Суровая Проза, Трилогия(CИ)

– Нельзя - поджигать. Густой дым будет. Могут заметить.

– Кто - может заметить?
– заинтересовался Белов.

– Кому надо, тот и заметит. Вернее, тот - кому не надо. От греха подальше.... Ликвидация региональной базы международной наркомафии - это вам совсем и не шутки. Запросто головы оторвут. И даже воинского звания не спросят.... А что здесь с верблюдами?

– Минут десять назад проходили мимо загона. И наши там бродят. И с пяток "оазисных".... Зачем нам верблюды? Есть же отличный джип на профильных колёсах...

– Нельзя - джип.

– Почему нельзя?

– По кочану, - ехидно улыбнулся Маххамад-младший.
– Во-первых, нам вскоре предстоит перебраться через зыбучие пески, где ваш хвалёный джип обязательно завязнет. Обязательно. Завязнет. Проверено.... Во-вторых, строгий генеральский приказ чётко предписывает - доставить освобождённого на опорную точку "Бэ" максимально скрытно и тихо.... А как, спрашивается, тишина вяжется-сочетается с надсадным воем усталого автомобильного двигателя? Никак, ясные верблюжьи почки-селезёнки.... Поэтому попрошу - прекратить глупые споры. Пошли к загону. Отберём одного верблюда для Алекса - взамен погибшего Вовы. А второго - для Василича. Тьфу. Для уважаемого профессора Курье...

– А как же быть с их именами?
– заинтересовался Петров.
– Сам же говорил, мол: - "Верблюды - звери с характером. К ним надо обращаться очень уважительно и - сугубо - по именам. Иначе ничего хорошего не будет...".

– За кого ты меня, молокосос белобрысый, принимаешь?
– обиделся проводник.
– Всё уже выяснено. И имена, и характеры, и вкусовые пристрастия животных. У одного из этих, - брезгливо кивнул головой в сторону "тюремной ямы".
– Он, как раз, и ухаживал за местными верблюдами. А потом нечаянно проворовался. Шагаем...

Найденные свертки, коробки, мешочки и пакеты с наркотиками они сбросили - за четыре захода - в туалетное "очко" своей бывшей подземной тюремной камеры. Трупы убитых "оазисных" бойцов определили в "тюремную яму" - к трупам берберов и арабов. Саму же яму, старательно обрушив её края с помощью совковых лопат, наспех завалили песком. Потом помогли освобождённому профессору Курье привести себя в порядок и переодеться в приличную одежду, на совесть перекусили, заседлали "беговых" верблюдов, загрузили тюками с походным скарбом "тягловых" и вышли на маршрут.

Палящий надоедливый зной. Мелкий песок, переносимый встречным ветром, в лицо. Колючая и вязкая жажда. Однообразная и невкусная пища. Ночёвки у дымных "навозных" костров. Коварный предрассветный холод, приносящий с собой противный долгоиграющий насморк. А также миражи, миражи, миражи...

Прошли сутки, вторые, третьи.

"Так можно и с ума сойти", - безвольно покачиваясь между "войлочными" горбами рослого и злого верблюда по имени - "Барак", подумал Лёха.
– "Уплывает куда-то чувство реальности. Уплывает и уплывает, мать его реальную.... Вон, справа по курсу, вовсю - буйно и отвязано - цветут бескрайние вишнёвые сады, среди которых мелькают тёмно-тёмно-коричневые камышовые крыши украинских "мазанок". Слева протекает широченная река, а по её обрывистому берегу, неся на коромысле два ведра с водой, идёт моя Ванда, облачённая в короткий летний сарафан.... Какие ноги, Боги мои! Пощадите.... Плавно повернула медноволосую голову, улыбнулась мне - приветливо, игриво и слегка удивлённо. Офигеть и не встать.... Теперь светло-жёлтое солнышко неожиданно спряталось в низких тёмно-серых облаках, и всё пропало: и цветущие бело-розовые вишнёвые сады, и приземистые украинские "мазанки", и широкая река. А на месте, где только что шла Ванда, только низенький песчаный холмик, заросший - местами - цветущим лилово-сиреневым чертополохом...

Постепенно в его голове даже короткое стихотворение - само по себе - сложилось:

Бархаты ливийского песка.

Дальняя и трудная дорога.

Надо бы - передохнуть немного.

А на сердце - полная тоска...

Караван бредёт - на грани сил.

И воды почти что не осталось.

Господи, но сделай одну малость!

Сделай так, чтоб дождик моросил...

Путь сплетён из мерзости и лжи.

Зной царит. Когда наступит - завтра?

И по курсы выткались внезапно

Добрые цветные миражи...

Ты идёшь поутру за водой.

Гордая и стройная такая.

И глядишь вокруг, не понимая,

Почему сейчас я не с тобой...

Караван бредёт - на грани сил.

И верблюды пеною плюются.

Как бы завтра утром - нам проснуться?

Господи, возьми нас на буксир...

Миражи, конечно же, пропали.

Не видал их больше никогда.

На верблюдах люди - как из стали.

Бархаты ливийского песка...

На верблюдах люди - как из стали.

Бархаты ливийского песка...

Глава четырнадцатая

Женские судьбы

Только на восьмые сутки - после выхода из оазиса Аль-Дуз - караван путников добрался до опорной точки "Бэ". Вернее, до полуразрушенной деревушки, в которой обитал - в обществе облезлого больного верблюда и трёх тощих бело-чёрных коз - древний старик-бедуин.

Петров, в полном соответствии с полученными начальственными инструкциями, достал из кармана балахона-джуббы чёрный брусок коротковолновой армейской рации, привычно выдвинул короткую телескопическую антенну, вышел на связь с "ооновским" лагерем и коротко доложился о достигнутых результатах. Естественно, не прямым текстом, а используя заранее-условленные нейтральные фразы.

– Молодцом, господа канадские зоологи, - скупо похвалил - подчёркнуто-равнодушным голосом - генерал-лейтенант Громов.
– Значит, сладили дельце. Бродяги, мать вашу.... Ладно, готовьте бумажники для премий щедрых. Заслужили.... Что дальше? Ничего хитрого. Терпеливо ждите. Скоро вывезем. Часа через три-четыре. И отловленного lobo desierto. И вас, бравых. Всё, конец связи. Роджер...

– Нормальный вариант, - узнав о содержании состоявшегося разговора, одобрил проводник.
– В том смысле, что хоть помыться успеем. У здешнего бедуинского дедушки и глубокий колодец имеется, и самодельный душ оборудован. Только в верхний бак воду нужно вручную наливать. Из вёдер. С помощью приставной лесенки. Ничего, нальём, не баре. А у меня в рюкзаке и мыло отыщется, и почти новая мочалка...

Сперва прилетел бело-голубой МИ-16 - без всяких опознавательных знаков и номеров, понятное дело.

Прилетел, сделал над полуразрушенной бедуинской деревней два дежурных круга, после чего уверенно приземлился на ровной песчаной площадке, расположенной недалеко от верблюжьего загона.

– Ио-йо-йо!
– возмущённо загомонили рассерженные верблюды.
– Йо-хо-хо!

Вертолётные винты перестали крутиться. Ещё через минуту-полторы осела колючая песчаная взвесь, поднятая ими. Капризные верблюды тут же успокоились.

Распахнулась правая вертолётная дверка и из неё показалась щекастая усатая физиономия, украшенная насквозь-рязанским носом.

– Ну, и кто тут будет - "профессор Курье"?
– хмуро, на безупречном английском языке, поинтересовался пилот, а внимательно всмотревшись в лица встречающих, неожиданно завопил на русском: - Василич, старый и щербатый сукин кот! Жив-таки, курилка? А мы тебя, бродягу, давно уже со счетов списали. И даже похоронили...

– Оставить!
– хорошо-поставленным командным голосом неожиданно рявкнул Маххамад-младший.
– Молчать! Совсем, летун хренов, офигел на жаре африканской? На гауптвахте сгною, предварительно длинный язык в задницу засунув! Окончательно разбаловались, морды с пропеллерами. Сталина на вас, засранцев разговорчивых, нет...