Студент

Это особое состояние возникало у меня самого часто без моего участия. Иногда меня погружали в него какие-нибудь ритмичные звуки, которые вызывали музыку, и эта музыка звучала только в моем сознании, но в какой-то момент я начинал физически ощущать её. Она обволакивала мое сознание, парализуя мою волю, и давала ощущение покоя и счастья. И я осознавал, что именно эта музыка уносила меня в неведомые миры, где все причудливо и странно. Музыка начинала вибрацией пронизывать мое тело и вызывала ответные вибрации.

Сначала вибрация исходила из рук и ног. От них к центру тела, словно струилась, энергия. Когда она достигала головы, в сознании появлялись образы. Я видел себя со стороны. И я не ощущал страха и не ощущал боли. Иногда вокруг меня плясало белое холодное, но приятное пламя. Оно проникало в меня тогда, когда во мне сидела боль, и сжигала все нездоровое, дурное, что накопилось в теле и душе. И я чувствовал, что во мне идет целительный процесс...

Вот в это состояние я и вводил генеральскую дочь. И это помогло ей освободиться от послеродовой травмы.

Болезнь отступила. У девушки исчезли головные боли, она отказалась от лекарств и чувствовала себя очень хорошо. Вскоре от ее раздражительности не осталось и следа...

– Pardon me, boys,

Is that the Chattanooga Choo-Choo?

Track twenty-nine,

Boy, you can give me a shine , -

запел вдруг проигрыватель хриплым голосом задорную "Chattanooga Choo-Choo" из "Серенады Солнечной долины" под оркестр Гленна Миллера. Это Вовка Забелин поставил очередную запись на рентгеновском снимке.

На пятачок возле радиолы выскочил Леран. Мы с Валеркой отодвинулись вместе с табуретками, на которых сидели, к стене. Этого оказалось мало, и Валерка задвинул стол в угол, забаррикадировав выход из комнаты. К Лерану тотчас же присоединилась Лика, и они стали показывать такой танец, за который с любой танцплощадки их бы не просто удалили, но и забрали в опорный пункт милиции, где проработали бы, а потом сообщили по месту учебы. Леран подбрасывал Лику, а после поворота на сто восемьдесят градусов ловил, отпускал ее от себя, потом притягивал, а ноги их и головы в такт музыки повторяли движение туземцев дикого племени. Это выглядело непривычно, смешно, но грациозно. Все подбадривали танцоров, хлопая в ладоши, и дружно аплодировали неожиданному представлению.

Когда выпили всё вино, вволю наговорились ни о чем, послушали новые стихи, которые читал Алик Есаков, стали расходиться.

За все время вечеринки я получил удовольствие разве что от стихов Алика Есакова, а больше скучал, но не хотел обижать хорошую компанию хороших ребят, моих однокашников, и заставил себя высидеть там до конца.

Я был другим по психическому складу, человеком некомпанейским, с людьми сходился трудно, и мне больше грела душу работа кабинетного червя: за книгами, бумагами и размышлениями?

Глава 5

Маша, Алик и сломанный нос Вовки Забелина. Юрка Богданов. Шахматы - давний подарок генерала. Стиляга Рэм и разгильдяй Витя Широков. У Юрки дома. Юркина библиотека. Родители. Библиофил Лякса и его редкие книги.

– Домой я шел с Валеркой Покровским, который жил в одном со мной районе, так что нам было по пути.

– Валер, - спросил я.
– А что у Машки квартира так запущена? Сама выглядит на тыщу долларов, а квартира - сарай... Я не про площадь, все мы живем не в хоромах.

– Да ты за Маху не беспокойся. Она в порядке. Живет у своей бабки, а бабка с сестрой. Ты их видел, когда пришел. Они в ее дела не лезут. Ходят за грибами, да за дикими грушами, да яблоки трясут и компоты варят. Вообще всякую дрянь собирают вроде шиповника, травы какие-то. Нам они тоже не мешают. А родители Махи в Германии. Маха сама не захотела уезжать из Союза. В общем, все жирно, в тему... Там бедный один я.

– А Алик?

– А что Алик? Папа был директором какого-то крупного комбината, в Сибири, что ли. Сейчас не удел, видно, где-то проштрафился. Да такие не тонут. Помаринуют-помаринуют, да и определят куда-нибудь на хорошее место, когда весь шум уляжется. Связи-то, наверно, остались.

Валерка замолчал, как-то сник, потом сказал бодрым тоном:

– Да что нам папа, мама. Алик свой чувак в доску. Вот это главное... Да мы, вся компания - бразеры , свои чуваки...

– А чего у Вовки Забелина нос кривой?
– вспомнил я нос нашего долговязого товарища.

Валерка засмеялся.

– Это - история. Вовка нос где-то спьяну сломал. Говорит, на улице упал. Пришел к Махе, кровь течет, весь перемазался. У Махи сидели я и Алик Есаков. Мы кровь кое-как остановили и отвели его в травмпункт. Там ему нос вправили. А через день Вовка, уже трезвый, споткнулся обо что-то у себя в подъезде, полетел с лестницы, и опять носу не повезло. Нос он свернул, только в травмпункт больше не пошел. Так теперь и ходит.

– Не понимаю, - удивился я.
– Чего ходить с кривым носом, если можно поправить!

– Боится. Мы ему говорим, он, вроде, соглашается, да все никак не соберется. Спьну-то море по колено, а у трезвого страх и тысяча сомнений.

На Степана Разина я свернул в свою сторону, а Валерка пошел в другую, куда-то на Курскую.

Дома меня ждал сюрприз. В нашей небольшой комнатке, которую мать называла залом, что в отрочестве у меня вызывало протест, потому что тесная комната четырех метров в длину и трех в ширину, темная от разросшихся кустов сирени в палисаднике за окном, мало соответствовала моим представлениям о залах. Зал был у генерала, дочери которой я, к счастью, смог помочь. Я помню, как был поражен богатством генеральской квартиры, когда мы с отцом ступили за порог особняка и оказались в прихожей, по размеру не меньше всей нашей квартиры. И зал. Огромная комната с высоким лепным потолком и роялем.

В нашем зале сидел Юрка Богданов, играл с моим отцом в шахматы и чувствовал себя как дома. Я поздоровался с Юркой. "Погоди, старик, - отмахнулся он от меня как от назойливой мухи.
– Здесь интересная позиция получается". И он уткнулся в доску, словно меня и не было. Получив мат, Юрка отвесил комплимент моему отцу: "Здорово Вы в шахматы играете, Юрий Тимофеевич".
– встал из-за стола и, наконец, удостоил меня своим вниманием:

– Пойдем, чувак, пройдемся по Бродвею.

– Да он же только пришел, - вошла в зал мать.
– Уж скоро спать ложиться, а вы гулять.

– Да что Вы, Александра Петровна, какое "спать", время детское. Мы часок. Пройдемся по Ленинской, то бишь, Бродвею, зайдем ко мне. Я Володю с родителями познакомлю. А то они все "Юра, ты хоть бы познакомил нас со своим другом как-нибудь".

Я с удивлением узнал, что, оказывается, я - Юркин друг.

– У меня чай с малиновым вареньем, - запоздалый голос матери догнал нас, когда мы уже были за дверью.

– В другой раз с удовольствием, - отозвался Юрка.

– Слушай, чувак, откуда у вас такие шахматы?
– спросил Юрка, когда мы вышли из дома.