Страстотерпцы

— Ты полежи! — посоветовал Фёдор Михайлович, подвёл к постели и удалился на цыпочках.

Алексей засмеялся, и ещё кто-то засмеялся.

— Господи! — перекрестился царевич.

Невидимка засмеялся пуще.

Алексей отбежал под образа, опустился на корточки и увидел: под кроватью сидел братец Фёдор.

— Я убежал! — сообщил Фёдор и позвал к себе: — Подойди, я тебя потрогаю.

— Зачем меня трогать.

— Ты — царь.

— Не царь, а наследник.

— Я сказал Хитрой: и я — наследник! А Хитрая не велит наследником зваться.

Фёдору в мае исполнилось шесть лет, его забрали с женской половины дворца. К мужской жизни он ещё не привык. Алексей пожалел братца:

— Вот если я помру, тогда ты тоже будешь наследником.

— Буду! Буду! — захлопал в ладоши Фёдор.

Алексей обиделся, проглотил комок слёз: Господи, что же братец радуется? Глупенький-то какой!

Спросил:

— Хочешь мою цепь поносить? Только на единый миг, а то кто войдёт ещё.

— Хочу! — сказал Фёдор, но остался под кроватью.

— Вылазь! — Алексей взял со стола тяжёлую золотую цепь, разглядывал крест с Богородицей и Младенцем.

Фёдор выскочил из-под кровати, как медведь из берлоги, приткнулся к брату, затеребил, приплясывая:

— А я вот он! А я вот он!

— Стой по-царски, покойно!

Фёдор закрыл глаза.

— Не жмурься. Смотри ласково. Чтоб все тебя любили.

Фёдор хихикнул, рот у него расползся до ушей.

— Рот закрой! Глазами улыбайся! — Алексей поднял цепь над головою брата. — На меня возлагали её вселенские патриархи!

Опустил цепь на цыплячьи плечи братца.

— Тяжело?

— Я потерплю! — прошептал Фёдор, становясь неподвижным и будто прирастая к цепи.

— Братья царя — его руки, его ноги, его ум, — сказал Алексей назидательно. — Ты, великий князь, будешь в походы ходить, города строить... Корабли! Батюшка уж такой большой корабль строит! А мы с тобой построим тыщу больших кораблей. По всем морям под парусами побегут.

Покрутил глобус на столе для занятий, подал царевичу рисунок с изображением большого, с поднятыми парусами, корабля.

Фёдор снял цепь, взял картинку и проворно шмыгнул под кровать. И вовремя.

Прибежала запыхавшаяся мамка Алексея княгиня Анна Григорьевна Катырева-Ростовская.

— Царевича Фёдора украли!

— Ах-ха-ха! Ах-ха-ха! — развеселился под кроватью «украденный».

Мамка кинулась на четвереньки.

— Он, батюшка! Он, светлый свет! А ведь Анна Петровна голову потеряла! Живёхонький ты наш, светлёхонький!

Кинулась с радостными кликами за бедной Анной Петровной Хитрово, навела целый курятник нянек.

Принялись выманивать Фёдора из-под кровати, а он не шёл.

— А ну, тихо! — строго и звонко приказал наследник и позвал брата: — Фёдор Алексеевич! Иди-ка погляди, как меня будут облачать в царское платье.

Фёдор немножко подумал, показался из укрытия, опасливо озираясь на мамок. Алексей подошёл к нему, взял за руку.

— Государь, Алексей Алексеевич! — поклонилась наследнику Анна Петровна. — Дозволь забрать его высочество.

— Вот обрядят меня, Фёдор Алексеевич и пойдёт с вами. Я обещал ему.

И хитрая Хитрово не посмела перечить в светлый праздник пресветлому виновнику праздника.

А праздник был на всю Россию. Столы царь повелел накрывать в Грановитой палате.

После молитвы, благословения вселенских патриархов, патриарха московского к великому государю Алексею Михайловичу обратился с благодарственной речью объявленный всему свету наследник престола государь-царевич и великий князь Алексей Алексеевич. Сначала говорил на вечной латыни, потом по-русски.

Алексей Михайлович сиял, видя, что многие бояре и окольничие от изумления ухватили себя за бороды, другую речь царевич сказал, обращаясь к вселенским патриархам, причём первую часть её произнёс на греческом языке.

На пиру Алексей Михайлович дарил вселенских и московского патриархов серебряными, с кровлею, кубками, пожаловал по отрезу зелёного бархата, двумя отрезами атласа, отрезом камки, двумя сороками соболей.

Митрополиты и епископы получили по кубку без крышки, по отрезу атласа, по сорока соболей. Архимандриты, игумены и протопопы — денежное жалованье.

Наследник тоже дарил. Патриархам поднёс кубки с кровлею, по отрезу золотого турецкого бархата, по два отреза атласа, по два отреза камки, по два сорока соболей.

После здравиц и застолья Алексей Алексеевич провожал патриархов до передней великого государя и там, на посошок, поднёс Паисию и Макарию по отрезу рудо-жёлтого бархата, а Иоасафу — зелёного.

Великий государь провожал патриархов до деревянного крыльца, а царевич, воротясь в Грановитую палату, жаловал бояр, окольничих, думных и ближних людей водкою и романеей.

Распрощавшись с гостями, разоблачившись, Алексей Алексеевич повалился в опочивальне без сил на лавку. Ведь каждого гостя нужно было дарить здравицей и чашей, а чаша, как хорошая гиря, пока-то подойдут, поклонятся, примут.

Алексей Михайлович пришёл пожелать сыну покойной ночи.

— Лежи, лежи! — предупредил с порога. Сел в изголовье. — Уморился... Большие пиры — большое испытание... Говорил ты внятно, складно. Да языками-то! Языками! Хвалю. Обе речи мудрые.

— Отче Симеон писал.

— А ты не забыл, не смешался. А матушка-то наша, государыня-свет, всё ещё потчует гостей.

У Марии Ильиничны был свой, царицын стол. У неё кушала грузинская царица Елена Леонтьевна, приезжие боярыни, родня и вся сановная женская половина государыни Москвы. Была на пиру Федосья Прокопьевна Морозова. Сей пир стал для неё последним.

На следующий день, 2 сентября, в верхних покоях царского терема за семейным праздничным столом великий государь Алексей Михайлович ел с царицею Марией Ильиничной, с наследником царевичем Алексеем Алексеевичем, с царевичами Фёдором Алексеевичем, Симеоном Алексеевичем, Иваном Алексеевичем. Ивану в августе исполнился годок, и он был за столом с мамкою, другая мамка смотрела за двухлетним Симеоном.

У царевен Евдокии, Марфы, Софии, Екатерины, Марии, Феодосии был свой отдельный стол на женской половине дворца.