Священная земля

“Да”, - сказал Соклей, который и сам чувствовал то же самое. “Но пока ты пьешь...” Обычно он говорил так же, как она. Сегодня он поймал себя на том, что восхваляет вино.

“На некоторое время, да”, - сказала Зилпа. “На некоторое время даже то, что ты считаешь глупостью, кажется ... не таким уж плохим”.

На греческом языке Соклей ответил бы: Вот почему люди используют вино как предлог для совершения поступков, о которых они никогда бы не мечтали в трезвом состоянии. Он знал, что не сможет сказать ничего столь сложного - и столь далекого от мира торговли - на арамейском. Но кивок, как только он вспомнил использовать местный жест, а не тот, к которому он привык, казалось, достаточно хорошо передал его смысл.

“Еще вина?” Спросила его Зилпа. Ее кубок снова был уже пуст.

Его стакан был все еще наполовину полон. Он сделал еще один глоток и снова кивнул. Он никогда бы не выпил утром столько чистого вина там, на Родосе, но он больше не был на Родосе. Если позже в тот же день у него была тупая голова, то так оно и было, вот и все.

Зилпа встала и наполнила кувшин вином. Она встала рядом с Соклеем, чтобы налить еще в его кубок. Люди используют вино как предлог для совершения поступков, о которых они никогда бы не мечтали в трезвом состоянии, Соклей снова подумал. Прежде чем он успел сказать этому не делать этого, его правая рука скользнула вокруг талии Зилпы.

Она могла бы закричать. Она могла бы разбить кувшин о его голову. Она могла бы сделать любое количество вещей, которые привели бы к быстрой и непоправимой катастрофе для него. Она не сделала. Она даже не попыталась высвободиться или сбросить его руку. Она просто слегка покачала головой и пробормотала: “Вино”.

“Вино”, - согласился Соклей. “Вино и ты. Ты прекрасна. Я бы сделал тебя счастливой, если бы мог. Если ты мне позволишь”.

“Глупость”, - сказала Зилпа. Но говорила ли она с ним или сама с собой? Соклей не мог сказать, пока она не поставила кувшин на стол и не села к нему на колени.

Его руки обвились вокруг нее в радостном удивлении. Он поднял свое лицо, когда она опустила свое. Их губы встретились. У ее рта был вкус вина и ее собственной сладости. Она вздохнула глубоко в его горле.

Поцелуй продолжался и продолжался. Соклей думал, что вино опьяняет его. Это… По сравнению с этим вино было ничем. Он просунул руку ей под одежду. Он скользнул выше ее колена, вверх по гладкой коже внутренней поверхности бедра, к месту соединения ног.

Но эта рука, спешащая к ее тайному месту, должно быть, напомнила ей, в какую игру они начали играть. С тихим испуганным стоном она отдернулась и снова вскочила на ноги. “Нет”, - сказала она. “Я же говорила тебе, что не затащу тебя в свою постель”.

Будь она рабыней, он мог бы повалить ее на пол и овладеть ею силой. Такие вещи время от времени случались даже с освобожденными эллинскими женщинами из хороших семей, например, когда они возвращались ночью с религиозной процессии. Поэты-комики писали пьесы об осложнениях, возникающих в результате подобных происшествий. Но Соклей никогда не был из тех, кто в первую очередь думает о силе. И использует ее против иностранки в городе, полном варваров… Он вскинул голову.

Он не смог удержаться от долгого сердитого вздоха. “Если ты не хотела заканчивать, лучше бы ты не начинала”, - сказал он. Пульсация в его собственной промежности сказала ему, как сильно он этого хотел.

“Мне жаль”, - ответила Зилпа. “Я хотела немного сладости - не слишком много, но самую малость. Я не думала, что ты ...” Она пропустила это мимо ушей. “Я не думал”.

“Нет. Ты этого не делал. Я тоже” Соклей вздохнул. Он залпом допил остатки вина в кубке. “Может быть, мне все-таки стоит пойти в другой квартал”.

“Возможно, тебе следует”, - сказала Зилпа. “Но теперь, иониец, что мне теперь прикажешь делать?” И на этот вопрос, как бы Соклей ни гордился своим умом, у него вообще не было ответа.

Менедем не торопился, отправляясь на красильню на окраине Сидона. Он продолжал находить предлоги для того, чтобы оставаться в стороне. Настоящая причина была проста: красильни, прославившие финикийские города, воняли слишком сильно, чтобы он захотел приблизиться к ним.

Это зловоние проникло в город, когда ветер подул не в ту сторону. Но в Сидоне, как и в любом городе вокруг Внутреннего моря, было много других отвратительных запахов, которые могли разбавить этот. У красильни запах гниющих моллюсков был одновременно подавляющим и чистым.

Как кто-то вообще узнал, что мурекс, однажды измельченный, дает жидкость, которая после надлежащей обработки превращается в чудесный финикийский малиновый краситель? он задумался. Некоторые изобретения казались ему естественными. Любой мог видеть, что палки плавают, а всевозможные предметы подхватываются ветром и увлекаются им. Оттуда до плотов и лодок мог быть только небольшой шаг. Но пурпурная краска? Менедем вскинул голову. Это показалось ему очень маловероятным.

Он пожалел, что с ним не было Соклея. Увидев финикийца, разбивающего раковины молотком, он крикнул: “Привет! Ты говоришь по-гречески?”

Парень покачал головой. Но он знал, о чем пытался спросить Менедем, потому что тот сказал что-то по-арамейски, в чем родосец уловил слово "ионийский". Финикиец указал на лачугу неподалеку. Он произнес еще одну фразу, полную кашля и шипящих звуков. И снова Менедем услышал местное слово, обозначающее эллина. Возможно, это означало, что там был кто-то, говоривший на его языке. Во всяком случае, он на это надеялся.

“Спасибо”, - сказал он. Финикиец помахал рукой и вернулся к разбиванию ракушек. Через мгновение он остановился, взял кусочек мяса и отправил его в рот. Свежее твоего операционного сына не придумаешь, подумал Менедем.

Когда он открыл дверь в хижину, двое финикийцев, один полный, другой худощавый, подняли на него глаза. Толстый начал говорить, прежде чем он смог произнести хоть слово: “Ты, должно быть, родиец. Все гадал, когда ты собираешься появиться здесь”. Его греческий был беглым, разговорным и звучал так, как будто он выучил его у кого-то, кто был на грани закона.

“Да, это верно. Я Менедем, сын Филодема”, - сказал Менедем. “Приветствую. А вы, джентльмены...?”

“Я Тенаштарт, сын Метены”, - ответил дородный финикиец. “Это мой брат Итобаал. Жалкий сын шлюхи не говорит ни на одном греческом. Рад познакомиться с вами. Вы хотите купить немного краски, верно?”

“Да”, - сказал Менедем. “Э-э-э... где ты так ... хорошо выучил греческий?”

“Здесь и там, приятель, здесь и там”, - ответил Тенаштарт. “Я в свое время кое-что повидал, можешь не сомневаться. В Элладе есть города… Но ты пришел сюда не для того, чтобы слушать, как я стучу зубами ”.

“Все в порядке”, - сказал ему Менедем, более очарованный, чем что-либо еще. “Ты не возражаешь, если я задам тебе вопрос?”

“Конечно”, - экспансивно сказал Тенаштарт. “Продолжайте”.