Стихотворения и поэмы

1927

ИСПОВЕДЬ

"Смотри, дитя, в мои глаза, Не прячь в руках лица. Поверь, дитя: глазам ксендза Открыты все сердца. Твоя душа грехом полна, Сама в огонь летит. Пожертвуй церкви литр вина — И бог тебя простит". "Но я, греховный сок любя, Когда пришла зима — Грехи хранила для тебя, А ром пила сама. С любимым лежа на боку, Мы полоскали рты…" "Так расскажи духовнику, В чем согрешила ты?" "Дебат у моего стола Религию шатал. Мои греховные дела Гремят на весь квартал". "Проступок первый не таков, Чтоб драть по десять шкур: У папы много дураков И слишком много дур. Но сколько было и когда Любовников твоих? Как целовала и куда Ты целовала их?" "С тех пор, как ты лишен стыда, Их было ровно сто. Я целовала их туда, Куда тебя — никто". "От поцелуев и вина До ада путь прямой. Послушай, панна, ты должна Прийти ко мне домой! Мы дома так поговорим, Что будет стул трещать, И помни, что Высокий Рим Мне дал права прощать". "Я помолюсь моим святым И мессу закажу, Назначу пост, но к холостым Мужчинам не хожу". "Тогда прощай. Я очень рад Молитвам и постам, Ведь ты стремишься прямо в ад И, верно, будешь там". "Но я божницу уберу, Молясь, зажгу свечу… Пусти, старик, мою икру, Я, право, закричу!.." "Молчи, господь тебя прости Своим святым крестом!.." "Ты… прежде… губы отпусти, А уж грехи — потом!"

1926

Екатеринослав

* По шведской моде капитан подстриг *

По шведской моде капитан подстриг Свою бородку. Шерстка золотая Едва темнеет. К берегам Китая В июньский штиль идет английский бриг, В открытом море шорох волн умолк, Седая пена шелестеть устала. Хранить покой посольского квартала Плывет в Шанхай колониальный полк. Солдаты в трюме. А жена посла В плетеном кресле целый день на юте. Она бледна. Она в своей каюте Вчера эфир случайно пролила. Она грызет поджаренный каштан, Потом зевает, не скрывая скуки, Но для нее прокуренные руки В перчатки спрятал рыжий капитан. Слегка припудрив выбритые скулы, Стареющий, но бодрый и прямой, Он принимает рапорт: за кормой Плывут дельфины и плывут акулы. Ну пусть плывут. Ему важнее — ручка Жены посла, ее ажурный зонт. И медленно ползет за горизонт Коварная серебряная тучка. Пробили склянки. Массой неживою Легла вода. Английский бриг прирос К зеленой массе. Пожилой матрос Глядит на юг, качая головою. А капитан мечтает: у стола Он так блеснет своею речью гибкой, Что подарит признательной улыбкой Его старания жена посла. Он так расскажет о сухом вине, Какое пил, когда приплыл в Афины, Он ей споет… Но чувствуют дельфины, Что кораблю сегодня быть на дне.

1927

МАСТЕР

Склонясь над червонной солонкой, Узорную травишь резьбу, Запрятав седины под тонкий Серебряный венчик на лбу. На медный чеканенный кубок Античные врежешь слова, Чету полногрудых голубок И пасть разъяренного льва. Пускай голубой кислотою Изъедены пальцы твои, Зато чешуей золотою Блистает головка змеи. И разве не щедрая плата — Вливать, осторожно дыша, Густое тягучее злато В граненую форму ковша? Чтоб славили гости Калифа Священное имя твое, По крыльям свирепого грифа Узнав золотое литье.

1927

КУВШИН

"Приди, благодари и пей" — Так говорил кувшин безмолвный. Гостеприимный сын степей Принес его, водою полный, На перепутье двух дорог, Ползущих мертвенной пустыней, Где сох ковыль и травы жег Небесный свод пустой и синий. А мимо в дальние места Верблюды шли. И не однажды Тянули жадные уста Кочевники в порыве жажды К его изогнутым краям. Едва желанье утоляя. И дальше шли, глоток друзьям Или верблюдам оставляя. Глоток не охлаждает уст, Но влага изошла. И ныне Нежданно оказался пуст Кувшин, оставленный в пустыне.

1927

ГРАВЮРА

Червонцев блеск на дне мешка, Тюки, готовые к торговле, И хвост резного петушка Краснеет на узорной кровле. Цыган разводит под горном Огонь, а в тереме над Камой — Она в окошке слюдяном У пяльцев за свинцовой рамой.

1927

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

В зимний вечер девки драли перья В темной хате. Долго говорили Старые полтавские поверья, Темные черниговские были: "А под утро море стало тише. Хан велит орду готовить к бою…" Было слышно, как, топчась по крыше, Ветер разговаривал с трубою. Стали девки стлаться, напевая, Съели на ночь по кусочку сала. Только бабка дряхлая, зевая, Долго шпилькой голову чесала. Да и та утихла. Повязалась, В ухо на ночь положила вату, Покрестила окна: все казалось, Что глядит недобрый кто-то в хату. А уже под утро на деревне Петухи распелись. Прояснилось. Молодым — любовь, а этой древней — Светопреставление приснилось.

1927

ГРЕШНИК

Судьбой зачарован цыганской, Обн_е_сенный чарой мирской, Иду я Смоленской и Брянской, Рязанской иду и Тверской. Повешу котомку на посох, Лаптями дорогу мету, А травы в серебряных росах И яблони, знаешь, в цвету. Российский шагающий житель На холмике, мой дорогой, Обитель увижу — в обитель Зайду на денек, на другой. Хожу помаленьку за рожью, Чиню старикам жернова, Живу и во славушку божью Рублю, понимаешь, дрова. То дверь починю, то бочонок, То хлевик срублю для овцы. Сухариков, яблок моченых Дадут на дорогу отцы. Зовут: "Оставался бы, дедка!" Да где уж. Не выдержу я. Зима? Прижимает, да редко: Ведь мы и с зимою друзья. И снова дубняк, да орешник, Да пчелы в янтарном меду… Эх, батюшка, грешник я, грешник. Как думаешь: буду в аду?

1927

* Взлохмаченный, немытый и седой *

Взлохмаченный, немытый и седой Прошел от Борисфена до Урала — И Русь легла громадной бороздой, Как тяжкий след его орала. А он присел на пашню у сохи, Десницей отирая капли пота, И поглядел: кругом серели мхи, Тянулись финские болота. Он повалил намокший темный стог Под голову, свернув его охапкой, И потянулся, и зевнул, и лег От моря к морю, и прикрылся шапкой. Он повод взял меж двух корявых лап, Решив соснуть не много и не мало. И захрапел. Под исполинский храп Его кобыла мирно задремала. Степным бурьяном, сорною травой От солнца скрыт, он дремлет век и боле. И не с его ли страшной головой Руслан сошелся в бранном поле? Ни дальний гром не нарушает сна, Ни птичий грай перед бедою, И трижды Русь легко оплетена Его зеленой бородою.

1927

СУМЕРКИ

Стонут мухи, и заперты ставни. Песни дальние спать не дают. То ребята в днепровские плавни Вышли рыбу удить — и поют. Серебристые листья маслины В белом пухе — на ощупь нежны. Над плетнем с кувшинами из глины — Золотые цветы бузины. Солнце падает. Щедро раскрашен Красным отблеском угол двора. Над янтарными гребнями пашен На межах умирает жара. Вечер близится медленным шагом, Тень влача от гумна до гумна, Не спеша над глубоким оврагом Выползает седая луна.

1927

КРЕМЛЬ

В тот грозный день, который я люблю, Меня почтив случайным посещеньем, Ты говорил, я помню, с возмущеньем: "Большевики стреляют по Кремлю". Гора до пят взволнованного сала — Ты ужасался… Разве знает тля, Что ведь не кистью на стене Кремля Свои дела история писала. В тот год на землю опустилась тьма И пел свинец, кирпичный прах вздымая. Ты подметал его, не понимая, Что этот прах — история сама… Мы отдаем покойных власти тленья И лишний сор — течению воды, Но ценим вещь, раз есть на ней следы Ушедшего из мира поколенья, Раз вещь являет след людских страстей — Мы чтим ее и, с книгою равняя, От времени ревниво охраняя, По вещи учим опыту детей. А гибнет вещь — нам в ней горька утрата Ума врагов и смелости друзей. Так есть доска, попавшая в музей Лишь потому, что помнит кровь Марата. И часто капли трудового пота Стирает мать. Приводит в Тюильри Свое дитя и говорит: "Смотри — Сюда попала пуля санкюлота…" Пустой чудак, умерь свою спесивость, Мы лучше знаем цену красоты. Мы сводим в жизнь прекрасное, а ты? Привык любить сусальную красивость… Но ты решил, что дрогнула земля У грузных ног обстрелянного зданья. Так вслушайся: уже идут преданья О грозных башнях Красного Кремля.

<1928>

ПОЙ И ВЕРУЙ!

Да, верить в славу — труд напрасный, Ее на свете нет, а есть Вражды ревнивой суд пристрастный, Друзей расчетливая лесть. Хвале не радуйся наружно. Пусть позаботится о ней Потомок, если это нужно: Он беспристрастней и честней. А ты работай, и да будет Живое сердце — твой улов. Завистливо и лживо судит Толкучий рынок. Пошлых слов — Даров его хвалы умильной — Не жди, поэт. Тебе дано От шелухи пустой и пыльной Отсеять чистое зерно. Отмерь искусству полной мерой Живую кровь и трудный пот, Живи, надейся, пой и веруй: Твое прекрасное взойдет!

1926

ДЕТСТВО

Верно, леший ночью лазил в ригу, Перепутал вожжи, спрятал грабли. Тихий летний дождик. И на книгу Падают большие капли. Няня знает: не покрестишь двери. Он и приползет, как вакса, черен. Пахнет сеном. В книге любит Мери Странный офицер Печорин. В поле ветер трогает пшеницу. Где-то свищет суслик тонко-тонко. Нежно гладят белую страницу Пальцы сероглазого ребенка. Дождь прошел. Ушла жара дневная. Сладко пахнет табаком из сада… "Это сказки, милый?" "Да, родная, Но теперь душа и сказкам рада".