Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

II

1

Два дня спустя. Прорвалось солнце Из-за стальных недвижных туч Меж филодендрами в оконце, И незлобиво вялый луч Его, как в прибережной пене, В разбросанном играет сене.

2

Седобородый оборванец Читает за столом псалмы, И рубища его румянец Коснулся солнечной каймы, И по еврейским письменам Скользят лучи по временам.

3

Под тем же блеклым одеялом, Меж двух чахоточных свечей, В покое жутком, небывалом, Как вещь простая меж вещей, Какая-то простерлась форма, Как щепка в тине после шторма.

4

Под этой складочкою – ноги, Под этой – налитой живот, А там, внизу, – комок убогий, Там жуткие глаза и рот; Какой он тихий, тихий, жалкий, Какой он скромный, как фиалки!

5

А рядом в гнутом венском кресле, Чуть-чуть туманный, как живой, Сидит он странный, жуткий… Если б Не эта кучка предо мной, То подошел бы, как бывало, И через смерти покрывало.

6

С недоуменьем пред загадкой Стоял я долго безнадежной, В истоме горестной и сладкой, Без страха, без тревоги прежней; Там возвышающий финал Бетховена я ощущал.

7

Но рядом, в комнатке соседней, В живых остались два лица Перед трагедией последней, Они в нем мужа и отца Теряют и загробной веры Они не взяли у химеры!

III

1

А час спустя у синагоги Несли скрипящие носилки В грязи ухабистой дороги К свежезияющей могилке, И, в белый саван спеленат, Лежит в них отошедший брат,

2

Защитник верный униженных, Заброшенных в полночный край, Отчизны солнечной лишенных И пальмовых Сиона вай; Перед пасхальною агодой Он с вечной встретился свободой.

3

Он в жизни не хотел отличья, Ни почестей и ни наград, Но скромен был до неприличья Последний нищенский обряд: Народу мало, речи жалки, В снегу красноречивей галки.

4

Так лучше! Чем неприхотливей Обряд бывает погребальный, Тем он значительней, красивей, Тем ярче ангелом опальным Себя воображает каждый, Тем больше зарубежной жажды.

5

И на картине Тициана Немного лиц, а пафос страшен; Жены зияющая рана И труп, цветами не украшен, – Сильнее выражают смерть, Чем мира гаснущая твердь.

6

Вот край могилы. Труп спустили, Глаза Сионскою землей До воскресения закрыли, И глина желтою струей Полилась… И жены язык Издал нечеловечий крик.

7

Ее уводят. Что же? Надо: Живые мертвым не чета. И в первый раз читают кадеш Без слез, как автомат, уста Застывшего от горя сына… На фоне вешняя картина:

8

У тына чахлые коровы, Сереют хаты, дремлют плавни… А здесь один лишь холмик новый Меж сотен холмиков недавних. А в холмике сосновый кол, Да ног следы, да частокол.

9

Так это всё? Венец страданья, Исканий, жалоб и стремленья? И сердце, разум мирозданья, – Как мимолетное виденье, Как дым, как порванная вервь, И равен человеку червь?

10

Нет, нет, не всё! Великой Тайны Такой нестильный архитрав Не завершит необычайных, В безбрежность устремленных глав, И сердце чуткое давно Могильное отвергло дно! 

IV

1

Неописуемость страданья И безнадежность бытия – Залог загробного свиданья И совершенней жития; Бессмертие души едва ли Не достоверней всех реалий.

2

Что наша жизнь? Недоуменье, Тяжелый, непробудный сон; Потустороннего знаменья Лишь саванный дает виссон, А агонийное прозренье Для нас начало пробужденья.

3

Глухонемым и ослепленным, По грудь погрязшим в муравейник, Мечом борящимся картонным Не покоряется келейник, За хаотичностью реалий Он гармоничных ищет далей.

4

Нет объяснения в аорте И в копошащемся мозгу, В стихиях, в силах и в реторте На этом смрадном берегу, А сердце в тысячу веков Освободилось от оков.

5

А сердце чувствует в экстазе, Что, переплыв за море зол От воплощения проказы И грезы уплатив обол, Оно в предчуянном Эдеме Зажжется в Божьей диадеме.