Стратегия. Логика войны и мира

Случай Кореи особенно поучителен, но не потому, что это образцовый пример воздействия разубеждения, а именно потому, что он им не является: в корейском контексте почти механический взгляд на «устрашение» как на самостоятельное действие, а не как на намеренный политический ответ, сбивает с толку гораздо меньше, чем обычно. Прежде всего, опасность, исходящая от Северной Кореи, — не выдуманная угроза, выведенная из подсчетов военного потенциала врага в воображаемых и, возможно, в высокой степени гипотетических обстоятельствах. Эта угроза предстает в непосредственной физической форме: изрядная часть огромной северокорейской армии сконцентрирована у линии фронта, и невооруженным глазом видно, что она готова атаковать [175] . Что же касается намерения северокорейских лидеров напасть на Южную Корею, то до экономической катастрофы 1990-х годов о нем заявлялось часто, а затем поступали убедительные подтверждения в виде действительной подготовки к вторжению, включая туннели, прокопанные под демилитаризованной линией, спорадические атаки коммандос, а также неоднократные покушения на жизнь южнокорейских должностных лиц [176] . Последнее представляет собою редкую форму войны, которой всегда избегали даже арабские страны и Израиль. Кроме того, южнокорейский взгляд на эту угрозу не был вымыслом, сосредоточенном на самих себе и приписанном такой угрозе, которая могла бы быть направлена совсем в иную сторону (как произошло с иракскими военными приготовлениями в 1989–1990 годах, которые, как ошибочно полагали израильтяне, были направлены именно против них; израильтянам и в голову не пришло, что эти приготовления могут быть использованы в войне против Кувейта). Уже в силу одних только географических условий северокорейские войска способны сражаться лишь против Юга; они не могут служить никакой иной внешней цели. Северокорейскую угрозу действительно точно определяет именно это слово, потому что она является постоянной и может быть нацелена лишь в одном специфическом направлении — именно так, как всегда предполагается механическими взглядами на устрашение, хотя происходит такое редко. Обычно опасность не постоянна, а скорее представляет собою возможность, которая способна материализоваться в гипотетических обстоятельствах острого кризиса; и она не специфична по своей форме, интенсивности или направлению, так что вполне очевидно: никакие контрмеры против нее не будут уместны без учета конкретной ситуации.

175

Непонятно, почему нельзя располагать войска рядом с границей в целях обороны, тем более что другие границы КНДР проходят с дружественными ей государствами. — Прим. редактора.

176

В их число входит покушение на президента Южной Кореи, Чон Ду Хвана, и на его важнейших гражданских и военных чиновников, совершенное в Рангуне 9 октября 1983 года. В ходе него три южнокорейских министра и пятнадцать других чиновников были убиты, многие получили ранения.

В случае Кореи разубеждение оказывается необычным и в другом отношении. Хотя остается возможность бомбардировки постфактум с целью наказать Северную Корею за то, что она начала вторжение, считается, что в первую очередь способно разубедить северян в их намерении не это, а перспектива удачной защиты Юга. Элемент разубеждения путем удерживания от агрессии, в противоположность разубеждению посредством наказания (или «возмездия»), внутренне присущ любой защите, точно так же как элемент убеждения внутренне присущ любой наступательной силе. Но две эти формы намеренного разубеждения в принципе отделимы друг от друга, и различие отражается в детальном построении участвующих в этом войск.

На первый взгляд кажется, что политика разубеждения путем удерживания от агрессии, безусловно, предпочтительнее альтернативы разубеждения посредством наказания, причем не только в частном случае Кореи. Схожим образом политика неядерного разубеждения путем удерживания от агрессии еще яснее представляется более предпочтительной в принципе, чем разубеждение посредством ядерного наказания.

Прежде всего, при политике разубеждения путем удерживания от агрессии могут быть использованы все доступные военные ресурсы, чтобы обеспечить самую эффективную защиту от вторжения, насколько это возможно. Тем лучше, если сами приготовления разубеждают противника. Но если этого не происходит, то вторжению еще можно сопротивляться физически. Иными словами, никакие военные ресурсы не нужно отвлекать от оборонительных усилий, чтобы поддержать войска возмездия, которые, вероятно, обладают большой разрушительной способностью, но малопригодны для физического сопротивления наступающим войскам противника.

Прежде всего, разубеждение путем удерживания от агрессии не должно полагаться на тонкий психологический расчет, представляющий собою существенно важный механизм разубеждения посредством наказания. В классической формулировке, чтобы разубедить, наказание должно быть неотвратимым и способным причинить «неприемлемый ущерб». Помимо физических требований к наказанию, а именно способности ответить ударом на атаку, эта неотвратимость наказания также предполагает странное и действительное парадоксальное взаимообращение характеристик жертвы и агрессора. Жертва должна заявить о своем желании атаковать самым разрушительным образом, и, поскольку следует ожидать ответного наказания, она должна предстать безрассудной, готовой действовать саморазрушительно, чтобы добиться разубеждения. Напротив, агрессор должен произвести благоразумные подсчеты, чтобы его разубедили, и он, конечно, не может быть саморазрушительным. В случае альянса НАТО в годы «холодной войны» собранию демократических стран, занявших оборонительные позиции, было особенно сложно представлять собой некую безрассудную коллективную личность.

Затем встает вопрос о масштабах наказания. Как мы видели, оно должно быть достаточно серьезным, чтобы оказаться «неприемлемым», — но какова мера? Гитлер в конце войны заявлял, что уничтожение немецкой нации приемлемо и даже желательно, поскольку нация показала, что она расово выродилась, не сумев выиграть для него войну. В тот момент Гитлера нельзя было устрашить наказанием, потому что он и в самом деле мог бы приветствовать ядерное уничтожение Германии. Сталина никогда не доводили до точки саморазрушения, но вполне очевидно, что он считал смерти многих миллионов своих подданных совершенно приемлемыми. Точно так же Мао был виновником смертей десятков миллионов китайцев, многих из которых убили за то, что они владели двумя акрами (8 сотками) земли.

Так какими же масштабами ущерба нужно угрожать, чтобы превзойти пределы приемлемого? Людей разумных разубедить легко: одна ядерная бомба на один городок уже будет неприемлемым ущербом. Но ведь разубеждать приходится именно Гитлеров, Сталиных, Мао Цзэ-дунов, Пол Потов и Саддамов Хусейнов, а не более мягкие души, которые в любом случае решили бы, что агрессия неприемлема. Первый разряд включает в себя людей, которые могут счесть, что ущерб любого размера приемлем, пока их власть остается в целости и сохранности. Поскольку люди умеренные в любом случае исключаются из рассмотрения, Гитлер, Сталин, Мао, Пол Пот и Саддам Хусейн не являются некими редкими исключениями, которые можно не принимать во внимание. Ведь они типичные представители тех, кого нужно разубеждать — и только атаки на «лидерские цели», то есть на их резиденции, штаб-квартиры, а также на них самих, могут оказаться для них действительно неприемлемыми. Но, как мы видели, атака на лидеров с порога исключает любую реалистичную надежду на прекращение войны до тех пор, пока причиняемые разрушения не перейдут всех мыслимых пределов.

Что же касается не столь кровожадных лидеров и правящих группировок, для которых разрушение, скажем, нескольких крупных городов-было бы в нормальных обстоятельствах совершенно неприемлемо, то и их нельзя разубедить посредством такого наказания в самый разгар бушующего кризиса. Благоразумие может быть побеждено простой динамикой принятия обязательств, когда каждую из сторон принуждают занять такие позиции, отход с которых эмоционально сложен и политически опасен. Кризисы — вещь не повседневная, а те из них, в которых присутствовал значительный элемент эмоционального напряжения, и вправду немногочисленны [177] , но опять-таки: разубеждение требуется не для нормальных времен, а именно для ненормальных, когда даже разумные лидеры могут действовать неразумно.

177

Стандартный перечень кризисов времен «холодной войны», достаточно серьезных для того, чтобы навести на мысли о ядерном оружии, включает в себя следующие: Иран 1946 года, Берлин 1948-го, Корея в 1951 и 1953 годах, Кэмой и Мацу в 1954 году, Индокитай в том же 1954-м, Суэц в 1956-м, Кэмой и Мацу в 1958 году, Берлин в 1959 и 1961 годах, Куба в 1962 году, «Пуэбло» / Корея в 1968-м, Индия / Пакистан в 1971 году, Египет — Израиль в 1973-м. Из них только три берлинских кризиса и кубинский (Карибский) ракетный кризис были эмоционально насыщенными.

В сравнении с ядерным разубеждением посредством наказания, со всеми его недостатками, неядерному разубеждению путем удерживания от агрессии присущ один изрядный дефект: оно часто терпело крах и может потерпеть его снова всякий раз, когда агрессор, на разумных основаниях или ошибочно, поверит, что имеет шанс победить. Даже если он в итоге проиграет, все равно придется начать и выстрадать войну — войну, которой благодаря разубеждению посредством наказания можно было бы избежать, пусть даже рискуя потерпеть катастрофическое поражение.

Ядерное разубеждение в Европе

В Корее демографические и географические условия позволяют обеим сторонам плотно укомплектовать личным составом узкую линию фронта от одного моря до другого. Но в случае Европы времен «холодной войны» процентное соотношение численности сухопутных сил к длине линии фронта не было благоприятным для обороны, а любое преимущество в военно-воздушных силах — недостаточно велико для того, чтобы возместить эту нехватку, особенно с тех пор как стали приниматься в расчет советские системы ПВО. Даже значительно увеличив свои силы, альянс все же уступал бы на уровне стратегии театра военных действий, потому что ему нужно было бы обеспечить «защиту передовых рубежей» (forward defense) всей территории, тогда как советское нападение могло сосредоточиться на нескольких узких секторах. И даже при отказе от защиты передовых рубежей, позволившем заметно улучшить процентное соотношение численности войск к ширине линии фронта, неядерное разубеждение путем удерживания от агрессии все же могло бы потерпеть неудачу, если советские военные и политические лидеры были бы настроены достаточно оптимистично. Как и другие до них, они могли поверить в то, что умно подготовленная неожиданная атака нанесет поражение силам альянса.

Поскольку на разубеждение путем удерживания от агрессии так трудно положиться, а разубеждение посредством наказания полно неопределенностей, неудивительно, что альянс пытался сочетать обе эти формы разубеждения, начиная с 1967 года и до окончания «холодной войны». Он полагался на комбинацию различных средств: неадекватные неядерные войска передовой защиты, довольно уязвимое дополнение в виде тактического ядерного оружия (предназначавшееся также для разубеждения путем удерживания от агрессии), ядерные войска с радиусом действия в масштабах театра военных действий, тоже несколько уязвимые, и американские ядерные войска дальнего радиуса действия, многочисленные и гораздо менее уязвимые, чем тактическое ядерное оружие или ядерные войска с радиусом действия в масштабах театра военных действий. Но полной уверенности в том, что американское оружие будет использовано в защиту Европы, быть не могло.

И все же эта сумма неадекватностей представляла собою впечатляющее средство устрашения: неадекватная неядерная передовая оборона усиливала вероятность применения тактического ядерного оружия. В ходе безнадежно проигрываемого сражения, при прорыве вторгающихся советских колонн, обстрел ядерными артиллерийскими снарядами и ядерными ракетами ближнего радиуса действия, которые вот-вот могли быть подавлены, не представлялся неправдоподобным. И, напротив, наличие более, сильных войск передовой обороны, вероятно, позволило бы сдержать начальную волну вторжения; получив возможность поразмыслить, правительства вполне могли бы запретить применение ядерного оружия — даже если бы не было никакого иного ответа на грозящий подход советских формирований второго эшелона. С другой стороны, если бы неядерные войска передовой обороны стали значительно сильнее, вследствие чего в применении тактического ядерного оружия не было бы необходимости, Советский Союз уже не мог бы рассчитывать на быструю неядерную победу и, возможно, возвратился бы к своей стратегии театра войны 1960-х годов, основанной на предупредительном применении собственного ядерного оружия поля боя с целью пробить бреши в линии фронта.