Стратегия. Логика войны и мира

Часть III Итоги: большая стратегия

Теперь мы, наконец, готовы приступить к рассмотрению большой стратегии и выйти на уровень окончательных результатов. Это тоже повседневная форма стратегии, потому что динамическое действие парадоксальной логики постоянно присутствует в международной политике, даже если война представлена лишь в какой-либо форме сугубо теоретической возможности.

При рассмотрении прежних уровней стратегии, от технического до стратегии театра военных действий, у нас были удобные ярлыки, позволявшие проводить различие между нормативными доктринами, установленными военными, анализом заинтересованных наблюдателей и объективной реальностью на каждом из уровней. Существуют, например, виды тактических действий, предписываемые командованием либо для конкретного рода войск («бронетанковая тактика»), либо для того или иного типа местности («тактика войны в джунглях»); есть тактический анализ, проведенный для того, чтобы оценить тот или иной вид оружия или объяснить тот или иной эпизод битвы; есть также тактический уровень стратегии, взятый сам по себе, как он существует в реальности, независимо от того, рекомендовалась ли когда-нибудь какая-либо особая тактика, проводился ли какой-либо анализ. То же самое отмечалось и в случае трио — предписанной и применяемой техники, технического анализа боевых столкновений и самого технического уровня стратегии. Не встречалось особых сложностей в проведении различия между предписанными оперативными методами, например «глубокой обороной»; анализом на оперативном уровне глубокого наступления Паттона во Франции в 1944 году; и оперативным уровнем как таковым, значение которого зависит от места, отведенного в нем реляционному маневру. На следующем уровне необходимость в ясности вынуждала к довольно неуклюжим формулировкам, когда речь шла, например, о различиях между «натовской стратегией театра военных действий» (анализом на уровне стратегии театра войны) и уровнем стратегии театра военных действий как таковым, на котором военные события рассматриваются в пространственном контексте.

Однако на уровне большой стратегии у нас нет подходящих терминов, чтобы провести различие между большой стратегией- как доктриной, декларируемой тем или иным государством либо приписываемой ему («Китайская большая стратегия»); большой стратегией как уровнем анализа, на котором мы рассматриваем совокупность того, что происходит между государствами в мирное время и на войне; и реальностью большой стратегии, представляющей собой высший и окончательный. уровень стратегии в целом. Конечно, только последняя ипостась существует везде и всегда, потому что лишь очень немногие из государств, участвующих в международной политике, обладают собственной, разработанной ими самими стратегией. Моя же цель, как всегда, заключается не в том, чтобы рекомендовать некую конкретную стратегию для некоей конкретной страны, а скорее в том, чтобы вскрыть внутреннюю реальность парадоксальной логики на уровне большой стратегии.

Глава 13 Сфера действия большой стратегии

Если мы вернемся к предлагавшемуся ранее образу стратегии, где она представала чем-то вроде многоэтажного здания, этажи которого приходят в движение под волнами действия и противодействия, то обнаружим, что самый верхний этаж этого здания значительно обширнее, чем все, находящиеся ниже него, — что невозможно в реальной архитектуре. Что касается уровня большой стратегии, все происходящее на нижележащих, военных, уровнях в той или иной форме отражается в широком контексте международной политики, что сказывается и на невоенных отношениях между государствами: формальных дипломатических связях, пропаганде в средствах массовой информации, тайных операциях, на собираемых разведкой сведениях о соседях, а также на всех экономических сделках, значение которых выходит за пределы интересов частных лиц. Следовательно, на этом непропорционально просторном верхнем этаже в постоянных взаимодействиях между странами всплывает то, чего им удалось или не удалось достичь в военной сфере: на техническом, тактическом, оперативном уровнях и на уровне театра военных действий.

Если взять другой образ, ухватывающий динамическую реальность нашего предмета, то большую стратегию можно рассматривать как слияние военных взаимодействий, перетекающих вверх и вниз с одного уровня на другой и образующих «вертикальное» измерение стратегии, в то время как на поверхности мы видим различные отношениями между государствами, образующие «горизонтальное» измерение стратегии.

Стратегия в международной политике

Границы большой стратегии очень широки, но они не охватывают собою все отношения всех стран, участвующих в международной политике во всей ее совокупности. Каковы бы ни были отношения между, скажем, Швецией и Гватемалой, едва ли на них повлияет взаимный страх нападения или взаимные ожидания военной помощи. Отсюда следует, что шведско-гватемальские отношения не обусловлены логикой стратегии — хотя, конечно, и Швеция, и Гватемала действительно поддерживают стратегические отношения со своими потенциальными врагами и потенциальными союзниками, и эти отношения в какой-то точке могут пересечься. Таким образом, большая стратегия существует внутри международной политики, но не совпадает с ее границами. Попутно мы можем отметить, что один из способов оценить состояние глобальной политики по некоему «нормативному индексу прогресса» заключается в том, чтобы определить, какой процент международных отношений имеет существенный стратегический заряд [167] . Правда, большая стратегия существует и вне международной политики, ибо она включает в себя высший уровень взаимодействия между любыми сторонами, способными применить друг против друга силу, включая преступные и террористические группировки.

167

Если рассматривать членство в Организации Объединенных Наций как критерий, то можно сказать, что в настоящее время существует чуть более 190 государств. Простое умножение показывает, что существует более 38 000 двухсторонних межгосударственных отношений. Однако из них меньше сотни обладают каким-либо заметным стратегическим зарядом.

Та же самая парадоксальная логика прослеживается на уровне большой стратегии и во внутригосударственных делах — в тех случаях, когда государственная монополия на применение силы является неполной: будь то в гражданских войнах или в преступной деятельности. В действительности можно было бы обнаружить уровень большой стратегии даже в ножевой драке между двумя головорезами в темном переулке: их рыки и вопли можно рассматривать как формы дипломатии и пропаганды; либо один, либо другой могут попытаться использовать экономические стимулы, предлагая деньги за прекращение драки; известная доля разведывательной деятельности и обмана присутствует, когда каждый из них норовит сбить противника с толку ложными заявлениями. В такой драке мы можем распознать и тактический уровень, на котором происходят их выпады и парирования, и технический уровень — использование ножей. Даже сами участники поножовщины осознают различия между уровнями, потому что умоляют друг друга, угрожают, заключают сделки, продолжая драку. Так что большая стратегия может наличествовать даже в самом мелком масштабе — по крайней мере, до того времени, пока не прибудет полиция.

Но, хотя логика, действующая в ножевой драке, точно та же, что и логика международной политики, явления, которые она определяет, сильно отличаются друг от друга, и не только из-за масштаба, но и потому, что эти явления состоят из индивидуальных поступков и мыслей. Поэтому весь институциональный и политический аспект, характеризующий поведение государств, здесь полностью отсутствует, а вместе с ним — и постоянное противоречие между политическими соглашениями, подчиняющимися прямолинейной логике, и парадоксальной логикой, которая правит конфликтами. Мое исследование ограничится взаимодействиями между государствами не потому, что самое естественное место стратегии — именно там, но по ровно противоположной причине: только государства, управляемые стратегами-королями, могут целенаправленно подражать спонтанному стратегическому поведению двух головорезов, схватившихся друг с другом в закоулке, ибо для них парадоксальные действия в виде обмана и или совершения обходного маневра так же естественны.

Независимо от того, как мы видим большую стратегию — статически, как здание, или динамически, как нечто вроде очень сложно устроенного фонтана, — она представляет собою заключительный уровень, на котором все, что происходит в вертикальном и горизонтальном измерениях, наконец-то сходится воедино, чтобы определить итоги. Блистательные победы на техническом, тактическом и оперативном уровнях или на уровне театра военных действий, точно также как и грубые ошибки дипломатии — все это может привести к прямо противоположным результатам или остаться без последствий, слившись воедино на уровне большой стратегии.

Линейные цели в парадоксальной среде

Является ли та или иная большая стратегия успешной или неуспешной — это вопрос субъективного истолкования: все зависит от того, какие цели преследовались. Логика стратегии не играет никакой роли в определении этих целей — независимо от того, как они ставятся: в силу традиции или по капризу диктатора, на основании бюрократических предпочтений или следуя демократическому выбору. На уровне большой стратегии одни государства ищут господства над другими государствами или даже территориальной экспансии; иные желают лишь сохранить ту внешнюю мощь и то влияние, которыми обладают, сосредоточиваясь при этом на внутренних целях, включая подъем благосостояния; некоторые правительства проявляют активность на мировой арене преимущественно для того, чтобы воззвать к оказанию экономической помощи в различных формах, и могут с редкостной точностью измерить свои достижения; иные же ищут внешней поддержки именно для того, чтобы их враги оставили их в покое. У каждого правительства есть свои цели, пусть даже не сформулированные явным образом, и поэтому каждое правительство по-разному оценивает один и тот же итог: скажем, одно правительство может расценить сохранение статус-кво в неприкосновенности как огромный успех, тогда как другое может узреть в этом сокрушительное поражение.

Много сил было потрачено на то, чтобы определить, что такое «национальные интересы», как будто бы они обладают объективным существованием, которое можно определить и измерить. Между тем вполне очевидно, что так называемые национальные интересы появляются в политическом процессе, не имеющем ничего общего с логикой стратегии. Когда партии, соперничающие во внутренней политике, ищут оправдания своим частным целям, выдавая эти цели за национальные интересы, их доводы должны быть основаны на здравом смысле, для которого «хорошо» значит «хорошо», а «плохо» — это «плохо», и большие достижения лучше меньших — без всяких парадоксов.

Нет нужды в бесчисленных примерах, чтобы показать последствия вездесущего противоречия между целями, определяемыми здравым смыслом, и стратегической логикой. Оно превратило историю в летопись человеческой глупости. Оно также объясняет тот факт, почему многие политические лидеры, добивавшиеся успехов во внутригосударственном управлении, терпят неудачу во внешней политике, почему многие герои, добившиеся значительных завоеваний на войне или в дипломатии, терпят неудачу, когда пытаются править у себя дома. В некотором смысле повторение из века в век одной и той же трагической ошибки все же произвело известное впечатление, так что преследование целей, определяемых прямолинейной логикой, стало, по меньшей мере, ставиться под сомнение. Если предполагается, что для национальной безопасности необходимо х дивизий или у ракет, то сегодня наличие вдвое большего количества, вероятно, не будет автоматически воспринято как лучший вариант. Во всяком случае, есть основания подозревать, что дополнительные дивизии или ракеты способны вызвать враждебные реакции: либо состязательные, либо, еще того хуже, превентивные. Ирония состоит в том, что это озарение — следствие упрощающей и, на деле, механистической идеи, что «гонки вооружений» сами себя подгоняют и тесно взаимодействуют друг с другом. При этом столкновение политических амбиций, являющееся подлинной причиной конкуренции во всех видах вооружений, в расчет не принимается.

Более явный тип отклонений от бездумного преследования прямолинейно-логических целей становится очевидным любому путешествующему по тем странам, где встарь было много конфликтов. Бесчисленные деревеньки вокруг Средиземноморского побережья, взгромоздившиеся на горные склоны и вершины, сегодня выглядят живописно. Сейчас до них легко добраться на машине или на тракторе — однако в течение долгих веков они находились далеко от своих полей и угодий, расположенных в долинах, и это было очень неудобно. Датируемые различными периодами развалины селений на равнинах показывают, что только благодаря горькому опыту выжившие усвоили урок: во время войны хорошее место становится плохим, а плохое — хорошим. Пока правили римляне, здравый смысл благоприятствовал удобному расселению людей в долинах. В нашу эпоху, с недавних времен мирную, долины снова можно предпочесть за их удобство. Но в течение долгих веков между периодами мира крестьяне постоянно подвергались роковому искушению бросить свою гору и поселиться на равнине, где утомительный подъем больше не будет прибавляться к ежедневным трудам. Сколь часто они поддавались этому искушению, показывают сохранившиеся до наших дней развалины.