Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

ОБЛАЧНЫЕ ВИДЕНИЯ

В пожаре небо, словно Страшный Суд, – Или вакхический какой­то блуд. Все краски Веронезовой палитры, – Короны, шлемы, диадемы, митры. Феерия, святой апофеоз, Видение с гирляндой алых роз... Кой­где поднимется вдруг голова – Как будто греческого божества, Иль мощное опустится колено, Белеющее, как морская пена, Иль великан покажет кулаки От долгого лежания тоски... А я один, как будто бы лунатик, Иль оловянный на часах солдатик, Стою среди росистых в скалах трав, Гляжу на неба дивный архитрав, На мощных Микель­Анджело гигантов, Меж ореолов, лилий и акантов: На «Ночь» и на «Зарю» – сивилл могучих, – На «День» и «Сумерки», из грозной тучи Изваянные смертным божеством. И, увлеченный странным торжеством, Зачем­то снова пятистопным ямбом Певучие слагаю дифирамбы – За упокой души своей тревожной, В действительности ставшей невозможной...

ВОСКРЕСЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ

Как змеевласый хор Эринний, Бегут на север облака. Смолы чернее шапки пиний. Как меч заржавленный – река. Сверкающие розги хлябей Секут оконное стекло. Не нужно вовсе астролябий, Чтоб звездное постигнуть зло. Запахло мокрою землею, Могилы чернобурым дном, И внемлешь сонною душою, Застыв за ледяным окном. Дома напротив – как старухи, В дугу согбенные, с клюкой, Платаны – как паук сторукий В сети сребристой над рекой. Слепят трезубцы страшных молний Раскрытые, как гроб, глаза. Из мрака Ахеронта челны Бегут, как из ресниц слеза. Я – сын недоуменный Божий – Люблю стихии правый гнев, На творчество Отца похожий, На братьев Ангелов напев. С дороги пыль смывают хляби, – Не нужен лабиринт дорог: В грозу без всяких астролябий В сознаньи воскресает Бог.

МЕРТВАЯ ЛИПА

Громадная скончавшаяся липа Стоит – как черный на траве коралл. Ни шелеста манящего, ни скрипа, Как будто Ангел Смерти оборвал Все до последнего с нее листочки. Как хороша небесная эмаль! Окаменелые навеки почки Как хороши! Поэзия. Печаль. На Божьем свете ни одной нет формы Законченнее греческих пальмет, Но эти ветви целовали штормы В течение семидесяти лет. Иероглифов черные контрасты – Очарованье для мятущейся души. Пока не явятся сюда иконокласты С пилой и топором, – пиши, пиши, Пиши словами «мертвую натуру» – До веточки тончайшей, ло листка Из золота в полуденной лазури, Дрожащего от ласки ветерка. Пиши, чтоб вырезал тебе для гроба Из мертвой липы шесть досок столяр, Чтобы лежали вы в ячейке оба, – Труп липы мертвой – и живой гусляр.

ПРЕОБРАЖЕННЫЙ ШЕОЛ

Холмики с оливами – кулисы. Обезглавленные кипарисы... Мшистые капеллы и кресты, – Лживые бессмертия мечты. Дух захватывает город Данта – С бастиона Микель­Анджело гиганта: Колокольни, башни, купола, Гор вокруг лазурная пила. Но всего прекрасней Сан­Миньято Мраморный фасад в лучах заката – С музыкой геометричных форм, Переживший исполинский шторм. А внутри под вечер – Песня Песней, Никаких мучений нету прежних: Сердце там свободно от всего, Сердце там – земное божество. Всё певуче: арки и колонны, Мозаичный Демиург на троне, Фрески примитивнейших кистей, Голоса органа и детей. Но всего прелестней для страдальца – Трон в капелле дивной португальца, А на троне вновь – моя жена Как тогда – светла и смущена. Руку я дрожащую целую И, как тридцать лет назад, ликую. И лучи вокруг, как ореол, В рай преображают весь шеол.

ПЛЯСКА ЭРИННИЙ

Над головою купол синий – Как опрокинутая чаша, И хоровод под ним Эринний Озлобленных – как совесть наша. Там грозди звезд на Божьей митре, Там ожерелье облаков. Здесь – змей узлы на масках хитрых, Здесь целый лабиринт врагов. Там мира жуткого Создатель, – С небесной вестью Моисей. Здесь истомившийся мечтатель И примиренный фарисей. Седоволосые красотки С шипящими узлами змей Костлявою рукой за глотку Схватили тысячи теней. В руках у них зловещий факел, Котурны на сухих ногах. От ужаса никто не плакал – И умирал, как зверь в норах. Все в чем­нибудь да виноваты, Все породили реки слез, Настал для всех нас час расплаты, И ужасы метаморфоз. Вот, вот они во мраке видны – Костлявых множество клещей! Зеленоокие ехидны, Сожмите глотку мне скорей!

ВЕЧЕРНИЙ ПЕАН

Червонные листы платанов Колышутся перед окном. Уже на облачных тартанах Поставлен парус с багрецом. Душа открыта, как окошко Церковное. Колокола Звонят под черепом немножко, Хоть служба в церкви отошла. Я храм перед лицом природы – С органом, с пламенем свечей. И я бесстрашно гимны, оды Пою средь злобных палачей. В закатный час я оживляюсь, Как филин, чувствующий ночь, За чувства низменные каюсь, И улетаю мыслью прочь. Куда лечу я? Всё в пустыню, На гребни волн, на темя гор, Где Вечности найдет богиню Лазурью опьяненный взор.

МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ

Не видно смысла в звезд вращеньи, В жестокой атомов борьбе, В материи преображеньи, В неотвратимо злой судьбе. И если бы не страдиварий, Поющий в трепетной груди, Не дивные природы чары, – То что б осталось, посуди! Но есть мелодий круг сокрытый В явленьях мертвых естества, Есть легкокрылые Хариты, – И внемлешь, как растет трава, Как тучи движутся бесшумно, Как волны плещутся у скал, Как ветер шевелит раздумно Алмазами морских зеркал. Глядишь в страдающую душу Свою – и горестно молчишь... Гармонии ты не нарушишь, Хоть ты и мыслящий камыш. Твои слова теперь – зыбленье Зеленых в синеве ветвей, Над чашей жуткое моленье, – Ты серый Божий соловей.

ОСЕННЯЯ ГРОЗА

Дуй, ветер, дуй! Потоком лейте, хляби, Как будто бы на сцене Король Лир! Сквозь стекла – от волнующейся ряби – Не виден – сразу опустевший мир. От вспышек молний не спасают ставни, И сотрясает стены страшный гром. Платаны зашуршали, словно плавни, И в жилах пламенный струится ром. Аллеи за окошками пустынны, Асфальт и рельсы – словно серебро... Ни звезд, ни фонарей. Хаос старинный – Как преисподней страшное нутро. И всё же, как в уютной галерее, Мы два счастливых вместе голубка. Ты в красных бусах на лилейной шее, Но странно­холодна твоя рука! В глазах, открытых как­то необычно, Панический по временам экстаз, И ты еще любуешься трагично, Как блещет всплесков на стекле алмаз. Дай руку мне холодную, бедняжка, И молний этих Божьих не страшись! Как ни качались бы платаны тяжко, Мы для качаний этих родились.

СТЕПНАЯ ИДИЛЛИЯ

Надо мной колосья расшуршались, Подо мною мать­сыра­земля, Муравьи мне в волосы забрались, – С облачного каплет корабля. По колосьям ползают букашки, В васильках заснули мотыльки, Облачные сладко спят барашки У молочной дремлющей реки. Но всего занятней стройный колос С искрящимся бронзовым жуком. Что за странный бархатистый голос, – Словно дьякон, славящий баском. Как неистовый, он что­то ищет, Словно в поле потерял жену, Словно, не найдя достойной пищи, Влезть задумал в колыбель к зерну. Что за панцирь золотисто­синий, Будто он – из осажденных Фив, Будто изваял его Челлини... Как он необуздан и счастлив! Этот колосок со скарабеем Металлическим на фоне туч, Мне сейчас прекрасней Одиссеи, Пенистых морей и горных круч.

ОБЛАЧНЫЙ ЭСКИЗ

Как лепестки гигантской розы, Плывут в лазури облака. Для световой метаморфозы Их Божья создала рука. Без устали преображаясь, То радостные, то в слезах, В лучах живительных купаясь, Они живут в моих глазах. Поэту очень мало надо: В лазурь раскрытое окно, Да слова пьяная менада, Да девственное полотно, – Когда перед окошком тучек Клубится вольный хоровод, Когда не видишь детских ручек, Молящих хлеба у ворот, Когда не видишь ни лохмотьев, Ни глаз слезящихся, морщин, – Когда в сияющем кивоте Ты – первородный Божий сын!

ЖАЖДА БОГА

Мне ничего, помимо Бога, Теперь не нужно на земле, Но ни одна к Нему дорога В кромешном не приводит зле. Я мнил найти Его в природе Средь сокровенных жизни тайн, Иль в скованном своем народе, Что в муках так необычаен. Но лишь в глазах твоих – забытый Нашел Всевышнего я след, Когда ушел, как эремиты, От яви неизживных бед, В искусств классических музеях И в ритме вдохновенных слов, В своих душевных пропилеях, Закинув сеть, как рыболов. Но это всё – одни следы лишь, Подчас горячие следы, – И многие из них сокрылись, Как камень в зеркале воды. Явись же мне на смертном ложе, Хотя б на мимолетный миг, Явись мне страждущему, Боже, Под тяжестью моих вериг!