Стихотворения и поэмы

45. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА «НАСТУПЛЕНИЕ» КРИТИКУ ГОРБАТЕНКОВУ

Может, это слово — что горох об стенку? Всё равно — поставлю на своем. …Здравствуйте, товарищ Горбатенков, Как здоровье ваше, Как живем? У меня разгон стиха вселенский: Схватываю строчки на лету. Как у вас там? Как весна в Смоленске? Отцвела сирень или в цвету? Вам плевать, а я теряю время. (Тут — провал, а сбоку — перебой.) Скоро к вам приедет критик Левин, Херувим с бородкой, мухобой. Дайте там ему И дом, и пищу, Огород невзрачный — в лебеде, Он, чудак-рыбак, во рваных голенищах Ходит по критической воде. Дерево на дерево, а вместе — бревна. (Вот она, словесная игра.) Ныне счет годов идет по ребрам, Начинаю с первого ребра. С мясом и костями, с многокровьем, Круг моих стихов заледеня, Вы нашли, неважную здоровьем, Правую опасность у меня. Под одну гребенку Так по плану На стихи цирюльники бегут. Как известно, так стригут баранов (Связывают ноги и стригут). Протори, убытки и потери. Притупленье чувств — не пустяки. Кровь свою из всех живых артерий Снова выливаю на стихи. Долго ли стоять на месте лобном? Критик из воды идет сухой, Хлещет по коню и по оглоблям,— Ну вас к богу с этой чепухой! …Кончено. Легка моя невзгода. Мы живем просторно. Не в скиту. Как у вас там? Какова погода? Отцвела сирень или в цвету? 1930

46. СТРАНА ПРИНИМАЕТ БОЙ

Александру Гитовичу

1

Я трижды тебя проходил, страна, И вот прохожу опять. Реки бросали свои рубежи, Моря уходили вспять. Меня поднимают моя друзья, И ты говоришь: «Не трусь!» Я всё потаенное узнаю И всё рассказать берусь. Тогда старики бежали так, Как я, молодой, бегу, Летели короткие весны вдаль, Тонула земля в снегу. И мы по глубокому снегу шли, По желтому шли песку, И нам выдавали пару лаптей — Карельских берез тоску. И мчатся и мечутся дни войны, И плачут и голосят. Тебе восемнадцать лет, сестра, А я даю пятьдесят. Мужская и женская силы тогда Не скрещивались нипочем — Об этом я звезды спросил свои И в книгах земли прочел. Лишь бой на полсвета! И вихрь в бою, И солнце, и мрак — не лгу. И всё, что колет и рубит, — дано, Чтоб в сердце вонзить врагу. Я плакать отвык давным-давно, Но глаза иногда рябит. Я вижу: рабочего нет у станка, Он в поле лежит убит. Тогда наседало железо на грудь По всем путям боевым, Но мертвых тревожить я не хочу — Я говорю живым… Тебе зажигалка нужна, буржуй, — Меняй фамильную брошь, Поваренной соли подсыпь в керосин — И выйдет бензин хорош. …Тебе зажигалка нужна, буржуй, — Скорей на завод, на жесть, И дело твое совсем на мази, Ты можешь края поджечь. Но раньше тебя подведут к стене, Ты видишь: кровь моросит,— Закон Революции так говорит И красный террор гласит. Железо и сталь, железо и сталь По всем путям боевым. Но я не желаю будить мертвецов, Свидетельствую живым: «Я вновь прохожу по тебе, страна, Опять и еще опять, Пусть реки покинули рубежи И море ходило вспять. Я встану на первый заречный шлях, Растет трава зверобой. И если я песни не запою, Ее запоет любой».

2

Железобетон на твоей груди. Дорога твоя крута. И поднята выше лесов и гор железная красота! Мильоны выходят на сплошняки. Отборный идет народ. И Красная Армия — в разворот у каждых твоих ворот. И рельсопрокатная сталь светла, как дней твоих торжество. Об этом я вновь говорю земле от имени твоего. Пусть ветер наводит тень на плетень, шумит ворохами лузги. А я не желаю лакировать огромные сапоги. У нас неурядиц — пруды пруди, сумятицы — на воза, Но входит Эпоха передовых в открытые настежь глаза. И время отчаянное летит. Аллюр в три креста. Карьер. Международный на всех парах, почта, дипкурьер. Мы святцы похерили… Не имена — Лука, Фома, Митродор, Их за пояс сразу всегда заткнут — Револа и Автодор. Такие проходят по всей земле, нарушив земли покой. Лука удивляется, почему назвали его Лукой. Фома от Луки недалёко ушел. А рядом, войдя в задор, Ворочает глину и камень-валун — советский сын Автодор. А время во все лопатки летит. Аллюр в три креста. Карьер. И падает, насмерть поражен, Республики дипкурьер. Пожалуй что рано кричать «ура» тебе, оголтелая знать, Коль сумку подхватывает другой и тайны врагу не знать. Но ты, чистодел, буржуй, умри! Иль землю переверни. Эпоха выходит на все фрезера, на все приводные ремни. 1930–1931

47. СМЕРТЬ ПОЭТА

Пристраиваясь к пятидневкам И к десяти восстав от сна, По улицам гулящей девкой Шла подмосковная весна. Катилась беспрозванным краем, И где ни ступит — там теплей, За ней тащился, словно фрайер, А может, мученик, — апрель. Она же, спутав акварели, Звенела песнею штрафной, И волосы ее горели, Слегка подхваченные хной. Еще полмесяца до грома, И ветер дух перешибал, И в заведеньях Моссельпрома Торчали плечи вышибал! Вот так примерно шла до грани, Самолюбива и ясна, Мирская девка, Божья краля, Та подмосковная весна… И для меня (в порядке частном Об этом вновь поговорим!) Она уже была злосчастной По разным признакам своим. И на панелях, стужу выстрадав, Играли шкеты на туза. А впереди — дыханье выстрела И преждевременно — гроза.

* * *

…Я ни капли в песне не заумен. Уберите синий пистолет! Командармы и красноармейцы, Умер Чуть ли не единственный поэт! Я иду в друзьях. И стих заметан. Он почти готов. Толкну скорей, Чтобы никакие рифмоплеты Не кидали сбоку якорей! Уведите к богу штучки эти. Это вам не плач пономаря! Что вы понимаете в поэте, Попросту — короче говоря? Для чего подсвистыванье в «Лютце», Деклараций кислое вино? Так свистеть во имя Революции Будет навсегда запрещено! Никогда эпоха не простит им Этот с горла сорванный галдеж… Поднимая руку на маститых, Я иду с тобою, молодежь! Боевая! Нападу на след твой И уйду от бестолочи той — Принимать законное наследство До последней запятой. Я ни капли в песне не заумен. Уберите синий пистолет! Командармы и красноармейцы, Умер Чуть ли не единственный поэт! И, кляня смертельный вылет пули, Вековую ненависть свинца, Встань, Земля, в почетном карауле Над последним берегом певца! 1931

48. СЛОВО ВЛАДИМИРУ МАЯКОВСКОМУ

Слово идет, как Иван Креститель, Медленно. Я на него дивлюсь. Я наперед говорю: «Простите За слово, которого сам боюсь». …Вам с той стороны чужедальной не видно, Как прет покупатель, ногой скользя, Стихи раскупая, словно повидло, А ваших стихов и купить нельзя. Стихи разворочены, что проспекты, По ним путешествует ротозей… Гроза тяжелее, чем фининспектор, Ложится на плечи ваших друзей! Ну и шатаешься днем — бездомным, Откинув страстишек своих комок… Когда там состряпают ваш многотомник, Чтоб глаз отдохнуть бы на слове мог? Наш день быстроног, и за ним не угнаться Бескрылым поэтам, — и вот: Сидим, верещим и — кругом шестнадцать! — Противников бьем в живот. Сейчас полегчало. А были драки, Летели клочки рубах. Тишь и гладь возглавляет в РАПП’е По-прежнему Авербах. Я тоже немного (спаси и помилуй!) Держал конец вервия. Но хватит. И вновь водворен Ермилов Для мирного жития! И чтобы не грохнуло в огородах Разбойною трын-травой — Несчастную шпагу Семена Родова Ломают над головой. (Читатель! Я не был вождем в Литфронте. Не надо раздумывать сутками. Читатель! Прошу вас, не провороньте: Ирония выше присутствует.) Теперь о Республике. Она озабочена — Ей нужно рваться вперед. Она, первородная и рабочая, Не так еще заживет. И в песнях, подкинутых в небо змейками, Вопрос о Республике — прост: Она — боевая, красноармейская — Идет, набирая рост. Она бы не так еще заходила И вынеслась вразворот, Если б не путались крокодилы Известных Чеке пород. ………………………………… Я тоже бы сердце по капле вылил, Не спрашивая врача. А вы прострелили его навылет Нечаянно. Сгоряча. Поэты обычны. Без соли и перцу, В стихи зарываясь до щек… Владимир Владимирыч! С вашим сердцем Вам жить бы еще и еще. 1931

49. СКАЗАНИЕ О ПРЕМУДРОМ ПОПЕ

1

День вновь качнулся от угара. Была война. Была тоска. И поп, похожий на огарок, Кропил святой водой войска. Молитва старая ходила Командой унтера крутой. И прыгало в руках кадило, Как неспокойный дух святой. И рота первая, большая, Смотрела в тягостном бреду В глаза, закрытые лишаем, В дикорастущую браду. От водосвятья до атаки — Как от подсумка до песка. Поп вскинул руку: «Паки, паки, Христолюбивые войска! От первой грани до последней Всего земного бытия Неотменяемый посредник Между землей и небом — я. К победе! Недругов насмарку! И безоружных — всё равно. В святом Евангелье от Марка Об этом сказано давно. Пройдем, свирепствуя, по нивам, И павших в огненном бою Младые ангелы поднимут Обедать с господом в раю».

2

Кончаю повесть. Неохота Рассказывать земле другой, Как шла тяжелая пехота Сквозь заградительный огонь. Но комитет увечных строгий Найдет великая толпа Слепых, безруких и безногих, А мы найдем того попа. Любителям богобоязни Никак нельзя ему помочь: Он в обе руки взял подрясник, Когда сраженье началось, И полетел быстрей победы На тыловую колею — Он явно не хотел обедать — Ни возле рая, ни в раю. Он бурей мчался без оглядок, Пока не взяли на ходу Обозы третьего разряда Дикорастущую браду. «Так не хотите щей господних?» — Кричал попу обозный скоп. «Я плотно завтракал сегодня», — Так отвечал премудрый поп. 1931

50. ПОБЕДА

1

Я славил Красную Армию, каленую сталь штыков. Слава, слава, слава идет на веки веков. Она опоясала небо, она достает до дна. Слава, слава, слава — на веки веков одна. Она над забоем, слава, в разгоне отборных слов, В высоком качестве нефти, в добыче всех промыслов. Веселое косноязычье, уйди в другие края. Друзьям моим не приснится, что явственно вижу я. Вы б землю перевернули. Подкиньте таким рычаг! Рабочим Биби-Эйбата — косая сажень в плечах! Я лучше возьму сравненье: их руки длиннее дня! (Критики Вонмигласовы, идите против меня. Тут Клюева нет в помине, но есть еще имена, Кричите, что это — абстрактно, что сажень отменена. Возьмите на карандашик и вышлите ходока. Чихал я на ваши плешины с высокого потолка!) Баку. Нефтяные вышки в тяжелом земном соку, И ветер соленый с моря, и снова, опять Баку. Шумите, мои деревья познанья добра и зла, Великолепная песня идет на четыре узла!

2

Обрадован несказанно, кричу с переулков кривых Рабочим Биби-Эйбата — шеренгам передовых. Огнями энтузиазма зажжем исполинский день. Такое высокое время в труде молодит людей. Без всякой «мольбы о чаше», без всяких «иже еси», Вы дважды день обернули на крепкой его оси. Вы знаете, что такое, когда с нефтяных пород Двойные наборы нефти кидают в круговорот.

3

Баку. Нефтяные вышки в тяжелом земном соку, И ветер соленый с моря, и снова, опять Баку. Веснушчатый полуостров, распоротый на ремни, Присяга земле отверстой и новый разор земли! Маршруты окованных бочек, не знавших конца путин, В нефтянках (плывут по Волге) разлит голубой сатин. И я становлюсь бессилен. И гром открывает рот. Нефть — цвета венозной крови — подкинута в круговорот.

4

Поднимем металл и уголь, удвоим колосья ржи. Страна, уважай героев, почетом их окружи, Включи в особые списки, запомни их имена. Иначе сильнее смерти лежит на тебе вина! Рабочие всей Азнефти! Я к вам прихожу опять. Вы дали в два с половиной, что надобно было в пять. Об этом кричат газеты и камни на мостовой, Вы знаете, что такое стремительный взлет кривой. Вы б землю перевернули. Подкиньте таким рычаг! Рабочим Биби-Эйбата — косая сажень в плечах! 1931