Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

НА СИНАЕ

Я в жуткой человеческой пустыне Невыразимо одинок. Никто о Божием не знает Сыне, Хоть жизни истекает срок. От повторения всё той же муки Склонилась долу голова, Повисли некогда живые руки, Как придорожная трава. Как за волной волна проходит в море, Вокруг проходят поколенья, И новое всё вырастает горе И новое для всех томленье. И так же я гляжу, не понимая, На вешние природы чары И на вершину синего Синая Готов подняться, чтоб от кары Избавить свой народ осатанелый И новые снести скрижали, Сокрытые за этой тучей белой, – И нет конца моей печали.

ПОКОЙ

Грохочет дальняя гроза. Стрекочет в соснах стрекоза. Меж облаков вверху мятеж. Трава колючая свистит И шепчется, как эремит В беседе страстной с божеством. Смятение во всем живом: В дупло попрятались жуки, Прильнули к травам мотыльки. Лишь ласточки меж туч круги Описывают, как враги В полете брачном мошкары, И нет забавнее игры. Я из окна на них гляжу И тоже вензеля пишу Незримые меж черных туч, А по спине моей сургуч Течет горящий, словно я На самом склоне бытия. И странный, сладостный покой Рождается в душе больной, Как будто бы я одержим Незримым естеством чужим, Причисленным к блаженным ликам, Как будто я уже в великом Потустороннем сне, И Вечность Мать во мне.

НА ЧУЖБИНЕ

Как биллиардный стол зеленый – Понтийская родная степь. Над нею облаков корона, Жемчужная в лазури цепь. И кажется мне, что ребенком По ней с рогаткой я брожу И, как испуганный теленок, На страхи всякие гляжу: То меж крапивы у лимана Увидишь конское стерво, Кишащее как Аримана Чешуйчатое божество, То ужика через тропинку, Раздавленного сапогом, То раздробленную былинку, И Смерть, куда ни глянь, кругом. Но я совсем счастлив в природе: Чем ювелирней, тем милей Мне формы Божьи, хоть в народе Единственный я ротозей. Весь век свой я ходил влюбленный Во всякий творческий пустяк, Как Микель­Анжело бездонный: Мне дорог был простой червяк. И степь родную я, как Дюрер, Во всей подножности познал, И против отрицанья бури Я красоты точил кинжал. И вижу, вижу на чужбине Целинный свой я чернозем И строю из него в пустыне Фантазии нетленный дом.

КЕНТАВР

Я, как кентавр, слился с окошком, Оно – мой белокрылый конь, Где я с пустым стою лукошком, Души просеявши огонь. И я гляжу, как старый идол, В лазоревую бирюзу, И виды всякие я видел, И ос в мозгу и стрекозу. Всё изжужжалось там навеки, Исфимиамилось, как дым, Все посливались в сердце реки, – Я снова синий серафим. Порешено уж всё познанье, Нет ничего извне меня, Я – созерцанье без сознанья, Я – столб словесного огня.

БЕЗДУМИЕ

Не думай ни о чем, мой друг, Чтоб не воскрес в душе испуг. Вся жизнь – нелепый лабиринт, И нужен творческий абсинт, А не сомнительная нить Нам Ариадны, чтобы жить. Пусти меж камней корешки И верь в свои лишь лепестки. Качайся по ветру, молись И в бездну синюю свались, Когда засохнет стебелек, Как однодневный мотылек. Будь синим в синих волн игре, Будь как свеча на алтаре!

НЕВИННОСТЬ

Величайшие песни не спеты Ни одним из поэтов земли, Те, что белым виссоном одеты, Как мечты голубой корабли. Величайшие песни у Бога Спят в лазурью покрытой груди: Потерялась давно к ним дорога, Вся поэзия еще впереди. Нам нужна б голубиная кротость И младенцев невинных зрачки, Нам нужны бы таинственный Лотос И газели смиренной прыжки. Мы ослепшие все в лабиринте, Близорукие в мраке кроты, Мы в лазурной читать Септагинте Разучились давно уж мечты.

УСТАЛОСТЬ

Я спать хочу, но сном последним, Что ни на есть последним сном, По райским не снуя передним, Под Божьим не стоя окном. Я спать хочу без превращений, Без сказочных метаморфоз. Не нужно никаких прощений, Не нужно лилий мне и роз. Всё будет возрождаться снова Космогоническое зло, И из поблекнувшего слова Цветное в куполе стекло. Но мне не нужно воскресенья: Я слишком от всего прозрел, Меня не тешит уж творенье, Мой воск до капли догорел.

НА ВЕТРУ

Ветер воет, ветви гнутся, Словно колос под косой. Облака на юг несутся, Дождик падает косой. Я один лишь не несуся Мысленно уж никуда, Крыльев я своих страшуся Многие уже года. Всюду то же небо, тучи, Та же радуга цветов, Меж колеблющихся сучьев Мне театр везде готов. Я актеров сам в отрепья Наряжаю, как царей, Древние везде черепья, Волны сказочных морей. Всюду так же ветер воет, Всюду те же облака, И трагедия, как в Трое, Век за веком, те ж века. Ветер мне тереблет гриву, Поседевшую давно, Я держу в руках оливу, И вокруг темным­темно. Гнутся за окном платаны, Приседают, как маркизы, Пляшут облака­гитаны, Я гляжу на них сквозь ризы.

СМЕРТЬ

Смерть – несомненное начало Еще сложнейшей жизни нашей. И не пугает змея жало Меня, склоненного над чашей. Окончится неразбериха Лишь жизненная хоть на миг, Доскачет по полу шутиха, Исчезнет пирамида книг. А дух уйдет освобожденный В природы синее ничто, Уйдет в Хаос вокруг бездонный. И Случай будет с ним в лото Играть, ища метаморфозы, Достойной для него теперь: То венчик ароматной розы, То в джунгле затаенный зверь, То облак с красными краями, То в шали жемчужной волна, То каменный в лесу Гаутами, То в преисподней Сатана. Не дай мне, Боже, только снова Висеть на кедровом кресте Для созидания из слова Венца тернового мечте!

ИКОНА

Как за ризою чеканной Византийская икона, Маскою гляжу я странной, Терниев на мне корона. Я сухой и иератичный, Пара глаз, как уголь, черных, Ко всему я безразличный, Палачам идей покорный. Никаких уж мне историй Прошлого совсем не надо: Облачных фантасмагорий Лишь на дне кромешном ада Не могу забыть да неба. Остальное всё – задворки, Где голодные амебы Извиваются у норки. Остальное – ужас яви Неудачного творенья: То не хвост заката павий, Не искусство сновидений. Я же – творческий художник, Почитатель чистой формы: Мне дороже подорожник И армад небесных кормы. Я изменчивый, как тучи, Оборотень я былинный, Выросший на горной круче Цветик голубой, вершинный.

МЕДУЗА

Мы происходим от медузы, Зыбящейся в зияньи волн, И это мне внушают Музы, Когда качают утлый челн. И я приемлю этих предков Охотнее, чем обезьян, Ловящих блох среди объедков Или ревущих меж лиан. Мне море всех лесов дороже, Всех человеческих трибу: Оно на божество похоже В хрустально­голубом гробу. Его серебряные формы, Его подводные цветы, Как кораблей лилейных кормы, Рождают странные мечты. И нет обидного с медузой Вести мне древнее родство, Она – сестра словесной Музы, Она – почти что ничего. А ничего – символ высокий Бессмысленного бытия, И, как цветочек одинокий, Над бездною качаюсь я.