Свадьбы

Шах улыбнулся. Это была первая улыбка за весь прием. Молодое, хорошее лицо Сефи было неестественно бледным. Улыбка получилась беспомощная, казалось, шах хотел, чтоб ему помогли, но знал: помощь опоздала.

– Мои подданые очень постарались, чтобы поссорить меня с самой памятью Аббаса, а я люблю его. Он убил моего отца, но и после смерти своей сидел на троне, оберегая его для меня. Шах Аббас был хитер. Свою близкую смерть он открыл только четверым ближайшим советникам. Сей- нельхан помчался за мною в Таберик-Кале, где я жил с матерью, а Юсуф-ага все эти дни прятался позади престола, на котором восседал мертвый шах Аббас. Всякий, кто приходил докладывать шаху, видел его на престоле и слышал глухую речь - то говорил из-за ковра Юсуф-ага, он также поднимал и опускал руки мертвого Аббаса, и никто не разгадал жуткую загадку. Моего деда любили, но крови он пролил не меньше моего, - шах Сефи стрельнул на посла недобрым взглядом, признание вырвалось ненароком, и посол тоже якобы ненароком осенил вдруг шаха крестным знамением и не смутился, и шаху это понравилось: теперь, пожалуй, с русским можно было говорить обо всем.

– Мой дед никому не верил, до сих пор никто не знает, где нашло приют его тело. Хоронили три гроба: один в Ардебиле, другой в Мешеде, третий в Вавилоне, но, может быть, прах Аббаса успокоился где-то в четвертом месте?

– Великий шах Аббас был большим другом моего великого государя, - вставил словцо посол.

Шах Сефи, услыхав звук голоса, вздрогнул, поглядел как бы сквозь посла, помолчал, ожидая, не скажут ли еще чего-либо, и со вздохом продолжил речь о своей печали.

– Великие уходят тем же путем, что и простые смертные, да вот беда, тень великих лежит на земле, подобно льдам, которыми покрыты горы даже летом, в зной. Я девять лет правлю Персией, но все еще в тени великого моего деда. Шептуны шепчут: шах Сефи кровожадности ради набросился на своего великого визиря, славного сокола шаха Аббаса, мудрого Талуб-хана. Да, это я расхватил ему саблей брюхо, да так, что черные его внутренности выпали ему на колени… А как бы на моем месте поступил бы твой царь Иван Грозный?

“Мой царь отнюдь не Грозный, - подумал русский посол.
– Господи, дай силы! Шаха Сефи потянуло на откровенные разговоры”.

*

Раздвинув изумрудные после утреннего дождя кусты, перед охотниками явилась лань.

Шах Сефи невольно втянул голову в плечи и замер, словно это он сам должен был совершить разящий прыжбк на спину прекрасного животного, еще не угадавшего, где он - враг, но уже трепещущего от смертельной тоски.

Подняв окостенелую от напряжения ладонь, шах с усилием сжал пальцы, как бы вонзив их в спину лани, это был знак: “Пускайте!” В тот же миг егеря пустили трех ученых леопардов.

Лань взмыла в воздух, но еще выше взлетела чудовищная бесшумная кошка и заслонила небо четырьмя растопыренными лапами.

Ломая кустарник, на поле выскочило все стадо ланей, и двух из них мгновенно оседлали не умеющие промахиваться леопарды. Подавшись вперед - жилы на шее как струны, глаза кровавые, - шах Сефи смотрел на убийство до последней судороги, до последнего тычка копытцем в невозмутимое синее небо.

Шах повернулся к русскому послу и вздохнул, как вздыхают, сожалея о краткости мига наслаждения.

– Ты видел? Теперь пошли постреляем куланов.

Охота проходила в Гасарджирибе, в огромном шахском заповеднике. Здесь за каменными стенами в трех отделениях содержались: в одном - олени, зайцы, лисы, в другом - лани, в третьем - куланы.

Сели на лошадей, поехали. Увидели кулана. Дикий осел мирно щипал траву. Сефи достал пистолет и подал послу.

– Стреляй.

– Но он не убегает.

Шах Сефи смеялся до слез. “Но он не убегает!”, “Но он не убегает!” - твердил он и смеялся, смеялся.

Отер кулаками глаза.

– Да, он не убегает. Пусть ему будет хуже.

Шах спрыгнул с лошади, вытянул из ножен саблю и подошел к кулану. Дикий осел повернул к человеку умную морду. В мягких розовых губах торчал только что выщипанный пучок травы. Шах взмахнул саблей и полоснул животное по спине. Удар был ловок и страшен. Сабля просекла спину до брюха. Сефи выдернул ее и торопясь, пока животное не завалилось на бок, - так бьют топором по падающему полену - жиганул кулана по шее. Голова, цепляясь за тело какой-то последней нерассеченной жилкой, ткнулась губами с пучком травы в траву же.

Шах Сефи бросил окровавленную саблю на руки одному из ханов и повернулся к русскому послу, ожидая и выискивая в его лице осуждение. Лицо у посла было непроницаемо.

*

Охота весело ввалилась в малый зверинец, устроенный амфитеатром. Началось угощение сладостями, пошли круговые чаши с вином. Потом пригнали полсотни куланов. Сефи, сидя на ковре пира, пустил несколько стрел и предложил стрелять всем, кому угодно. Стрелы железным градом посыпались на куланов, животные с ревом мчались по кругу загона, утыканные стрелами, обливаясь кровью. Наконец дикие ослы были перебиты, в загон пригнали косуль, и опять началась потеха.

Шах Сефи наклонился к русскому послу и тихонько сказал:

– Все думают, что я легкомыслен. Мурад идет по моей земле, а я предаюсь наслаждениям… Но ведь, чтобы идти в поход, нужно навести порядок в доме. Сегодня я узнал имена заговорщиков, которые пытались меня отравить. Сегодняшнее утро для них последнее.
– Сефи поднес послу чашу.
– Пей!

Посол выпил.

– Русские крепкие. Я люблю ваших людей. Я хочу, чтобы ваши казаки пошли ко мне на службу. Если бы у меня были казаки, я пустил бы их на Мурада, а сам пошел бы на императора Великих Моголов Джехана, разбил бы его, а потом прикончил бы и этого проклятого турка. Пей.

Пала последняя косуля.

– Столько прекрасного мяса!
– воскликнул шах Сефи.-

Завтра будет великое пиршество.

*

Ночью в саду шаха слышались крики женщин. Шаху донесли: яд был доставлен из Сераля, с женской половины, с благословения родной тетки Сефи.

В начале царствования эта тетка, родная сестра шаха Аббаса, любившая Сефи как сына, изволила неудачно пошутить.

– Как же так, - сказала она царственному племяннику, - вот уже более двух лет ты на престоле, у тебя столько жен, а детей все нет. Я вот одна родила мужу четырех сыновей.

– Я еще молод, - ответил Сефи, - у меня впереди долгая жизнь, и я еще успею прижить себе наследника.

Тетка лукаво возразила:

– Как может поле, недостаточно возделанное, зеленеть и приносить плоды? Смотри, а то дело может дойти до того, что после тебя место на престоле займет один из моих сыновей, кто получше.

На следующий день Сефи пригласил тетку к себе во дворец. Он напомнил ей вчерашний разговор и попросил снять крышку с огромной золотой чаши. Тетка исполнила приказание и увпдала в чаше головы своих детей. Лицо шаха зверски искривилось, тетка упала перед ним на колени и воскликнула: “Все это хорошо! Да живет шах долго и долго!”

Тогда Сефи помиловал ее, сегодня он приказал закопать в землю родную сестру шаха Аббаса и еще сорок подозреваемых в покушении на его жизнь вместе с женами, наложницами, служанками.

*

Утром шах Сефи отправился в поход. Сначала он кинулся на турок, отбил у них маленькую, плохо защищенную крепость и со всеми силами ушел на юг, на Джехана, императора Великих Моголов.

Багдад остался без помощи.

Глава вторая

Царевич Иван таял, как свечка.

Все лето возили его по монастырям: и к Троице, в Лавру, и к Покрову, в Рубцово, и московские-то все обошли - ничего не помогало: запоры, поносы, рвоты, головокружения. Врач-немец извелся и в конце концов признал: его искусство бессильно.