Стигма

Девушка уткнулась лицом в колени, скрывая смех от того, кто снимал ее на видео, и ее совершенная красота разбила мне сердце.

Она была маленькой, хрупкой, не такой, как я. И меня охватила малодушная зависть – захотелось быть таким же хрупким драгоценным существом, нуждающимся в защите от жестокого мира.

Она… Боже, она словно светилась. Даже через экран излучала жизнь.

Коралин – не просто имя на папке, а девушка из крови и плоти, ее очаровательные блестящие глаза заговорщически смеялись, глядя в камеру. На вид ей было столько же лет, сколько и Андрасу, который смотрел в камеру, сидя на диване в своей квартире, на том же, на котором еще минуту назад лежала я, свернувшись калачиком.

Видео закончилось, и я тут же открыла другое. И там она, в той же гостиной, сидит в профиль в кресле.

На ней слишком свободная толстовка. Прядь заправлена за ухо, остальные волосы переброшены на другое плечо. Волосы у девушки более теплого оттенка, чем мои, на свету отливают каштановыми бликами. Мои же настолько черные, что на солнце сверкают синеватым блеском.

Она склоняется над чем-то, что лежит у нее на коленях, губы шевелятся.

«Ко-ра, – тихо говорит она, – Ко-ра-лин…» – «Ола».

Моя душа содрогнулась, как будто ее вырвали с корнем из реальности. Дрожа и не веря себе, я медленно повернулась к Олли. Та смотрела на экран, наивно наблюдала сцену, которую, возможно, видела много раз в тусклом свете этой комнаты.

И тут я отчетливо поняла, кого Коралин держит у себя на коленях и в чьей памяти пытается запечатлеть свое имя.

Ола – это Кора. Олли постоянно произносила ее имя, звала ее.

«Тебя можно принять за ее маму».

Я вздрогнула и резко обернулась к экрану, сердце отчаянно сжалось. Этот тембр, такой полный, такой зрелый… Внутренний голос умолял меня остановиться, закрыть папку и уйти, но ноги будто налились свинцом, пригвоздив меня к неотвратимости судьбы. К сладкому мучительному ужасу, который приближался издалека, а я смотрела на него как зачарованная.

Никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном – искренним, умиротворенным. Он казался другим человеком, нашедшим в чужих глазах причину для прекращения борьбы.

Девушка оборачивается и заполняет экран обаятельной улыбкой: «Я? Ее мама?»

«Мама», – повторяет девочка, протягивая к ней маленькую ручку.

Еще один подземный толчок, еще одна боль.

«Мама», – сказала Олли, увидев меня первый раз. Она услышала это слово именно здесь, вот почему оно ассоциировалось у нее с Коралин.

Я как будто увидела Андраса, который показывает Олли это видео в сотый раз, чтобы она снова пережила тот момент. И в сотый раз прекрасная, как цветок, Коралин расцветала, напоминая миру, насколько яркой и волшебной может быть жизнь.

«Может быть, я смогу быть ей мамой».

Олли вскрикнула, как будто звучание этого слова затрагивало тонкие струны в душе даже у такого маленького ребенка, как она. Отражение этого лица в ее больших глазах казалось чудесным световым калейдоскопом.

Затем, словно она долго кого-то искала и наконец нашла, Олли посмотрела на меня, и я почувствовала, что умираю.

– Нет, – прошептала я испуганным голосом и покачала головой; губы дрогнули, пальцы на мышке задрожали. – Я не… я не она…

Я удивлялась, как Олли не видит, не понимает, что у меня нет ничего общего с этой девушкой. Или волосы цвета воронова крыла, бледная кожа, маленькое лицо все-таки сложились в знакомый образ?

Вот почему она всегда так бурно радовалась моему приходу и ее личико светлело. Поэтому она просилась на руки и обнимала меня за ногу, словно хотела убедиться, что я реальная.

Она думала, что я – это она, Коралин.

Когда-то Олли убаюкал этот голос, мелодичный смех, а нежность Коралин, наверное, могла засахарить любое сердце. И девочка откликнулась улыбкой на улыбку, потянулась к лицу, которое так легко полюбить. А во мне Олли увидела иллюзорное воплощением всех ее надежд.

Потрясенная, в каком-то исступлении я болезненно захотела ощутить страдания брошенного ребенка и начала открывать одно видео за другим, движимая разрушительным инстинктом.

Коралин существовала только на экране компьютера, и все же ее присутствие было осязаемым, она будто действительно была здесь, комната наполнялась ее хрустальным смехом, взлетали голубки-запястья, и она отражалась в двух небесного цвета зрачках, которые больше никогда ни на кого так не посмотрят.

Фрагменты украденной реальности накладывались друг на друга, раз за разом отрывая от меня по кусочку, но в то же время наполняя меня непостижимым ярким светом. В этих фрагментах она неизменно присутствовала – милая, чудесная, с изумрудными глазами, рубиновым сердцем и маргариткой в волосах. Ее мягкий голос шелестел, как пшеничные колосья на ветру, душа была нежной и смелой, как у прекрасной сказочной героини.

Да, она похожа на принцессу из неизвестной книжки, которая жила одна в лесу, а потом своей любовью спасла юношу, хотя это он подарил ей поцелуй. Счастливый финал ее истории украшен завитками, венцом из лилий и яшмы, ее жизнь крепко переплетена с жизнью мужчины, который станет любить ее вечно. Впрочем, принцесса будет вечно любима всеми, даже цветами и животными, даже судьбой, которая, если надо, готова расколоть землю и разрушить мир, чтобы защитить их союз.

В горле стоял ком, глаза болели, но я продолжала листать папку и нашла видео, в названии которого вместо даты было два слова: «Посмотри меня».

Я открыла его без колебаний, как будто мое сердце, исколотое стрелами, ждало последнего, смертельного удара. На экране появилась Коралин, смотрящая прямо на меня. Волосы падали ей на плечи, кремовый свитер делал ее воздушной.

Между ключицами, в подтверждение отведенной ей с самого начала роли, сиял медальон Олли. Фигурка, выгравированная на медальоне, никогда не была луной. Это буква С [4] – первая в ее имени.

4

От англ. Coraline.

Какая же я дурочка! Все, все в этом доме говорило о ней: о ее глазах, губах, в воздухе витал аромат девушки-мечтательницы. Ее чувствительность, удивительное обаяние, взгляд кроткой лани не стерлись даже со временем. Она оставалась здесь, скрытая в складках жизни, которой я не знала, сияющая за бархатным занавесом сцены, на которой шел закрытый спектакль, а я проникла в зал без разрешения.

Это был ее спектакль. Только ее спектакль.

«Привет, – шепчет она, садясь за стол у окна гостиной, там, где вчера вечером я нарядила дурацкую рождественскую елку. – Прежде чем ты скажешь, что я невыносимая фанатка документального кино, – она смеется, слегка наклонив голову, – просто знай, что я делаю это специально для тебя. Ты все время говоришь, что я смотрю слишком много таких фильмов, они претенциозные и тебя раздражают голоса рассказчиков за кадром, и ты всегда выключаешь телевизор на самом интересном месте. Ты страшный зануда».

Она прищуривается, глядя на экран, и ее носик мило морщится.

«Вот почему я решила сделать свой фильм, чтобы ты не смог от него отмахнуться. Если главным героем будешь ты, то тебе наверняка захочется его посмотреть. Обещаю не утомлять и быть верной фактам. Я могла бы вести дневник, но это… – Она кивает на камеру. – Ты знаешь, что я об этом думаю. Нет ничего более правдивого… Бумага не обладает такой силой, как голос. В документальном кино прошлое будто бы проживается еще раз человеком, который о нем рассказывает. И я хочу, чтобы ты знал, что все это для меня значило, чем для меня была наша встреча. Может, когда я почувствую, что готова, я покажу тебе свой фильм».