всепоглощающее и приторно-сладкое.

На мгновение глаза стали зелеными, овал лица – изящным, губы – тонкими, и я увидел перед собой ее воплотившийся наяву образ из сна… в мареве невыносимой боли.

– …Посмотреть на это сбежались все. Еще бы, очередное зрелище на грани фола. Ты вообще способен хоть раз удержаться от того, чтобы не устраивать шоу?

Что за чушь.

Мне платили за то, чтобы я устраивал шоу, пусть и не такие яркие, какие показывали на нашей клубной сцене. Мой занавес поднимался для определенного типа людей – для тех, кто приходил сюда делать что им заблагорассудится и вытирать об наши ковры свою грязную обувь. Обеспечение безопасности – работа невидимок, но я слишком необузданный, грубый и эксцентричный, чтобы оставаться незаметным.

– Кто эта девушка?

– Ты меня совсем не слушаешь?

– Перестал слушать, когда ты начала кудахтать как курица.