Свет на теневую сторону

«Кто с кем съезжается?» – ёрничал Борис, обнаружив, что парторг блистательно умевший убеждать на собраниях в своём партийном мировоззрении, на досуге стал проявлять грешную любовь к мальчикам.

Была в группе ещё одна занятная фигура – Инесса Олеандрова. Природа наградила Инессу невнятным достоинством правильных форм, тонкой кожей, голубыми от природы веками и прекрасным цветом лица. На лбу мелкие классические завитки. Полусонная, с яркой ленточкой в курчавых волосах, она была похожа на стёртый слепок с древнегреческого юноши Диодумена. Но её почему-то прозвали Евпатием Коловратом.

Лучше всего её можно представить на летней практике. Крупная, широкоплечая, она сидела в центре выпуклой лужайки на маленьком складном стульчике перед раскрытым этюдником. Томная рассеянная она красовалась на лужайке в венке из ромашек, никого не замечая. «Слышит не ухом, а брюхом», – говорили о ней. Вынимала из кармана широкой юбки зеркальце и разглядывала себя со всех сторон. Зеркало вспыхивало, разбрызгивая вокруг неё лучи.

В Инне была такая ясность, которая не отбрасывала тени. Девушка не воспринимала критику, не боялась перегреться. Солнце как бы растворяло её, давая обладать одной лишь сутью, без теневой стороны: «Боречка, посмотрите, какой я написала прекрасный этюд!»

Написанный без усилия этюд был плохо организован. Но цвет творил чудеса, обнаруживая несомненную одарённость Олеандровой в живописи.

У Инессы был друг. Она часто обращалась к нему вслух или в помыслах. Вынимала карандашик из потайного кармана и, поискав там блокнотик, рассуждала:

«Мой дорогой друг и брат мой единственный». Заклинание освобождало её от тени сомнения в своих дальнейших литературных притязаниях. Писала чётким почерком о «друге», о натюрморте с кувшином, о пейзаже: «Птицы – мои мысли, мои голуби, летите к деревьям, цветам и травам, ступайте думушки к сестрам коровам, утоляйте духовный голод братьям пахарям…»

Прятала «друга» в карман, опять бралась за кисти, повернув стульчик на пятнадцать градусов к ушедшему за это время солнцу.

Бесхитростная ясность девушки лежала на поверхности. Тень – это приспособляемость, доказывает наличие света реального и поиск наиболее удобного варианта в жизни среди людей.

Но в Иннесе была расплавленная в чистом виде сама незащищённая доброта. Кротость характера естественно и неотразимо защищала её от вероломства среды. Олеандрова не нуждалась в дружбе, не страдала от этого. Росла независимая, как ромашка в поле, никому не причиняя зла.

Однако Вера её побаивалась, опасаясь обнаружить в Инессе некое с ней сходство. Ветлова, как и она, не принадлежала ни к одной из группировок. Но в отличие от Инессы, никакой уговор с собой или, ещё хуже, обращение к «другу» не помогали утвердиться в своеобразной отрешённости от людей фальшивых, неискренних. Инна, сочувствуя Ветловой, всегда её выручала кнопками, красками, даже кистью:

– Хочешь, эту возьми, пишу ею детали. Принесу тебе завтра новую кисть.

Чтобы Инесса не приносила кисть, Вера обходилась огрызком, чувствуя себя в чем-то виноватой перед странной девушкой. И сделала ей однажды сюрприз:

– Инна, смотри, какие я тебе пёрышки нашла от горлицы, охристое и лазурное.

Олеандрова взирала с недоверчивой полуулыбкой, бережно спрятала подарок в пенал для карандашей. На перемене, когда осталась в аудитории одна, примерила два пера за ленточкою в волосах, проверив себя в зеркальце.

Обе эти девицы стали потехой для группы на протяжении пяти лет.

После окончания училища новоиспечённые художники, иначе говоря, эти «цветные пёрышки» от неуловимой «Жар-птицы» творчества бескорыстного и неподдельного, разлетелись по свету.

Олеандрова поступила в Строгановку на монументальное отделение, – там работал её дядюшка. Затем стала добросовестным исполнителем мозаичных работ по чужим проектам. Окрестилась, нашла себе небесного Собеседника, и всю жизнь обращалась к Нему за советом и помощью.

Алле Кожиной разрешили предоставить в качестве дипломной работы макеты декораций к пьесе Шекспира. Впоследствии состоялась модельером и крупным предпринимателем в театральном мире.

Борис Кочейшвилли принёс на защиту холст с многоликой толпой людей, дожидавшихся на дебаркадере катера. Среди простого люда затерялись туристы-художники с этюдниками на плечах. Борис получил отличную оценку. Спустя несколько лет уехал за границу с группой авангардистов.

Юра Жилкин выставил на диплом почти ёрнический холст: студенты общежития столпились у газовой плиты, с диковатыми, почти узнаваемыми лицами, радея у конфорок себе «за харч». Работа Жилкина «Ужин у плиты» неожиданно была отмечена комиссией высоким балом. Возгордившись, Юра собрался поступать дальше в Суриковский институт.

Ксюша Филина исполнила к диплому картину с младенцем у груди. Второй раз замуж так и не вышла. Всю жизнь проработала в московском издательстве «Малыш» художником детской книги.

Вера Ветлова хотела передать на холсте ветер, приближение грозы: надвигаются тучи, женщина спешит снять с верёвки бельё. И кто-то зовёт её на лодке в промозглую даль, сложив руки рупором.

Но вернёмся к истокам…

2. «Труды и дни».

Поезд мчался в вихре снега с притушенными огнями, разметая перед фарами снежную пыль. Затормозил на полустанке. Проводник открыл тамбур, посветил фонарем во тьму. Сильный ветер метнулся под ноги.

– Вася, Васенька! – Вера в кроличьей шубке спрыгнула вниз.

– Я боялся, что проводник тебя не разбудит! – дядя Вася поцеловал девочку, подхватил на руки и понес.

– Пусти, я сама, – брыкалась Вера, обхватив руками шею дяди.

– Как Леля отпустила тебя в одних ботиночках? Сюда с лошадью и не пройти по снегу. Не забоялась одна ехать?

Кончался пятый час утра. Дядя Вася посадил племянницу в сани, укутал тулупами, повязал сверху пуховый Анин платок и повез в село Красное, где он был директором мукомольного комбината. Василию Степановичу минуло пятьдесят два года, Вере двенадцать.

– А где твой возница Яша?

– Зачем Якова в такую рань будить? У меня лошадка смирная, дорогу знает.

Продрогшая лошадь бежала быстро. Снег скрипел под полозьями.

– Дядя Васенька, можно я с тобой на твою мельницу пойду? …А на бричке летом меня покатаешь?

Ветер утих. Начало светать. Девочка задремала, не заметив, как подъехали.

Дом каменный, одноэтажный. Из трубы валил дым. Вера вошла на порог.

– Вот и приехали! Верочка! – Аня прижала к груди племянницу с раскрасневшимися от мороза щеками, Напольные часы пробили семь раз.