Стихотворения

Песнь дрозда

Я гонимый царь Мороза и сосулек И адского холода В ботинках из ветра. Я свергнутый владыка Мира дождя Гонимый громом-молнией И реками. Я потерявшийся ребёнок Ветра Летящего сквозь меня за чем-то другим Не узнающего меня и плач мой. Я творец Мира Что катится к крушению Замалчивая моё знание.

Фокусы в раю

Итак, осталось ничего. Его засунули в ничто. И чтобы доказать, что его нет, Добавили ничто и раздавили В ничто, прижав ничем. С ничем нашинковали, В ничём встряхнули, Вывернули наизнанку И на ничто рассыпали — Чтоб каждый мог увидеть: вот ничто, И ничего с ним больше не поделать. И так оставили под гром аплодисментов рая. Грохнувшись оземь, оно разбилось — Внутри лежал оцепеневший Ворон.

Ворон идёт на охоту

Ворон Решил натаскивать слова. Представил себе несколько годных слов, отличную стаю — Ясноглазых, звучных, тренированных, С крепкими зубами. Породистее не найти. Он указал им зайца, и слова рванулись Звучным эхом. Ворон есть Ворон, ясно, но что такое заяц? Он превратил себя в бетонный бункер. Слова окружили его, звучно протестуя. Ворон превратил слова в бомбы — они разнесли бункер. Осколки бункера взлетели — стаей скворцов. Ворон превратил слова в ружья, они отстрелили скворцов. Падавшие скворцы превращались в ливень. Ворон превратил слова в бассейн — собирать воду. Вода разразилась землетрясением, поглотив бассейн. Землетрясение превратилось в зайца и запрыгало к холму, Сожрав слова Ворона. Ворон глядел вслед скачущему зайцу С немым обожанием.

Песнь сыча

Он пел О том как лебедь побелел навеки Как волк вышвырнул своё предательское сердце И звёзды перестали притворяться Воздух утратил все обличия Вода добровольно умолкла Скала оставила последнюю надежду И холод умер не раскрыв загадки Он пел О том как сущему вдруг стало нечего терять И сел охвачен страхом Видя следы когтей звезды Слыша хлопанье крыльев скалы И собственное пение

Подпевка Ворона

Она не может пройти весь путь Она идёт не дальше воды Она приходит с родовыми схватками В глаза в соски в подушечки пальцев Она проходит весь путь крови до кончиков волос Оно доходит до края голоса И остаётся Даже после жизни даже в костях Она приходит с песней она не умеет играть Она приходит слишком замёрзшей опасаясь одежды И слишком медленной с испуганными дрожащими глазами Когда глядит в колёса Она приходит неряшливой она не может следить за домом Она может лишь поддерживать чистоту Она не может считать она не может оставаться Она приходит немой она не справляется со словами Она приносит лепестки в нектаре фрукты в плюше Она приносит плащ из перьев звериную радугу Она приносит свои любимые меха и так говорит Она пришла с любовью вот и всё Не будь тут надежды она бы не пришла И не было бы плача в городе (И города бы не было)

Песнь Ворона о Слоне-тотеме

Однажды Бог создал Слона. Тогда он был хрупким и мелким, Совсем не уродливым И не печальным. Гиены пели из кустов: Ты так прекрасен — Показывали обугленные ухмыляющиеся головы Словно полусгнившие культи после ампутации — Сколь дивна грация с которой Ты вальсируешь в колючем подлеске О возьми нас с собой в Мирную Землю О вечно юные невинные и добрые глаза Поднимите нас из печей Из ярости наших почерневших лиц Мы корчимся в адских урочищах Заперты за решётками наших зубов В вечной битве со смертью Величиной с землю И с силой земли. И бежали Гиены под слоновьим хвостом Когда он гибким резиновым овалом Радостно прогуливался по окрестностям Но он не Бог и не его дело Исправление проклятых Тогда в безумной ярости они оскалили рты Они выдрали из него кишки Разбросали его по урочищам ада Чтоб сожрала преисподняя Все кусочки его и сожгла их Под аккомпанемент инфернального хохота. При Воскресении Слон собрал себя воедино исправленным Могучие ноги зубостойкое тело кости бульдозера И совершенно другие мозги За старыми хитрыми мудрыми глазами. И вот в оранжевом сиянии и голубых тенях Жизни после жизни, спокойный и огромный, Слон идёт своим путём, ходячее шестое чувство, А навстречу и рядом Идут бессонные Гиены Вдоль безлиственного горизонта, дрожа как банный лист Бегут под плетью Знамёна их стыда прибиты долу Над животами Набитыми гниющим смехом Дочерна измазанными протечками И поют они: "Вовеки наша Земля любви и сколь прекрасна Вонючая пасть леопарда И могилы сгинувших в лихорадке Ибо это всё что имеем" — И изрыгают они свой хохот. А Слон поёт глубоко в чаще О звезде мира без смерти и боли, Но ни один астроном не может найти её.

Рассветная роза

Тает старая морозная луна. Агония за агонией, покой праха, Да ворон беседует с каменистым горизонтом. Одинокий крик ворона, морщинистый, Словно рот старухи, Когда веки закончились, А холмы продолжаются. Крик Без слов, Словно жалоба новорождённого На стальных весах. Словно глухой выстрел и отзвук Среди хвои, в дождливых сумерках. Или внезапно упавшая, тяжело павшая Звезда крови на толстом листе.

Товарищи Ворона по играм

Одинокий Ворон создал богов, чтобы с ними играть — Но горный бог вырвался на свободу, И Ворон свалился с горной гряды, Рядом с которой так сильно поник. Речной бог изъял реки Из его жизнетворных жидкостей. Бог за богом — и каждый лишал его Места для жизни и жизненных сил. Обессиленный Ворон, хромая, осмотрел остатки. От него остался лишь он сам, свёрнутая шея. Мозг его никак не мог понять, кто же он. Так последний из оставшихся в живых Скитался в бессмертном величии Более одиноким, чем когда-либо.

Воронэго

Ворон следовал за Улиссом, пока тот не превратился В червяка, которого Ворон съел. Сцепившись с двумя змеями Геракла, Он по ошибке задушил Деяниру. Золото, выплавленное из Гераклова пепла, Стало электродом в мозгу Ворона. Выпив кровь Беовульфа и обернувшись его шкурой, Ворон причастился полтергейстом из старых прудов. Крылья его — твёрдый переплёт его единственной книги, Сам он — единственная страница из твёрдых чернил. Так вперился он в трясину прошлого, Как цыган в кристалл будущего, Как леопард в тучную землю.

Улыбка

Родившись в шуме древнейшего леса, Она прошла сквозь облака третьим светом И пронзила кожу земли Она окружила землю Словно поднятый лук Разрезающей волны подлодки Касаясь ив, задевая верхушки вязов Ожидая удобного случая Но люди подготовились И встретили её Улыбками из-под козырьков, зеркалами рикошетов Улыбками, срывавшими кости И улыбками, убегавшими с кровью во рту И улыбками, оставлявшими яд в укромном месте Или скрючившимися Прикрывая отход Но улыбка была столь огромна, что обошла всех Столь мала, что проскользнула между атомами Так что сталь отворилась со скрипом Как выжатый кролик, кожи будто и не было А мостовые и воздух и свет Сдерживали бьющую кровь Не лучше бумажного пакета Люди бегали перевязанные И мир стал сквозящей прорехой Всё творение Превратилось в разбитую протёкшую трубку А тут ещё глаз несчастливца Пронзённый под самой бровью Расширяющийся от тьмы позади Что становилась всё шире, темнее Словно душа бездействовала И в тот самый миг прибыла улыбка И толпа, пытаясь поймать отблеск души человеческой Обнажённой до пределов стыда, Встретила эту улыбку Что проросла сквозь выдранные корни Касаясь губ, меняя глаза И на мгновение Залечивая всё Прежде чем умчаться через всю землю.

Ворон импровизирует

Взявший солнце в одну руку, лист в другую — Проскочившая искра сожгла его имя. Тогда он взял лавандовый мешочек с предками под одну руку А вертлявую собаку под другую — Мелькнувшая искра мгновенно расплавила его взгляд на вещи И оставила чёрную дырку на месте его чувства времени. Тогда он взял битву при Сомме в одну руку А таблетку снотворного в другую — Возгоревшаяся искра взорвала клапаны его смеха. Тогда он взял череп убитого человеком коня в одну руку И счастливый коренной зуб малыша в другую — Ударившая искра выжгла его сентиментальность. Тогда он опёрся рукой на могильный камень Держа в другой весёлого роджера — Грянувшая искра укрыла его Игуаной. Тогда он оставил в одной руке полевую мышь А другой ухватил Относительность — Пробившая искра выдолбила его словарный запас. Тогда одной рукой он поймал девичий смех — всё что было — Другой — семилетний медовый месяц — всё что помнил — Пронёсшаяся искра закоксовала его гонады. Тогда в одну руку он взял притворившегося мёртвым паука А другой дотянулся до библии — Громовая искра выбелила ему виски. Тогда он взял первый чих новорождённого в одну руку А смертный холод в другую И позволил искре сжечь себя в пепел. Так улыбка, какую даже Леонардо Не смог бы себе представить, Растаяла в воздухе, оставив груды смеха, Воплей, благоразумия, неосторожности и прочего.