В моей руке легка сухая горсть земли,Но все же слышен смерти пыльный запах…А облако над головой моей, вдали,Бежит по синеве на белых лапах.Оно глядит и видит сверху тень свою,Летящую по золотому краю,И запрокинутую голову мою,Которую к нему я поднимаю,И знает облако, что, ослабев в борьбеС природою, ее все тайны вызнав,Я молча покорюсь моей судьбеИ стану прахом, микроорганизмом,Тем самым прахом, тою пыльною землей,Которая, теплом моей руки согрета,Увидит небо, захлебнется синевой,В себе самой найдя источник света.
«Собака не знает, что смертным…»
Собака
не знает, что смертнымДуша ее телом прикрыта,И дождик не знает, что ветромЕго оторвет от зенита…………………………………….Стоят часовые на стражеУ нашего смертного ложа —Но как человеку расскажешь,Но как человеку поможешь, —Холодного пота томленье,Бессилье земного незнаньяИ горечь… и вдруг — изумленьеУбийственного очарованья,Того, что откроется после,Того одиночества смерти,Которое мыслью слепоюНельзя ни узнать, ни проверить.
«Душа беспамятна. Она не знает…»
Душа беспамятна. Она не знаетТого, что было с ней. Лишь настоящимОна живет, горит, изнемогая,Огнем бездымным и блестящим.Как вспышка молнии, как магний белый,Сквозь хаос прорываясь дивным светом,Она летит над нашим смертным теломЗемле несопричастною кометой.Но иногда за выспренностью слов,За ломоносовским высоким стилемТы вправду видишь очерк берегов,Которых больше нет — и все же — были.И, вглядываясь пристально, во мглеВдруг различаешь ты почти с испугомОбыкновенный вечер на земле,Неторопливую прогулку с другомИ несколько совсем случайных фразО том, что вечер пуст и странен,Что вот опять, уже в который раз,О смерти думаешь… И вдруг в туманеНечаянный и резкий хруст сучкаИз-под ноги неуловимо брызнет,И этот звук, как искра у виска,Напомнит свет давно минувшей жизни.
«Ты все же думаешь, что дважды два четыре?..»
Ты все же думаешь, что дважды два четыре?Что логике любовь подчинена?Что мы живем с тобой и дышим в мире,Где за волной бежит такая же волна?Вода, увы, не утолит сердечной жажды.Гармонию, как червь, подточит шум,И то же слово, сказанное дважды,Всегда переиначит расторопный ум.1948–1956
Жалость («Возьмешь иное слово, а оно…»)
Возьмешь иное слово, а оно,Как теплый воробьеныш, затрепещетВ твоей руке, замрет, — еще одноДвижение, и вот — уже темноВокруг, и ширится во мгле пятноБезмолвия, упрямо и зловеще.О если б сохранили пальцы следЖивого, словно летний дождь, дыханья,Чтоб в дни преодоленных нами бед,В часы восторга, славы и побед,Мы помнили, что в мире нашем нетПронзительней воспоминанья.1967
Вкруг проруби снежком присыпано слегка.Среди кристалликов разнообразныхПетляет клинописная строкаМеж прочих строчек, с нею не согласных.Воронью путанную мысль сравнить нельзяНи с заячьим подскоком прытким,Ни с волчьею строкой, ведущею в поля,Ни с воробьиным стершимся петитом.На глиняном необожженном кирпичеСвоих богов прославил сумериец,И до сих пор на клинописных матрицах хранитсяНе звук, но смысл его речей.Тот сумериец стал песком и глиной,Стал прахом, как и всякий человек,А мы, пройдя веков и горы и низины,Бесстрашно входим в мир его библиотек.Но вот — каким вороньим божествамПосвящена в снегу петляющая строчка?Как нам проникнуть в тайну естестваИ не расстаться с нашей оболочкой?1970
19
«Вкруг проруби снежком присыпано слегка…» — HP.
«Солнце
зашло…»
Солнце зашло.В полумраке лежит Иудея.Изнемогая от звезд,Глухо вздыхает ночная вода.Ночь как стекло.Чуть мерцая, на камнях белеетТонкая кромка соленого льда.Ветер принесНа мгновенье дыханье ночное,Запах пустыни и трав,Облако тысячелетнего сна, —И под откос,Точно камни на дно голубое,Падает взрывов тяжелых волна.Время вдали,Как верблюд, по пустыне шагает,На серебристом пескеВетер слепые заносит следы.Горстью землиИ песка станет сердце. Кто знает, —Может быть, каплей соленой воды.1948–1952
Рыбы в аквариуме («Осколок подводного мира…»)
Осколок подводного мира,Прозрачный, серебряный шар.Какая у рыб непонятная лира!Как непохожа на нашу душа!Ты плавные видишь движенья,Магический блеск чешуи,Ты слышишь подводное пенье,Обаянье холодной струи,И с ритмом беззвучным встречаясь,С дыханьем неслышной строки,Ты чувствуешь, как за плечамиЗолотые растут плавники.
Благовещенье («Две черные кисточки на острые уши…») [20]
Х. Кафьяну
Две черные кисточки на острые ушиДля красоты прикрепив,Молится белка на лесной опушке,Как на паперти, — лапки сложив.День благовещенья сегодня, быть может,Первой сосулькой ее озарил,Быть может, слетел к ней посланец Божий,Некий беличий Гавриил.В знак того, что случится, что будет,Уронила сорока перо:И когда-нибудьБельчонок начнет проповедовать людямНедоступное людям добро.1963
20
Благовещенье — HP.
«Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей…» [21]
L’araignee du jour — amour
Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей,Качался паук на тонком и звонком луче,А лучик другой — мне казалось, он дышитИ поет у меня на плече.В мире много таинственно радостных звуков.Я их слышу, когда ты положишь на плечи моиТвои загорелые руки,Многозвучные руки твои.Ты помнишь — огромное солнце пылало,Твоя золотая дрожала рука,И лучи — всем спектром звенящие жала —Пронзали расплавленные облака.Любимые волосы звенели скрипичным оркестром —Что ни волос, то новый светящийся звук,И в ладонь — точно там для него уготовано место, —Как первая скрипка, спускался паук.1963
21
«Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей…» — HP.
Все больше тяжести,Все меньше нежности…Где ты, бродяжество?И в мире вражескомВсе — уже узкого,Все меньше русского,И слово стиснуто,И горло сдавлено,И тот — неистовый, —В веках поставленный,Меня невинного,Меня в Воронеже…Господь, прости меня,Его — но можешь ли?О где же он,Тот Антигонин жест —Землей и глиною,Меня невинного,Меня в Воронеже…1958