Свет на теневую сторону

Юра поднимал брови домиком.

За спиной молодожёны называли отца Великим Задрипой. Николай Петрович носил обношенную одежду, не признавал столового серебра, тем более с фамильными монограммами, и особой кулинарии жены. Ел алюминиевой ложкой. Его внушения, в основном на тему «Труд», были так активны, что давно перевалили за свой положительный эффект, закрепив в домашних дух отрицания.

Отец был членом партии с восемнадцатого года. При случае любил рассказывать с прикрасами: «Приехал к нам ночью в полк посыльный из Питера: «Братцы! – и шапкой о оземь хлоп, так что свеча затухла. – Это я вам для яркости событий. – И объявил: «Вся власть в руки рабочих и крестьянских депутатов»!

Когда Николай Петрович говорил о третьем декрете, голос его срывался. «Ничего нового, молодежь, к сожалению, сказать вам не умею, как это всё заварилось! Да вы и сами из учебников знаете, если хватило терпения прочесть», – и вытирал платком испарину.

Отец топтался сейчас на кухне, пытаясь соорудить ужин.

– …Так в чем предмет жаркого спора?

– В селедке! – ответила Вера.

Николай Петрович смолчал. Принялся разогревать на подсолнечном масле любимую гречневую кашу с зеленым порошковым сыром. Ездил за этим сыром в знаменитый Елисеевский магазин на улице Горького.

– Хлеб да каша – мать наша! – густо посыпая её зелёным порошком, напоминавшим запах отхожего места. – …Так как молодежь понимает современную международную обстановку?! На политучёбу ходите?

Будущие художники незаметно смывались из кухни.

Ольга Николаевна политической грамотностью не обладала. Она смирилась с пренебрежением мужа к её кулинарному искусству. Так и Вере надо было терпеть привычки Юры, – есть селедку руками, вытирать руки об штаны, жевать спички, брызгать через зубы слюной. Вера старалась не замечать вульгарных поступков, проявлявшихся всё чаще и у маленького Миши.

Мама Веры, глядя на обношенные брюки зятя и в пятнах, каждый раз озадачивалась, купить ли Юре новые.

– В старых джинсах сподручней работать! Главное, чтобы совесть была чиста, правильно, Михаил?!

Долго ещё Юра пытался заговорить в себе что-то недооформленное, не определившееся. Натыкался на разные понятия об этике, эстетике, прочей чепухе, доводившей его иногда до бешенства. Гудел как шмель и обнаруживал, что залетел куда-то не туда.

– Но…, – воздев палец кверху, – главное, Михаил, разумей! Художником надо быть хорошим, вот и всё! – и пошёл смотреть с тестем по телевизору хоккей. И ещё, …как там обстоят дела с международной обстановкой на голубом экране.

…А душа, как шайба, которую все пинали, чтобы забить гол своей правоты в чужие ворота, душа одна на четверых прилежно искала единства в семье. И не знало это эфемерное существо, к кому первому подкатить и в какие ворота прыгнуть, не посеяв в доме разлада.

7. Маленькая шайбочка, пластмассовый огурец и благовест.

Последние дни зимы. Воскресным утром молодая пара собралась на этюды к приятелю Юры по училищу, Толе Малкову.

– У него теперь свой дом. И нам неплохо поскорей отпочковаться. Съездим на разведку, – есть ли смысл продолжать учиться – тебе в Строгановке, мне в Суриковском? Малков может заказ мне хороший подбросить? У него теперь мастерская, заказчики. Вообще художник должен иметь свой дом, как, например, Васнецов, Поленов.

– Или как у Репина в Пенатах?

– А что ж такого? Хату я сам могу срубить!

– Когда рука художника прикасается к строительству, это должно быть нерукотворно. Не люблю я твоего Малкова с его хатой, с картинами. …Юр, не сердись, Малков иначе не может. Ты можешь лучше! …И пока без дома.

Юра темнел лицом.

– Юр-ур-ур…, так и быть, поехали к твоему Малкову. Надень хотя бы тот галстук, который я подарила тебе на свадьбу, – так сказать, для контрасту-с.

– Мне твое панибратство – во! – черканул себя по шее. – Золотце моё, не ношу я галстуков! Как ты понять этого не можешь?

– Я оч-чень даже понятливая, …как гражданка с пушистым хвостом. Знаю, что тебя в Малкове притягивает.

– А раз так, надевай мои галстуки сама, сколько их накопилось.

– Юра, чтобы застраховаться от серости, надень хотя бы маленькую чёрную бабочку и поехали.

– Я концерта давать там не собираюсь! – не разделяя шуточек жены.

Не успели сойти с электрички, как отправились со встретившим их Малковым к ближайшей бочке с пивом.

Пусть так, пиво не водка, – думает присмиревшая Вера. Она сама иногда пиво любит, – …то есть обещает мужу, что будет больше пиво любить. Но все равно пиво, плюс очередь – скучная затея. Да ещё матом все вокруг полощут, что и в сторону не отбежишь.

Кто-то, сдувая пену с кружки, плесканул ей на светлое пальто.

– Эх, Юр, – отряхивая пену, – теперь пятно. Сейчас как заругаюсь!

– А ну-ка, Ветлова, выдай им всем жару, – разглядывал Малков Юрину жену. – Раньше в училище такая чистюля была, кисточкой не тронь! А теперь, поди, и матом можешь и все прочее научилась? Как смазливая бабенка замуж выскочит, пиши, пропало.

Добродушный цинизм Малкова коробил Ветлову:

– Толечка, в тебя хоть влюбись!

– Мне такого добра не надо. На чужое не зарюсь.

Разважничался как бочка с пивом. На душе у Веры такая кислятина, что хочется махать кулаками …по воздуху. Потому что по Малкову все равно не попадешь!

Малков важный, как мэр города, а ему ещё и тридцать не раньше как через три года стукнет. Пиво пьёт без жадности, как одолжение продавщице делает. Сдачу не берёт и их с Юрой угощает.

Юра легонько подёргал жену за челку и поцеловал в щеку за спиной Малкова.

– Юра, родненький, – ожила Вера, – я понимаю, что я очень плохая и вредная женщина и надо себя отшлифовывать. Отойдем скорее в сторонку, я тебе вот что скажу, поедем лучше домой, …или в поле пойдем, в лес, зайцев посмотрим.

– Дрессировать их собираешься?

– Рисовать. Зачем тогда альбомы брали?

– Налей-ка ещё, – говорит Малков продавщице. Руку, которая с деньгами тянулась, в сторону отвел.

– Бери! – говорит Малков Юре и еще кому-то сзади, – Бери!

Уж не думают ли все вокруг о Малкове, что он известный здесь художник? Поэтому угощает всех пивом? И Вера незаметно кладет Малкову на козырек фуражки жестяную крышечку от пивной бутылки.

Малков начинает рассуждать о живописи, о заказчиках; а крышка, как маленькая шайба, так и продолжает лежать на козырьке.

– Гол! – Ветлова добавляет тихо, – …в твои ворота.

– Че-го!? – так и шагает с шайбой к дому.

– Толя, нет у тебя защитника…

– Какого ещё защитника?!

– Гол! – крышечка, к удивлению Малкова, сползла ему под ноги.

Юра с Толей в лес так и не пошли, высидели за столом. Вера делала с приятелей наброски.

На стене в комнате висел натюрморт Малкова: гипсовая Венера задрапированная на груди в газовый шарфик, прикрывала им женские прелести. На заднем плане – овальная палитра художника.