Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

ПРЕДКИ

Лежат они, лежат зарытые В сырой и жирный чернозем, И облака бегут, отлитые Из серебра, чрез степь кругом. Кресты свалились с них каррарские В колючий и сухой бурьян. И табуны вокруг татарские И черный, грозный океан. Теперь и черепов смеющихся, Беззубых там не отыскать, Добычи нет там для грызущихся, И только для меня там мать Лежит в атласном одеянии С венком оранжевым на лбу, Как в Лукке тихой изваяние Иларии в каменном гробу. Но я храню их всех в обители Неосквернимой, здесь в мозгу, Где никакие уж воители Не могут их на всем скаку Попрать коней своих копытами, Где призраки одни живут, Где меж разбитыми корытами Нет капающих в мрак минут. Там я живу с своими предками На синем острове мечты, Там с Ангелами­однолетками Гляжу на синие цветы, Молясь на облака атласные, На волн зыбящийся брокат, И цветики вокруг безгласные Глядят со мною на закат. И жизнь не требует реальности, Как волн бушующих пеан, И жизнь в сознания зеркальности – Необозримый океан!

ПИНЕТА ВО ФЬЕЗОЛЕ

Под пиниями зеленый сочный бархат, Как драгоценный радужный ковер. С душой библейского я патриарха На бесконечность устремляю взор. Вдали долина дымчатая Арно, Флоренции священный силуэт. Издалека там всё высокопарно, Духовный там повсюду розлит свет. Глядишь, и красный плащ как будто Данта Меж лавровых мелькнет внезапно кущ, Иль Микель­Анжело внизу, гиганта, Увидишь сквозь нависший с окон плющ. И кажется, что снова Возрожденье Возможно строгих эллинских искусств, Что стоит создавать стихотворенья И жизненный преодолеть искус. И изумрудные зыбятся иглы, Благоухая терпко надо мной, И на стволе я вижу наши сиглы, Пронзенные алмазною стрелой. И ты глядишь восторженно мне в очи, Как опьяненная от красоты, И уходить под звездный полог ночи Не думаем еще ни я, ни ты. Все наши мысли в бирюзовой дали, Где чудится морская синева, И пинии поют совсем как тали, Как волны движется вокруг трава. И радостно, так радостно на сердце, Как будто много лет ушло назад, Как будто жизнь – причудливое scherzo И не прошли мы вместе через ад.

ЗАТИШЬ

Сегодня море – Спящая Царевна, Лежащая в хрусталевом гробу: Так неподвижно, так оно напевно, Так позабыло грозную судьбу. Жемчужная молочная безбрежность, В туманной дымке с небом поцелуй, Невыразимая словами нежность, Ни ропота, ни синих аллилуй. Как паучки­танцовщики над речкой, Едва воды касаются челны, И облачные сами мы овечки, Что в дымке палевой едва видны. Как призраки, висят над гладью скалы, Готический из мрамора собор. Беззвучно чайки в синие порталы Влетают, к бездне опуская взор. Безмолвно мы на барке притаились, Как за душистою копицей дрофы. Тетрадь стихов и книжка вдруг закрылись, И оборвались с полуслова строфы. Угрюмая невдалеке цистерна Вдруг заревела, лоцмана зовя, Ты вздрогнула, как трепетная серна, Шепнув: – В безбрежности мы два червя! Судьбы как будто костяные пальцы На горле сжались. Грянула бы буря! Как в Святки, в тусклое глядишь зеркальце, Мне жутко так сидеть, главу понуря! Дай сесть на весла! – Встрепенулся ботик, И зазыбился сзади иероглиф... И целовал я в гроте милый ротик, С опаской глядя на подводный риф. Потом поднялся свежий maestrale... Сребристая взвилася пелена, Ундины синие из недр восстали, Исчезла затишь наподобье сна!

НЕРОЖДЕННЫЕ

Блаженны нерожденные, Во чреве не взращенные Для смертного объятия. Блаженны без зачатия Живущие в безбрежности, Без материнской нежности, Никем не возвещенные, Еще не сотворенные. Они живут неспешные, Безличные, безгрешные, Как облака полдневные, Как моря зыбь напевная, Как звездное убранство В безбрежности пространства. Блаженны нерожденные, Во чреве не взращенные Космические атомы, Что никогда проклятыми Не будут прометидами, Таящими сомнения От первых дней творения. Будь это только лучики От Божьего сияния, Будь это только капельки Морского бушевания! Всё лучше, что страдания Не ведало сознания, Всё лучше отцветания С тоскою отрицания, Какою каждый стих Исполнен дней моих.

ОТОШЕДШИЕ

Блаженны отошедшие, Навек покой нашедшие: От смертного объятия, От творчества проклятия Давно освобожденные, В стихию возвращенные. Из них цветы душистые И мотыльки лучистые, И туи кисть смолистая Уходит в небо чистое, Из них угрюмо пинии Чернеют в неба линии. Их дух давно меж тучами, Над снеговыми кручами, Меж волн ритмично­сладостных, Бушующих и радостных, Иль в синих венах Божиих, На них во всем похожиих. Блаженны отошедшие, Покой навек нашедшие В движении, в сиянии И в ничего незнании. Они как нерожденные, Они как звезды сонные, Как пыль небес орбитная. Для них открылось скрытое В юдольном прозябании, В мучительном страдании От ветхих слов слагания!

РЕБЕНОК И ПОЭТ

Где­то слышно пианино За аллеей тополей. Детская то сонатина, Как расплывчатый елей, Заполняет воздух сонный. Листья падают с ветвей, Как червонные короны. Изогнувшись на скамейке, Я гляжу, весь отрешенный, На убогие семейки, Что на солнышке осеннем Греют с вожделеньем шейки, На девчурку, что, к коленям Прислонясь старшой сестренки, Насыпает пыль со рвеньем В ведрышко, со смехом звонким, А из ведрышка на ножки... Всё покрылось флером тонким. Взрослые грозят с дорожки, Но она смеется звонко, И другие с нею крошки. Я плету орнамент тонкий, Паутинные терцины, Улыбаясь за девчонкой, Но в душе сверкают льдины: Не такое же ль занятье Бесполезное – лавины Слов моих? Ведь есть проклятье На словах земного рода: Ложные они понятья, Не дающие исхода!

НОКТЮРН

Зажженная среди гостиной лампа. Под нею круглый прадедовский стол. По стенам книги. Старые эстампы. Окно раскрыто. Спит давно шеол. Сверкают звезды, полночи лампады. Медведица воссела на престол. Сентябрьская ночь полна услады. Вверху летучих слышен писк мышей И в речке лягушиные рулады. Мы у стола читаем повестей Средневековых пожелтевший томик, Написанных как будто для детей. Ах, как уютен наш убогий домик! Улыбка не слетает с бледных уст, Как будто на эстраде дачный комик. Вдруг в комнате раздался странный хруст От налетевших будто насекомых, И мир ночной не так уж нем и пуст. Собралось общество давно знакомых, Давно несуществующих теней, Стихиями на родину ведомых. Я поднял руки, как в начале дней, Когда лежал в оплетенной кроватке И ждал объятья матери моей. Но вдруг, как в школьной синенькой тетрадке, Как на наивных фресках у джоттистов, Увидел я миниатюрных, гадких, Крылатых, перепончатых, нечистых, Ушастых, зверомордых бесенят. Как угорелые они неслышно Кружились подле лампы, как отряд Бесовский, конвоирующий души. Чего они от нас, живых, хотят? – Чур! Не пищать в испуганные уши И не касаться крыльями волос! Мы не греховные и злые души, Не упадем на адский мы откос, Не скатимся в котел смолы кипящей. Чур! С нами укротитель ваш, Христос! – Ты бросилась в покой, вблизи лежащий, И полотенцем начала махать На хоровод, под потолком кружащий. Я ж принялся по­детски хохотать: Так гармоничны были эти тени, Бесшумно так кружилась ночи рать... И никакого не было сомненья, Что нам они не замышляют зла, Что только для моих стихотворений Они влетели в окна без стекла, Что свет дороже им полночной тени И рукопись моя среди стола. Да, мышь летучая для сновидений – Такой же красочный аксессуар, Как томная луна и куст сирени. Спасибо вам, сестрицы, хоть и стар Я вместе с вами уж кружиться в танце, Но дорог мне крылатый ваш кошмар, Как дороги пурпурные паранцы, Парящие в страну моей мечты, Как яркие на солнце померанцы И каменные Дории цветы.

АПОКАЛИПТИЧЕСКИЕ ВСАДНИКИ

Сегодня утром открывая ставни, Я посмотрел тревожно на восток, Откуда враг явиться должен главный, Антихрист сам или его Пророк С исподним воинством, готовым к брани. Но там зари алел лишь лепесток, Да облаков дремали синих длани Среди пинет далекой Валомброзы, Как спящие в прохладной чаще лани. Не видно было никакой угрозы, Но сердце будто бы попало в клещи, И дикие в него впивались розы. Предчувствия казались мне зловещи: Как в водолазном я дышал скафандре, Неумолимо, нежеланно­вещий, Как младший брат трагической Кассандры. И золото роняли мне платаны, И пряно улыбались олеандры. Но озарились горы­великаны, И брызнули лучи, как ореол: Промеж пинет попрятались туманы, И обнажился весь земной шеол, Зашевелилось всё и зашумело, – И Ненависть воссела на престол. И что­то страшное на нас летело, Как облако шуршащей саранчи, Как исполинского дракона тело. Зловещие сверкали там мечи И кованые серебром копыта, И черные клубились епанчи. Но суть была еще вначале скрыта, И я считал обычной непогодой То нашего чудовищного быта. Но вдруг отзывчивою мне природой Был выяснен иероглиф загадки: Из облака с зловещею свободой Четыре тощие совсем лошадки В лазурь скакнули розового утра. Издалека, как в расписной тетрадке, Они блестели в дымке перламутра, Потом всё ближе, явственней для глаза, Кружились по ветру седые кудри. Я знаю их, я три уж видел раза Не на одних картинках их Гольбейна, Когда кровавая пришла зараза. Я видел галопирующих с Рейна Коней из Откровений Иоанна И всадников его в степях идейных. На этот раз, как орды Чингисхана, Они с востока мчались на закат, На берег Атлантического океана. Вот, вот они! Передовой отряд, Четыре всадника, как на погоне, Глазами вещими без глаз глядят. Символы адские на черных бронях... Один из них на седенькой кобыле, И лук и стрелы на его попоне. Другой с мечом, на рыжей кляче в мыле, И в огненной сверкающей броне. А третий с мерою в беззубом рыле На вороном измученном коне. Четвертый был с косою и клепсидрой, И бледный конь его хромал во сне. На головах их были шлемы, митры, А на плечах плащи из гиацинта, Из пламени, из серы... На палитре Словесной нет такого лабиринта, Чтоб всадников исподних описать... Спасенье на вершинах только Пинда. И обнял я руками землю­мать И стал молить ее, чтобы заране Седьмую Ангел оборвал печать И наступило вечное Молчанье!

НА ЭКРАНЕ

Тихо волны на песочек Набегают там в мозгу, Золотой на них листочек Плавает на берегу. Я прислушиваюсь к плеску Меж извилин мозговых, Пены изучаю фреску, – И струится синий стих. Над обрывом сад есть старый, Также у меня в мозгу: Летние исчезли чары, Все деревья там в снегу. Лишь над стенкою у моря Роза красная цветет, Несмотря на смерть и горе, Песни вешние поет. Лепестки ее, как дождик, Падают в морскую грудь, Скалы, как трусливый ежик, Игол поднимают жуть. Волны воют, ветер свищет, Меж извилин мозговых Всё мертво, как на кладбище, – Но струится синий стих. Лепестки меж всех извилин Красные в моем мозгу, И зловеще плачет филин На пустынном берегу.

КРЫЛЬЯ И ЛИЛИИ

В душе моей есть клумба белых кринов, Благоухающих как Божий рай, И Ангелов я вижу исполинов И свой родимый черноморский край, Где я из камышей и иммортелей К лазоревому Боженьке взывал, И мать склонялась над моей постелью, И бушевал у ног понтийский вал. В моем мозгу есть место Божьим детям, Слетающим за лилии стеблем, Гуляющим по терниевым плетям В извилинах с разросшимся плющом. Какое трепетанье белых дланей! Какой загадочный болотный блеск! Какое извиванье синих тканей! Какое завыванье, шорох, плеск! Все Ангелы с полотен Боттичелли Собрались у меня в больном мозгу, И я взлетаю будто на качели, Как волны на скалистом берегу. Но где ж Мадонна? Подле яслей бедных, Где я, седой, юродивый, лежу, Где из засохших слов тоски наследной Словесные орнаменты нижу. Она кладет ласкающую руку Мне испытующе на бледный лоб, И я, забыв про творческую муку, Гляжу с надеждой в недалекий гроб.

ДРИАДЫ

В платанах с белыми стволами И серебристою листвой, Поддерживающих ветвями Небесный купол голубой, Я вижу строгий храм дорийский С процессией кариатид… Какой в них ритм мусикийский И важный иератичный вид! Сторукие живут дриады В них с обольстительной душой, Зыбясь от солнечной услады Под изумрудной пеленой. С платанами я друг издавний: Лишь заприметят на крыльце, Как реверансом встретят плавным С улыбкой милой на лице. И я воздушным поцелуем Им отвечаю, как тенор, И так мы долго салютуем Друг друга, поднимая взор. Потом, спустившись на аллею, Я обхожу их стройный ряд И шелковую глажу шею Трепещущих от ласк дриад. Деревья все имеют души Бессмертные среди ветвей: Очисть от паутины уши И нежный стан рукой обвей! Любовь ундин полна услады, Заманчив голос их живой, Но, обнимая стан дриады, Уходишь в небо головой!