Свет на теневую сторону

– Много образцов ручной работы досталось мне от мамы, – вспоминала Анна. – Вечерами вся семья собиралась за круглым столом. – У каждого дело в руках. А папа читал нам вслух священное писание.

Сейчас в комнате потрескивают дрова, отражаясь пламенем в «горке». Так Анна называла стеклянный медицинский шкаф с остатками уцелевшей после революции посуды и серебра. Попискивали в корзине гусята, родившиеся зимой, и слегка дымила печь.

– Вера, гусят в руки не бери.

– Я только одного из-под другого вытащу, – и забиралась в кресло. Начинала рисовать в альбоме замки с башенками, воздушными переходами. – А это Марк Волохов из «Обрыва» Гончарова. (Прочла «Обрыв» на год раньше школьной программы.) – Анечка, хочешь тебя нарисую.

– Вера, подойди скорей к окну, слышишь, как хорошо поют на той улице?

– Давай петь вместе.

…На порог явилась молодая женщина. Анна Николаевна притянула ей корзину с гусятами. Женщина укрыла их платком, поблагодарила и ушла.

– Анечка, зачем ты их отдала?!

– Вера, у неё трое маленьких детей. А ты всё равно скоро уедешь.

Кроликов Анна Николаевна тоже раздавала соседям. А плодилась эта живность от большой к ним любви как наказание.

Приходили к Анне Николаевне в дом учиться вышивке деревенские девчата:

– Хочу такой же коврик с утками, как у вас на стене!

– Пока рановато. – Анна вынимала свой альбом с филейными работами.

У девочки разгорелись глаза. Взяла пяльцы, натянула батистовый лоскут.

– …Дуняша, а на пальчик твой сейчас птичка сядет.

– Какая ещё птичка?! – убрала жеманно оттопыренный мизинец.

– …А под юбку воробей залетит.

Застеснявшись, девочка быстро сомкнула колени.

Явилась Полина, принесла парное молоко:

– Мой Ленька опять пьяный пришёл.

– В театр его свози, – ответила ей Анна Николаевна вполне серьёзно. – Мы с Артуром Яновичем хотя бы раз в месяц в театр ездили. Василю говорить об этом не приходится. …Хотя бы в храм теперь сходить. Он не хочет. Вот вышивка мне осталась, да кулинария. И однажды вырвалось у Анны Николаевны из души, – «высоко ворона летала, да низко села», – поминая незабвенного второго мужа Артура Яновича Рапп.

– Полина, сейчас угощу тебя по особому рецепту. Отнеси кусочек мужу. Всё достойно ему сделай.

– Глумитесь, Анна Николаевна? Вы нашей жизни не понимаете!

– Эту жизнь я вижу очень хорошо. – Помолчав, добавила некстати. – …Без пищи духовной наши дни становятся докукой.

–…А полы вы тоже в корсетах моете? – наблюдая за директорской женой.

– Мою, когда никого дома нет. …Полина, так привыкли считать, раз ты вышел из нерабочей среды, значит бездельник?! В институт учиться нас не брали. Муж мою сестру Ольгу до сих пор барством попрекает. А ей семи лет не было, когда революция свершилась. Девушкой поступила в ГИТИС на искусствоведческое отделение. Со второго курса её отчислили, обнаружив в анкете, что Ольга Николаевна Могилко дворянского происхождения. Брат Володя разыскал в архивах родословную, род наш по линии отца пошёл от митрополита Петра Симеоновича Могилы – деятеля украинской культуры. Он покровительствовал писателям, художникам, книгопечатанию.

Вера, притихнув, прислонилась к Аниным коленям.

– Анна Николаевна, вы потому не белоручка, что вас жизнь обломала.

– Полина, ветер в доме нашего детства свистел на четыре стороны! По нескольку раз на день город брали то белые, то красные, – сначала полки богунцев, потом таращанцев. Папа ушёл в белую армию, пропал без вести. В гараже у Володи мотоцикл стоял. Кто-то карбид оттуда выбросил, он шипит в снегу, воняет. Думали, что это мы так подстроили… Утром перед окнами дома покойник на дереве качался, – наш младший Коля. Семнадцать лет ему исполнилось. Солдаты не давали снять. Ворвались в дом, стекла прикладами перебили, диваны штыками пропороли, библиотеку на пол разбросали. Стали фотографии топтать. Один из них, – руки в боки, – сапогом прихлопывает: «А эту нам дадите?» Взяли под руки Катюшу, ей пятнадцати лет ещё не было, насиловать повели. Катя вырвалась, убежала. Потом нас девочек и маму садовник к себе припрятал. После ухода бандитов старшеклассницы полы в гимназии от кровавых луж и мозгов оттирали…

Мелодичную четверть пробили напольные часы. Пришёл Василий Степанович высокий, в лохматой шапке, совсем ещё не старый человек.

– Здравствуй, Полина. Почему твой Леонид Игнатич на работе сегодня не был?! Хоть прежние порядки заводи – штрафами да розгами. Строгача ему завтра всыплю!

– Приболел. Ничего не ест третий день…

– Ещё раз прогул – пусть увольняется!

Полина спрятала банку с кроликом и заторопилась уйти.

– А что Аня, не заходил к нам сегодня дед Мороз?

– Сама давно его кличу.

– Только что в сумерках на улице его повстречал, запоздал маленько. Делов-то у него – сама знаешь. Ну-ка, Вера, сбегай на крыльцо, может, что оставил нам?

– Валенки! Белые, пребелые! – запела девочка, возвращаясь с валенками в дом.

– Пошли дорожки чистить.

– Ура!

…В хорошую погоду Вера отправлялась за околицу. Сверкала снежная равнина. От Аниного дома вился слабенький дымок, как от парохода в океане. Аня, душечка, можно мне туда? Начало смеркаться. И скорее побежала вдаль, желая успеть до темноты вытерпеть всю эту необъятность…

Сумерки густели быстро. Уже, не отделяя земли от неба, она запела одними гласными, высоко и звонко, сочиняя на ходу синкопы, продолжала петь.

Впереди мелькнул заяц. Подобрал под себя ноги и прислушался. Она запела тише, чтобы заяц был ей рад. Небо заметалось быстрыми снежинками и обвалилось снегопадом.

Сквозь обильный снег мелькнул краешек луны. Кто-то позвал: «Вера, Ве-ра!» – Не успела открыть глаза, как дядя Вася уже подхватил её на руки и понёс.

Когда Вера будет засыпать в перине, она коснется Аниной щеки шершавыми губами и скажет хриплым голосом:

– Я з-зайца хотела приручить, – но во рту, будто вата, мешала. – …Весь з-засыпанный снежинками, з-зайчик слушал, как я п-пою. – Анечка, с тобой и дядей Васей мне тепло, хорошо и н-надёжно.

Анна Николаевна вздохнёт тревожно, принесёт Вере горячего молока с мёдом и незаметно перекрестит на сон грядущий. А ночью станет бегать маятник часов, как пойманная в дом луна, разбрызгивая блики по стене.

…Приходил с работы дядя Вася. Поужинав, садился в кресло и умолкал.

…– Васи-иль, ты-таки увидишь сон.

– Я не сплю, я сосредотачиваюсь…

– Тихо, Анечка, я его рисую. – И, захлопнув альбом, принялась завязывать платком дяде Васе глаза.

– Вот додумаю ещё немного… – ворчал уставший человек.

Мелодичное вибрато часов напольных принялось оповещать о времени.

– Бьют часы на башне – бим-бом, бим-бом. А стенные побыстрее – тики-таки, тики-таки. А карманные спешат – тики-таки, тики – таки, тики-таки-так! – Вера концом косички щекотала дяде нос и спрыгивала с его коленей:

Дядя, проснувшись, ловил племянницу двумя руками. От визга девочки дрожали стекла в «горке».