Стихотворения и поэмы

6 мая 1942

ДУМА О РОССИИ

Широка раскинулась Россия, Много бед Россия выносила: На нее с востока налетали Огненной метелицей татары, С запада, затмив щитами солнце, Шли стеною на нее ливонцы. "Вот ужо, — они ее пугали, — Мы в песок сотрем тебя ногами! Погоди, мол, вырастет крапива, Где нога немецкая ступила…" Бил дозорный в било на Пожаре, К борзым коням ратники бежали, Выводил под русским небом синим Ополченье тороватый Минин, От неволи польской и татарской Вызволяли Русь Донской с Пожарским, Смуглая рука царя Ивана Крестоносцев по щекам бивала. И чертили по степным яругам Коршуны над ними круг за кругом, Их клевало на дорогах тряских Воронье в монашьих черных рясках, И вздымал над битой вражьей кликой Золотой кулак Иван Великий… Сеял рожь мужик в портах посконных, И Андрей Рублев писал иконы, Русичи с глазами голубыми На зверье с рогатиной ходили, Федька Конь, смиряя буйный норов, Строил чудотворный Белый город, Плошка тлела в слюдяном оконце, Девки шли холсты белить на солнце, Пели гусли вещего Баяна Славу прошлых битв, и Русь стояла, И Москва на пепле вырастала, Точно голубятня золотая… Нынче вновь кривые зубы точит Враг на русский край. Он снова хочет Выложить костьми нас в ратном поле, Волю отобрать у нас и долю, Чтобы мы не пели наших песен, Не владели ни землей, ни лесом, Чтоб влекла орда тевтонов пьяных Наших жен в шатры, как полонянок, Чтобы наши малые ребята От поклонов сделались горбаты, Чтоб лишь странники брели босые По местам, где встарь была Россия… Не бывать такому сраму, братцы! Грудью станем! Будем насмерть драться! Изведем врага! Штыком заколем! Пулею прошьем! Забьем дрекольем! В землю втопчем! Загрызем зубами, А не будем у него рабами! Ястреб нам крылом врага укажет, Шелестом трава о нем расскажет, Даль заманит, выдаст конский топот, Русская река его утопит… Не испить врагу шеломом Дона! Русские не склонятся знамена! Будем биться так, чтоб видно было: В мире нет сильнее русской силы! Чтоб остались от орды поганой Только безыменные курганы, Чтоб вовек стояла величаво Мать Россия, наша жизнь и слава!

1942

ГРИБОЕДОВ

Помыкает Паскевич, Клевещет опальный Ермолов… Что ж осталось ему? Честолюбие, холод и злость. От чиновных старух, От язвительных светских уколов Он в кибитке катит, Опершись подбородком на трость. На груди его орден. Но, почестями опечален, В спину ткнув ямщика, Подбородок он прячет в фуляр. Полно в прятки играть. Чацкий он или только Молчалин — Сей воитель в очках, Прожектер, Литератор, Фигляр? Прокляв _а_нглийский клоб, Нарядился в халат Чаадаев, В сумасшедший колпак И в моленной сидит, в бороде. Дождик выровнял холмики На островке Голодае, Спят в земле декабристы, И их отпевает… Фаддей! От мечты о рав_е_нстве, От фраз о свободе натуры, Узник Главного штаба, Российским послом состоя, Он катит к азиятам. Взимать с Тегерана куруры, Туркменчайским трактатом Вколачивать ум в персиян. Лишь упрятанный в ящик, Всю горечь земную изведав, Он вернется в Тифлис. И, коня осадивший в грязи, Некто спросит с коня: — Что везете, друзья?" — "Грибоеда. Грибоеда везем!" — Пробормочет лениво грузин. Кто же в ящике этом? Ужели сей желчный скиталец? Это тело смердит, И торчит, указуя во тьму, На нелепой дуэли Нелепо простреленный палец Длани, коей писалась Комедия "Горе уму". И покуда всклокоченный, В сальной на вороте ризе, Поп армянский кадит Над разбитой его головой, Большеглазая девочка Ждет его в дальнем Тебризе, Тяжко носит дитя И не знает, Что стала вдовой.

1936

РАСПУТИН

В камнях вылуща, в омутах вымоча, Стылый труп отрыгнула вода. Осталась от Григорий Ефимыча Много-много — одна борода! Дух пошел. Раки вклещились в бороду. Примерзает калоша ко льду. Два жандарма проводят по городу Лошадь с прахом твоим в поводу. И бредут за санями вдовицами Мать-царица и трое княжон… Помнишь: баба твоя белолицая Говорила: "Не лезь на рожон!" Нет! Поплелся под арки Растрельины С посошком за горючей мечтой!.. Слушай, травленный, топленный, стрелянный, Это кто ж тебя так и за что? Не за то ли, что кликал ты милкою Ту, что даже графьям неровня? Что царицу с мужицкой ухмылкою Ты увел, как из стойла коня?.. Слизни с харями ряженых святочных! С их толпою равняться тебе ль? Всей Империи ты первый взяточник, Первый пьяница, первый кобель!.. Помнишь, думал ты зорькою тающей: "Не в свою я округу забрел!" Гришка-Гришка! Высоко летаешь ты, Да куда-то ты сядешь, орел? Лучше б травы косить. Лучше б в девичьей Щупать баб да петрушку валять, Чем под нож дураков Пуришкевичей Бычье горло свое подставлять! Эх, пройтиться б теперь с песней громкою В заливные луга, где косьба!.. Хоть и в княжьих палатах — да фомкою Укокошили божья раба!

1935

ПРОШЕНИЕ

Ваше благородие! Теперь косовица, Хлебушек сечется, снимать бы пора. Руки наложить? На шлее удавиться? Не обмолотить яровых без Петра. Всех у нас работников — сноха да внучек. Молвить по порядку, я врать не люблю, Вечером пришли господин поручик Вроде бы под мухой. Так, во хмелю. Начали — понятное дело: пьяный, Хмель хотя и ласковый, а шаг до греха, — Бегать за хозяйкой Петра, Татьяной, Которая нам сноха. Ты из образованных? Дворянского рода? Так не хулигань, как последний тать. А то повалил посреди огорода, Принялся давить, почал хватать. Петр — это наш, это — мирный житель: А ни воровать, а ни гнать самогон. Только, ухватившись за ихний китель, Петр ненароком сорвал погон. Малый не такой, чтобы драться с пьяным, Тронул их слегка, приподнял с земли. Они же осерчали. Грозя наганом, Взяли и повели. Где твоя погибель — поди приметь-ка, Был я у полковника, и сам не рад. Говорит: "Расстреляем!" Потому как Петька Будто бы есть "большевистский гад". Ваше благородие! Прилагаю при этом Сдобных пирогов — напекла свекровь. Имей, благодетель, сочувствие к летам, Выпусти Петра, пожалей мою кровь. А мы с благодарностью — подводу, коня ли, Последнюю рубашку, куда ни шло… А если Петра уже разменяли — Просим отдать барахло.

1929

Днепропетровск

ГИБЕЛЬ БАЛАБОЯ

В порванной кубанке, небритый, рябой, Ходит по Берлину Василь Балабой. У Васьки на сердце серебряный хрестик, Бо Васька — герой Ледяного Похода. А только — пошли вы с тым хрестиком вместе к… То есть, извиняюсь… Дождик… Погода… Шапка у пуху. Сапоги у глине. Пожалиться некому, — разговорчик детский! Мало ль этой Людки у том у Берлине? И ведь каждая тварь говорит по-немецки! Отшумел ты, Вася! Труба нам с тобой! Блин с тебя, любезный Василь Балабой! Ты ли пановал малярийной Кубанью, Чуб носил до губ, сапоги до бедра?.. Молодость проел ты и ряшку кабанью, Ту, что нагулял на харчах у Шкура!.. Всякому понятно, что щука в пруде Чувствует себя, как рыба в воде! Перышко возьми да на счетах подбей-ка: Что ж тебе осталось? Подводит бока… Трубка-носогрейка да бритва-самобрейка, То есть — молочко от рябого бычка… В порванной кубанке, небритый, рябой, Тощий и в растерзанном виде, Шляясь по Берлину, Василь Балабой Зашел к атаману Гниде. Ходит она, гнида, в малиновых штанах, Грудь у ей, у гниды, уся в орденах, Ментик на гниде с выпушкой. Кушают они с лапушкой. Вытерла усы от блинов от пшеничных: "Кто его впустил, такую ворону? — Масло облизала. — Пройдите, станичник! Я уже пожертвовал, В церковь. Крону…" — Злость его взяла, не хватило ли сил (Он ведь пер на Орел, с-под Царицына драпал), Голова ль закружилась, а только Василь Шапку скинул, завыл, опрокинулся на пол: "За ваши за души, за эти гроши Клинком оглоушен я, пулей прошит. Вы гребли в сундуки серебро и меха, Запаскудили совесть и душу сожгли мою!.. Для чего под Ростовом я клал потроха За твою за Единую да Неделимую?!" Взял Балабоя денщик-текинец, Дал натощак Балабою гостинец, Сел Балабой между лип на бульваре, Возле плевательниц на Фридрихштрассе… Скрипка мяукает где-то в баре, Молодость вспомнилась… Скучно, Вася!.. Так-то. Людям — хресты и медали, А нам, медведям, ничего не дали! Варька, прощай! Я дарил тебе мыло. Ты, чай, поешь на морском берегу: "Девять я любила, восемь разлюбила, Одного позабыть не могу!.." За что же? За удаль ночного погрома? За хмель? За каемку погона?.. Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, Точил бы свои веретена!

1931

ДУМА

Батька сыну говорит: "Не мешкай! Навостри, поди, кривую шашку!.." Сын на батьку поглядел с усмешкой, Выпил и на стол поставил чашку. "Обойдется! — отвечал он хрипло. — Стар ты, батька, так и празднуй труса, Ну, а я еще горелки выпью, Сала съем и рушником утруся". Всю субботу на страстной неделе До рассвета хлопцы пировали, Пиво пили, саламату ели, Утирали губы рукавами. Утром псы завыли без причины, Крик "Алла!" повис над берегами. Выползали на берег турчины, В их зубах — кривые ятаганы. Не видать конца турецкой силе: Черной тучей лезут янычары! Женщины в селе заголосили, Маленькие дети закричали. А у тех османов суд короткий: Женскою не тронулись слезою, Заковали пахарей в колодки И ведут невольников к Азову. Да и сам казак недолго пожил, Что отцу ответил гордым словом: Снял паша с хмельного хлопца кожу И набил ее сухой половой. Посадил его, беднягу, на кол, — Не поспел казак опохмелиться!.. Шапку снял и горестно заплакал Над покойным батька смуглолицый: "Не пришлось мне малых внуков нянчить Под твоею крышей, сыну милый! Я стою, седой, как одуванчик, Над твоею раннею могилой. Знать, глаза тебе песком задуло, Что без пользы сгинул ты, задаром. Я возьму казацкую бандуру И пойду с бандурой по базарам, Подниму свои слепые очи И скажу такое слово храбрым: Кто в цепях в Стамбул идти не хочет — Не снимай руки с казацкой сабли!.."

1939

ПЕСНЯ ПРО СОЛДАТА

Шилом бреется солдат, Дымом греется… Шли в побывку Из Карпат Два армейца. Одному приснилось: Мать Стала гневаться, А другой шел Повидать Красну девицу. Под ракитой Небольшой, Под зеленою, Он ту девицу Нашел Застреленную. А чумак Уху варит При конце реки. "Шли тут нынче, — Говорит, — Офицерики. Извели они, Видать, Девку гарную!.." И подался Тот солдат В Красну Армию.

1938

КРЫМ

Старинный друг, поговорим, Старинный друг, ты помнишь Крым? Вообразим, что мы сидим Под буком темным и густым. Медуз и крабов на мели Босые школьники нашли, За волнорезом залегли В глубоком штиле корабли. А море, как веселый пес, Лежит у отмелей и кос И быстрым языком волны Облизывает валуны. Звезда похожа на слезу, А кипарисы там, внизу, — Как две зеленые свечи В сандалом пахнущей ночи. Ты закурил и говоришь: — Как пахнет ночь! Какая тишь! Я тут уже однажды был, Но край, который я любил, Но Крым, который так мне мил, Я трехдюймовками громил. Тогда, в двадцатом, тут кругом Нам каждый камень был врагом, И каждый дом, и каждый куст… Какая перемена чувств! Ведь я теперь на берегу Окурка видеть не могу, Я веточке не дам упасть, Я камешка не дам украсть. Не потому ль, что рея земля, — От Крыма Я до стен Кремля, Вся до последнего ручья — Теперь ничья, теперь моя? Пусть в ливадийских розах есть Кровь тех, кто не успел расцвесть, Пусть наливает виноград Та жизнь, что двадцать лет назад Пришла, чтоб в эту землю лечь, — Клянусь, что праздник стоит свеч! Смотри! Сюда со связкой нот В пижаме шелковой идет И поднимает скрипку тот, Кто грыз подсолнух у ворот. Тропинкой, города правей, В чадры укрыты до бровей Уже татарки не идут: Они играют в теннис тут. Легки, круглы и горячи, Летят над сеткою мячи, Их отбивают москвичи — Парашютистки и врачи… Наш летний отдых весел, но, Играя в мяч, идя в кино, На утлом ялике гребя, Борясь, работая, любя, — Как трудно дался этот край, Не забывай, не забывай!.. Ты смолк. В потемках наших глаз Звезда крылатая зажглась. А море, как веселый пес, Лежит у отмелей и кос, Звезда похожа на слезу, А кипарисы там, внизу, Нам светят, будто две свечи, В сандалом пахнущей ночи… Тогда мы выпили до дна Бокал мускатного вина, Бокал за родину свою, За счастье жить в таком краю, За то, что Кремль, за то, что Крым Мы никому не отдадим.

1935

В ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

В тайге, в болотах, вдалеке, На голубой Амгунь-реке Поселок Керби мирно спит, Сугробы месяц серебрит. Скажи: давно ли вся страна Узнала эти имена? Ту осень не забудем мы. Туман. Предчувствие зимы. И первых заморозков лед И утром проводы в полет Троих отважных дочерей Великой родины моей. Мы будем помнить эти дни, Когда не знали мы о них, И плыл на розыски в полет За самолетом самолет. И жгли костры плотовщики На берегах Амгунь-реки, И шел в обход охотник тот, Что векшу в глаз дробинкой бьет. Тайга… Лишайники… Вода… Но все в порядке. Ведь когда Сто семьдесят мильонов их, Друзей и родичей твоих, — Они обшарят там и тут Всю землю и тебя найдут! В свинцовых глазках пряча злость, К ним шел медведь — незваный гость, Лишь три патрона в кобуре, И что за вкус в сырой коре? Замел полянку ту снежок, Куда Раскова свой прыжок Направила. Ольшаник тот, Где Осипенко самолет Остановила, нынче тут Мороз. Потрескивает куст. Кругом болото разлилось. Тут бурый мишка, частый гость, Разрыв сердито мерзлый мох, Находит… меховой сапог. Мы вспоминаем их полет, А Гризодубова поет Под лампой светлою в тени: — Вздохни, Соколик, и засни! Спит вся Москва. И вдалеке, На голубой Амгунь-реке, Поселок Керби мирно спит, Сугробы месяц серебрит…

1938

ДОБРО

Потерт сыромятный его тулуп, Ушастая шапка его, как склеп, Он вытер слюну с шепелявых губ И шепотом попросил на хлеб. С пути сучковатой клюкой нужда Не сразу спихнула его, поди: Широкая медная борода Иконой лежит на его груди! Уже, замедляя шаги на миг, Б пальто я нащупывал серебро: Недаром премудрость церковных книг Учила меня сотворять добро. Но вдруг я подумал: к чему он тут, И бабы ему медяки дают В рабочей стране, где станок и плуг, Томясь, ожидают умелых рук? Тогда я почуял, что это — враг, Навел на него в упор очки, Поймал его взгляд и увидел, как Хитро шевельнулись его зрачки. Мутна голубень беспокойных глаз И, тягостный, лицемерен вздох! Купчина, державший мучной лабаз? Кулак, подпаливший колхозный стог? Бродя по Москве, он от злобы слеп, Ленивый и яростный паразит, Он клянчит пятак у меня на хлеб, А хлебным вином от него разит! Такому не жалко ни мук, ни слез, Он спящего ахает колуном, Живого закапывает в навоз И рот набивает ему зерном. Хитрец изворотливый и скупой, Он купит за рубль, а продаст за пять. Он смазчиком проползет в депо, И буксы вагонов начнут пылать. И если, по грошику наскоблив, Он выживет, этот рыжий лис, — Рокочущий поезд моей земли Придет с опозданьем в социализм. Я холодно опустил в карман Зажатую горсточку серебра И в льющийся меж фонарей туман Направился, не сотворив добра.

1933

ХРИСТОС И ЛИТЕЙЩИК

Ходит мастер Грачев Между ломом наполненных бочек, Закипает вагранка, И вязкая шихта густа. Растворяются двери, И пятеро чернорабочих На тяжелой тележке В литейку привозят Христа, Он лежит, как бревно, Перед гулкой сердитой вагранкой, Притаившись молчит, Как баран под ножом на торгу. На челе его — венчик. На впалой груди его — ранка. И Грачев молотком Ударяет в зеленый чугун! "Ты мне адом грозил, Жизнь и труд у меня отбирая, Ты мне рай обещал За терпенье мое на земле, Я не верю в тебя. Мне не нужно ни ада, ни рая. Собирайся, обманщик, Ты сам побываешь в котле! Хочешь ты или нет, — Ты нас выручишь, идол грошовый, Ты нам дашь свое тело, — Густой и тягучий металл. Переплавив тебя, Мы в вагонах чугунной дешевой, Облегченной деталью Заменим цветную деталь. Те, с тележкою, ждут. И Грачев говорит: "Унесите!" Рельсы глухо звенят, И вагранка бурлит горячо. "Не греши, человек!" — Лицемерно взывает спаситель. "Я сварю тебя, боже!" — Ему отвечает Грачев. И чугунного бога К вагранке несут приседая, И смеясь погружают В горячий кисель чугуна. Он скрывается весь, Лишь рука миродержца худая, Сложена для креста, Из вагранки вылазит одна. Он вздымал эту руку С перстом, заостренным и тонким, Проповедуя нищим Смиренье в печали земной, Над беременной бабой, Над чахлым цинготным ребенком, Над еврейским погромом, Над виселицей, над войной. Мастер ходит вокруг, Подсыпая песок понемногу, Мастер пену снимает, И рыжая пена редка. "Убери твою руку!" — Грачев обращается к богу, А вагранка бурлит, И она исчезает, рука… Исчезает навеки! С размаху по лживому богу Человек тяжело Ударяет железным багром, Чтоб с Христом заодно Навсегда позабыли дорогу В нашу чистую землю И виселица и погром! Тонет в грохоте Швеллерный, Сборка стрекочет и свищет, Гидравлический ухает, Кузня разводит пары. Это дышит Индустрия, Это Вагонный в Мытищах, Напрягаясь, гудит, Ликвидируя долгий прорыв. Я люблю этот гул, Я привык к механическим бурям, Я на камень сажусь Меж набитых землею опок. И подходит Грачев. И Грачев предлагает: "Закурим…" Что ж, товарищ, закурим, Покуда он варится — бог.