Стихотворения

1944

«Чтоб стать мужчиной, мало им родиться…»

Чтоб стать мужчиной, мало им родиться. Чтоб стать железом, мало быть рудой. Ты должен переплавиться, разбиться. И, как руда, пожертвовать собой. Какие бури душу захлестнули! Но ты — солдат и все сумей принять: От поцелуя женского до пули, И научись в бою не отступать. Готовность к смерти — тоже ведь оружье, И ты его однажды примени… Мужчины умирают, если нужно, И потому живут в веках они.

1943

Дождь

Я должен ежедневно жить, В грозу, в листве дрожащей жить, И в ночь арктическую жить, И в поворотах мира жить. В пургу не стыть. Под ливнем быть. Мы присягали вечно жить. …Где тонет танк — там ставим шест. (Могила танка под шестом.) И их уже не пять, не шесть. (Мы откопаем их потом.) Завязли мы в грязи болот, И по железу дождь идет, По плащ-палатке хлещет дождь. То, поскользнувшись, упадешь — Поднимешься и вновь идешь. По плащ-палатке хлещет дождь. Как веткой, по лицу сечет. Под орденами пот течет. И ни привалов, ни еды. И хочешь пить — и нет воды. (В болоте только труп воды.) Неделю дождь без берегов, Болотный дождь в тылу врагов, И — холод, голод, ливень, грязь, И так легко упасть, пропасть, И стать рабом в стране рабов, И гробом стать среди гробов… Но нам приказывали жить, Мы будем мужеству служить, Год под дождем кружить, но жить, Идти вперед! Иди, живи, Пока не дождь в твоей крови, И мы прошли болота…

1944

«Есть мужество, доступное немногим…»

Есть мужество, доступное немногим, —

Все понимать и обо всем молчать, И даже в дружбе оставаться строгим, А если боль — о боли не кричать. И, как металл, лететь в сражений гущу, Чтоб в дальность цели, как в мишень, войти — Железу, как известно, не присущи Лирические отступы в пути. Вычерчивая линию красиво, Чтобы над целью вырасти в дыму, Снаряд в пути не делает извива И в гости не заходит ни к кому. Так ты пойдешь немедленно и гордо, Как полководец, сквозь железо лет, И станешь безошибочным и твердым — Но тут уже кончается поэт.

1943

«Я нынче страшным расстояньем…»

И. Эренбургу

Я нынче страшным расстояньем От мирной жизни отдален, И вспомнить я не в состоянье Театра свет, ряды колонн, И лебединые страданья, И лебединую беду, Я только слышу тут рыданья, И только вижу лебеду, И вспоминаю об искусстве, Как о далекой старине, Как о любви, о первом чувстве. К ним не вернуться больше мне. И, снова зубы сжав до хруста, Иди вперед и в грязь и в ров. И кажется, что нет искусства, А есть железо, хлеб и кровь…

1941

Высота

М. Г. Фомичеву

Комбату приказали в этот день Взять высоту и к сопкам пристреляться. Он может умереть на высоте, Но раньше должен на нее подняться. И высота была взята, И знают уцелевшие солдаты — У каждого есть в жизни высота, Которую он должен взять когда-то. А если по дороге мы умрем, Своею смертью разрывая доты, То пусть нас похоронят на высотах, Которые мы все-таки берем.

1944

Сон

Мне ночью снились мирные года, И дачи, от которых нет следа, И крупные июньские цветы, Которыми в меня кидала ты. Приснились довоенные друзья, И, как ребенок, был растроган я. Так мало ласки выпадает мне, Что рад я ласкам, встреченным во сне. И я проснулся, снова полный сил, И я друзей за сон благодарил. За ясный взгляд, за поцелуй во сне Спасибо вам, приснившиеся мне.

1943

Пехотинцу

Ты прошел от Польши до Волги, И от Волги обратно до Польши, И дальше, И ты видел, сколько земли на земле, Ты шел усталый, Опираясь порой на винтовку, Плечи резал ремень. Мешок вещевой К спине прирастал, словно горб. И когда ты снимал мешок перед сном — Спина еще долго Чувствовала его. Ты наклонялся к земле И комьями брал снег И ел его, Тоскуя о дальнем тепле и доме. А если не было снега, Ты ветер холодный пил, как родник: Откроешь рот — и ветер гудит во рту. Грязь прилипала к сапогам, Вода проникала к ногам. Сколько дорог намотал ты На кирзовые свои сапоги. Если тебе удавалось к танкистам подсесть — Ты спал на танке. И танк тебя, словно дом, Окутывал драгоценным теплом. Ты заходил в украинские хаты, И девушка лет восемнадцати Снимала тебе сапоги. И ты долго В хате чужой перед сном, Как в детстве, Играл с мурлыкавшей кошкой в полоску, И звал ее «тигрой», И давал ей консервное мясо, И засыпал на соломе С безмерной тоскою о доме. Ты проходил танковые поля, Где распластанные гусеницы Лежат, Как перебитые позвоночники. Ты ел хлеб, Обстрелянный из пулемета. Алюминиевая трофейная фляга На боку у тебя висела. С лицом простым, как шинель, Ты прошел от Польши до Волги И обратно И дальше до Вислы, До Шпрее — И ты понял, Что нет ничего лучше отчего дома, Который как родина в родине, И ты научился не отдавать его другому.

1944

«Я смотрел на твою фотокарточку…»

Я смотрел на твою фотокарточку при каждом удобном случае: Стоя на танке, Кладущем клетчатые следы на чернозем, Сидя на тюке сена на летящей на запад платформе, В госпитале у переднего края, Где раненые лежат на соломе кругом, Где я выходил на воздух плакать о человеческой жизни. В полях, где мы убивали врага И жалели сады под огнем, В краях, где мы танками землю вспахали, Где половина наших друзей полегла, Где освобожденные полонянки посылали нам поцелуи, А бандеровцы стреляли из-за угла. В домах, где матери божии, окруженные сиянием, Мне казались похожими на парашютисток. На марше, в пути, когда мы переходили границу (Это было в полдень. Дождь на асфальте кипел, Мы протирали стекла кабин рукавицами, Чтобы лучше видеть Европу, И перед въездом туда я опять на тебя посмотрел). И там, где лежали под ногами немецкие артисты из немецких журналов, Где ветер шумит, чужую листву в чужих садах шевеля, Где два потока крови (немецкой и русской) текут не сливаясь, Где смотрит на нас из гранита чужая земля… Твоя фотокарточка всюду была со мною. Так будет и дальше — до самого дня окончанья войны. Легкие нам наполняя воздухом танкового боя, Приходит решительное лето, и встретиться скоро мы должны.

1944

«Ревя на повороте и подъеме…»

Ревя на повороте и подъеме, Идет наш танк. Пока вдали враги, Мы ночью спим на танке, как на громе. На жалюзи мы сушим сапоги. Согревшись, засыпаешь на мгновенье, И вновь со дна, куда его ты вверг, Не досмотрев рисунки сновиденья, Сознание карабкается вверх, И хочется уснуть наполовину, Прислушиваясь к грохоту лавины, Чтоб сонного бомбежка не застала (Так можно, не проснувшись, умереть, И, значит, надо встать, забыв усталость, Чтоб собственную смерть не просмотреть. И мы, конечно, правы, и поверьте, Обидно будет умереть во сне. И я хочу присутствовать при смерти, — Тогда еще поборемся мы с ней. И, может быть, поборем — мы упрямы. И будем жить, чтобы врага добить). И вдруг сквозь сон ты слышишь: воет «рама» — Выходит «юнкерс» сны твои бомбить. И сны бегут. В убежище. Теснятся. Проснулся, смотришь — бомбы не видны, Так даже сны военные нам снятся — Воздушные и танковые сны.

1944

У входа в Скалат

А. Б. Лозовскому

Полковник, помните Скалат, Где «тигр» с обугленною кожей И танк уральский, в пепле тоже, Лоб в лоб уткнулись и стоят? Полковник, помните, по трактам Тогда и нас водил сквозь смерть Такой же танковый характер — Или прорваться, иль сгореть.

1944

Разбитый танк

Металлу, наверное, снится, Что снова он стал рудой, Лежит на горе Магнитной, Бесформенный и молодой; Что снова идет он в домну, И снова проходит прокат, И движется танком огромным, И пушкой глядит на закат; И снова он давит бронею И гонит врага вон. Раскинулось поле боя, И снится металлу сон.

1944