Свет на теневую сторону

– О, молоток! Символ искусства! – добродушно заметил Малкову Юра.

На этажерке стояли пластмассовые ромашки с ярко-зелеными листьями. На тарелке пластмассовый огурец и два банана.

Огурец похожий на детскую погремушку Юра пытался класть на обеденный стол, делая вид, что откусывает. Малков относил огурец назад.

– Вера, станцуй! – предложил Юра, разгадав её невесёлый вид.

– Гляди внимательно на Толика и со мной не общайся, – набросок мне испортишь, а себе дело, – подумав с горечью – «харчовое».

Деревянный дом Малкова ещё не был оклеен обоями.

– Оставь живое дерево, – единственное, что посоветовала Ветлова.

– Будет дуть в щели! – объяснил хозяин своего дома, жены, небольшого огородика перед домом, заваленного снегом. Туда они выплескивали каждый день помои с картофельной шелухой и бросали консервные банки.

Вера смотрела через новую, пахнувшую смолой веранду, на смерзшиеся желтоватые помои на снегу; на столе была закуска, опять появился пластмассовый огурец, и вспоминала дом в селе Красном с гравюрами Федора Толстого, торжественный бой часов. А Юра продолжал делиться с Малковым соображениями о доме собственном, работе в Энск, куда поедет после окончания Суриковского…

– Все, Юра, я пошла домой, пока не поздно. Здесь холодно.

– Печь горячая, – заметил ей Малков.

– Меня знобит.

Юра стал нехотя одеваться.

Хорошо было пройтись после прокуренной комнаты, по весеннему воздуху через небольшую рощицу. Вера оглядывалась, не идёт ли кто сзади, и, отдав мужу альбом, показывала руками, торсом, всем жарким видом, как растут деревья, как выгнули руки ветки, простирая ладони с непонятной просьбой к небу.

– Несурьёзная ты жен-чина.

– Оч-чень даже сурьёзная!

– Я бы хотел иметь такую хату, как у Малкова. А ты?

– Лучше пока не надо…

Под тяжестью высокой платформы светился розовый закат. Как из воздуха, подошла электричка, отжимаясь на буферах. Народу в вагоне мало. Вера с мужем остались в тамбуре. Электричка сразу тронулась, качаясь по шпалам.

– «Ай, дер-бень, дер-бень, дер-бень. Дербень город мой, ой, Энь». Вот возьму и не поеду с тобой в Эньск. Матери твоей боюсь…, и тебя. А ещё Малкова! – Вера осторожно завела на затылок Юре указательный палец и чуть нахлобучила ему шапку на глаза.

Юра так и стоял, пробубнив оттуда:

– Зачем тогда замуж вышла?

– Чтобы ты тоже меня боялся и жил в острастке, – заглянула ему под шапку. – Я могу жить даже в тайге, на самой верхушке сосны и спать на походной раскладушке! Вот тётя Аня пошла за дядей Васей в глушь, в деревню и совсем этого не боялась…

– Пропади ты пропадом со своими тетушками-дядюшками! – Юра спихнул шапку на затылок.

– Дай, скажу тебе тогда на ушко вот что. …Поцелуй меня вот сюда, – показав на лоб и щёку. – Пожалуйста!

Юра переждал, когда пройдут из тамбура люди, чмокнул жену в щёку и прибавил:

– На здоровье! – подумал о себе, разве такая была Ветлова, когда они ещё и женаты не были, понурая, молчаливая. Что ни говори, замужество бабу красит.

– Юр-ур, сейчас Боровск. Сойдем? Пока светло, порисуем…

Они сошли в Боровске.

Музейный городок полон рыхлого снега, опушен лесами. Дома нежнейших расцветок штукатурок. Вторые этажи деревянные. Ходят лошади, возят за собой телеги. Не спеша проехал грузовик, на радиаторе клеенка в белых ромахах. В красных шлепанцах по расквашенным дорогам гуляют важно белые гуси. С любопытством тянут за машинами жёлтые носы, в одну сторону, потом в другую. процветают в городе кустом цветов. …И лихо раскачивается на заметенной снегом порушенной церковке молоденький саженец…

Дома в узорчатых наличниках. Под занавесками, исцеловав холодное окно, цветёт красная герань. Лампадными рубинами горит внутри дома ёлка.

Из окон дивятся на них люди. Кокошники на окнах – треугольником, крыши треугольником, брови у Юры приподнялись домиком:

– Давай сюда альбом!

Сосульки оттянули вниз на крыше снег, и, ахнув, снег упал на лошадь.

– Зойка, Зойка! – позвала женщина, и лошадь к ней пошла вся в снегу, потянув за собой сани. Везде был отзвук и единство. Что-то прошуршало быстро и таинственно, подтаявший снег вновь ахнул с крыши прямо на двух художников с альбомами. Вера, отряхивая снег, засмеялась, как в объятьях:

– Хорошо, что мы с тобой от Толика ушли. Юра, я твоя защита от пластмассовых огурцов.

– А я от шелковых галстуков.

И вдруг произошло чудо:

Разбухшее небо, вздохнув над ними, раскрыло таинство,

Родив метелицу, и заметалось радостно детворой снежинок.

Сквозь метель раздался колокольный звон.

Заполонив звучанием округу, храм плавал в небе, как орган,

Питая благовестом каждую снежинку.

И они пошли на этот звон.

А звонарь-художник все звонил и перезванивал

С переливами, переходами, переборами,

Взахлеб, скороговорами, да заговорами

От войны, от хворей, недородов поднимался звон!

Лавиной, наводняя высь, заводил звонарь в собор

Серьёзные большие темы.

Отдавал проворно детский перезвон.

И он звенел, в сто языков звенел, вызванивал,

В морозном небе среди чинных од,

Звенел, звенел и звал, прославляя Бога.

Сочилось небо снежное густыми звуками,

Освобождалось трезвоном в муках.

Посылал звонарь последний, нежный звон…

И снова запускал их роем вместе, – верно правил

Снегопадом хлопотным на службу в Мир.

8. О деталях и главном.

Юра Жилкин защитил диплом в Суриковском институте отлично. Как бы даже и не работал над ним, всё ребятам помогал:

– Тому лицо напиши, этому хрусталик вставь, ногу прорисуй. Тот балда натурные деньги пропил, а ему мужской торс нужен. Встал позировать. Как защитился, и сам не знаю.

Диплом Юры был отмечен выпускной комиссией как один из лучших.

После защиты весь день ходили по пыльному городу, толкались в книжных магазинах, пили квас, говорили о дипломе и о дальнейшей жизни.

– Курсовые работы были у тебя интересней. Ладно, поздравляю возлюбленного мужа с аттестатом третьей зрелости. – Вера вынула из сумки маленький сверток.

Юра развернул папиросную бумагу и расплылся в улыбке. Гусь и гусыня из белого мрамора были похожие на тех, что видели в Боровске.