Сумерки Эдинбурга

— Спасибо, мистер! — воскликнул Дерек и жадно припал к бутылке.

— Хватит! — Иэн не без труда выдернул ее из цепких пальцев.

— А папаша мне пить от пуза позволял.

— Прекрасный образчик отцовства. Так что ты мне сказать хотел?

— Ну, это скорее деловое предложение. — Дерек громко рыгнул.

— Слушаю тебя.

Мальчик уперся локтями в стол и подался вперед:

— Значит, смотрите, у меня по всему городу друзья есть, и ихняя помощь вам очень даже пригодится…

— Их помощь, ты хочешь сказать.

— Поняли, о чем я? Будем вроде как вашими глазами и ушами и обо всем расскажем, что где творится.

— Вряд ли твое неожиданное стремление помочь закону бескорыстно.

— Сторгуемся, ваша светлость. — Дерек ухмыльнулся.

— Поздно уже. Думать завтра будем.

— Тоже верно, — сказал Дерек, подбирая последние остатки еды со своей тарелки куском хлеба.

После ужина Иэн застелил диван и положил на него подушку с собственной кровати. Дерек рухнул на простыню и, утонув среди мягких подушек, удовлетворенно выдохнул:

— Вот это жизнь! Сыграйте-ка, а? — он кивнул в сторону дудки.

— Поздно уже.

— Ну хотя б разок, приятель. Я и засну быстрее.

— И что же тебе сыграть?

— Погрустнее что-нибудь, чтоб пробрало. Знаете «Молодого менестреля»?

Иэн медленно заиграл мелодию, а Дерек негромко запел:

Менестрель молодой не вернется с войны, В списках павших найдешь его имя, Меч отца он на пояс повесил в ножны, Звонку арфу за спину закинул.

К удивлению Иэна, мальчик без запинок пропел все строфы баллады. Закончив, он счастливо вздохнул:

— Здорово! Давайте еще!

— Я сказал, одну. Спать пора, — отрезал Иэн и наклонился, чтобы подоткнуть одеяло под ноги мальчика. При этом ворот его халата приоткрылся, обнажив часть левого плеча.

— Эй, что у вас с плечом? — Дерек вытаращил глаза.

Иэн запахнул халат, прикрыв красную и бугристую, как пузырящаяся лава, кожу:

— Ожог.

— Это на том пожаре, в котором все ваши погибли?

— Да.

— Скверная история, приятель.

— Спать пора.

— А болит?

— Спи.

— Неудивительно, что вы все время на взводе.

— Имей в виду, — сказал Иэн, отправляясь в свою спальню, — сплю я чутко, так что, если попробуешь меня ограбить, пеняй на себя. Доброй ночи.

— Доброй, босс.

Когда Иэн улегся в постель, его плечо заныло, как всегда бывало в сырую погоду, и он стал думать о том, действительно ли старается избегать общения с женщинами из-за ожога или это всего лишь оправдание, как предположила тетушка Лиллиан? Да, Иэн опасался, что женщин оттолкнут эти шрамы, но у его нежелания сходиться с прекрасным полом были и другие, более мрачные причины. Лежа в постели, он всеми силами хватался за свой неизбывный гнев, как за тело любовницы. Иэн боялся, что, если выпустит это чувство, у него не останется ничего другого. Он знал, что бередит свою боль, как не до конца заживший шрам, но в этом было свое извращенное удовольствие.

Поднявшись с постели, Иэн шагнул на толстый персидский ковер и, подойдя к выходящим на Виктория-террас высоким французским окнам, отдернул желтые шелковые шторы, купленные тетей Лиллиан. Как же много она для него сделала! Потрясенный смертью родителей, он жил как в тумане, едва способный самостоятельно одеться или поесть. Брат исчез сразу после похорон, оставив Иэна наедине с его горем. Неизвестно, что было бы дальше, если бы не Лиллиан, выплеснувшая на племянника всю ту деятельную любовь, которой раньше она окружала своего Альфи. Иэн глядел на спящий город, жители которого уютно замерли под одеялами. Он должен защитить их, чтобы больше ни одну семью не постигло такое же горе, как его собственную. Миссия, достойная самого Дон Кихота, и все же мысль об этом помогала Иэну день за днем делать свое дело.

Потом он обратил свои мысли к мальчику, который спал за стенкой на его собственном диване, не подозревая, что хозяин замер в темноте с мокрыми щеками и распирающим горло комом. Иэн держал свои эмоции в такой тугой узде, что, когда они все же вырывались на свободу, ему самому становилось страшно. В Эдинбурге бессчетное множество дереков макнайров, вот только спят они на мостовых, а не на диванах. Иэн вдруг понял, как же много общего у него с этим мальчишкой, ведь он тоже хорошо знал, каково это — быть обездоленным. Сморгнув непривычные слезы, он вернулся в постель и скользнул под одеяло. Его плечи прыгали и вздрагивали, а когда Иэн повернулся на правый бок, пружины кровати протяжно застонали.

Ночью Иэну снилось, что он преследует безликого убийцу по пылающим улицам Эдинбурга. Языки пламени со всех сторон окружали их, бегущих по виндам и проулкам, пока Иэн не загнал убийцу в глухой подвал. Он сбежал вниз по ступенькам, радуясь, что наконец-то увидит лицо преступника, и в следующий момент неожиданно проснулся. Неяркий серый рассвет заглядывал в комнату меж распахнутых штор, и Иэн некоторое время смотрел, как светлеет небо, пока вновь не провалился в беспокойное сонное забытье.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Одинокая фигура стояла на Замковой скале в тени Эдинбургского замка, глядя на расстилающийся внизу город, застывший в зимней спячке. Он не любил это время года. Холера забрала его мать зимой, после чего и без того едва сносная жизнь превратилась в сущий кошмар. Отец увез их с братом в город, открыл там аптеку и уже никогда в жизни не улыбался. Чем старательнее он пытался скрыться от своего отца, тем сильнее старик стремился его унизить. Регулярные драки переместились с заднего двора в подвал аптеки, пол которого был густо усыпан сеном из соседней конюшни.

Засунув руки в карманы, он бесцельно шел по Хай-стрит, камни которой за прошедшие столетия повидали воинов и волхвов, монахов и торгашей, святых и нечестивцев, — но он не думал ни о ком из них, а вспоминал ночь, которая изменила все. После смерти матери прошло всего несколько недель, и горе все еще жило в доме, как мрачный гость, не выпускающий троих его обитателей из своих печальных объятий.

Вытащив одной особо ненастной ночью обоих мальчишек из кроватей, отец с пьяным бормотанием стал наматывать ремень себе на кулак. Когда мальчики дрались вяло, этот ремень начинал гулять по их спинам. Они знали это, как знали и то, что в течение последних недель ярость отца сгущалась и усугублялась, так что теперь была способна их обоих попросту уничтожить.

Той ночью он решил больше не драться с братом. Пора было сказать старику «нет», и он понимал, что если не сделает этого сразу, то не сделает никогда. Он отказался, и все насмешки отца были бессильны.

— Педик! Слабак! Старая жалкая баба! — орал отец, пьяно пошатываясь и размахивая ремнем. Второй брат испуганно сжался в углу.

Он готовился к ударам и очень удивился тому, что их не последовало. Вместо этого ремень молниеносно охватил его шею. От неожиданности он не успел издать ни звука, а отец уже шипел в самое ухо, обдавая его густым запахом виски: