Святые Спиркреста

Глава 11 Сладкие сны

Закари

В последующие месяцы я ловлю себя на том, что наблюдаю за Теодорой в поисках признаков слабости — любых признаков того, что этот год дается ей так же тяжело, как и мне.

Но Теодора остается такой же непробиваемой, как и прежде.

Она скользит из класса в класс с тяжелым плащом бледных волос на плечах, ее лицо словно каменное, нечитаемое. С годами она выработала свой неповторимый стиль: малиновый блеск для губ и естественный макияж, за исключением теней для век, которые всегда нежного цвета: мятно-зеленого, гвоздично-розового или перистой листвы. Она почти не носит украшений, кроме серебряных сережек, и всегда использует одну и ту же сумку для переноски своих вещей — Kate Spade tote бледно-розового оттенка. Волосы она носит либо распущенными, либо полураспущенными, перевязанными лентой или заколотыми серебряными зажимами.

В классе она ведет себя с достоинством и большую часть времени держится особняком. Единственный раз она выходит из своей скорлупы, когда я заставляю ее, а сделать это довольно просто: все, что мне нужно сделать, — это слишком критично отнестись к чему-то без достаточных на то оснований или сделать заявление, в котором я выдаю свое мнение за факт.

В таких случаях Теодора бросает на меня взгляд, полный отчаяния. Иногда она пытается прикусить язык, но чаще всего ей это не удается.

Именно тогда она выходит из своей скорлупы, и тогда она по-настоящему сияет. Теодора — прекрасный оратор: она не торопится, все выверяет, она вдумчива и красноречива. Мне нравится ее голос: он тихий, но чистый, и в нем есть музыкальный привкус. Ее голос подходит для поэзии, и особенно для Шекспира. Когда наш учитель английского выбирает ее для чтения вслух, все слушают как завороженные.

Наблюдение за Теодорой, однако, не дает никакого результата. Почти невозможно определить, что она чувствует на самом деле, поэтому понять, борется она или нет, невозможно. Вполне возможно, что да — она может чувствовать такую же панику, тревогу и усталость, как и я.

Возможно, ее преследует тот же ужас, что и меня: парализующий страх оступиться, отстать и никогда не наверстать упущенное.

Но если она и боится этого, то никак этого не показывает.

Однажды вечером я выхожу из библиотеки и вижу фигуру за столом, наполовину скрытым рядом книжных полок. Я хмурюсь — у меня было впечатление, что я последний человек в библиотеке, — и подхожу ближе. Фигура прислонилась к перегородке, разделяющей стол на полукубики. На столе перед ней лежат книги и открытый ноутбук с темным экраном.

Я узнаю Теодору по бледности ее волос, по бледно-розовой сумке на стуле рядом с ней. Я подхожу ближе, держась поближе к книжной полке, надеясь, что тени сохранят тайну моего присутствия.

Теодора не поднимает глаз, даже когда я наконец дохожу до ее стола. Я понимаю, почему, как только ступаю рядом с ней.

Она сидит, прислонившись к перегородке, рука сложена, ладонь зажата между перегородкой и щекой. Она крепко спит, ее лицо смягчилось, а рот стал розовым. Ее волосы собраны в пучок, из которого выбились прядки. Одна из этих прядей падает ей на лицо и шевелится при каждом выдохе, как муслиновая занавеска на летнем ветерке.

Я отодвигаю стул рядом с ее креслом и сажусь на край, чтобы не придавить ее сумку. Мой рот по собственной воле растягивается в улыбку. Моя грудь чувствует себя странно, но не так, как во время приступа паники, а наоборот. Вместо того чтобы чувствовать себя слишком тесно, она кажется широкой и просторной, как открытое небо.

Теодора во сне выглядит мягкой, нежной и сладкой, как зефир. Я могу откусить от нее кусочек — у меня возникает невероятно детское желание протянуть руку и прижаться ртом к ее щеке, просто чтобы проверить, так ли она сладка на вкус, как выглядит.

Протянув руку, я кладу ее на плечо и сжимаю. — Теодора.

Ее глаза медленно открываются, и изо рта вырывается вздох. Она сонно улыбается, и ее веки снова закрываются, как будто она погружается в сон. Затем она резко поднимается, испугав нас обоих.

— Я заснула! — восклицает она, заправляя за уши выбившиеся пряди волос и вытирая глаза.

На ее лице паническое выражение, как будто ее застали за преступлением, а не за сном. Я улыбаюсь ей и отступаю назад, давая ей пространство. — Похоже на то, да.

Она качает головой. — Я не хотела.

— Нет, я не могу представить, что ты хотела. Ты выглядела не совсем обычно.

Сейчас она приводит себя в порядок, и я наблюдаю в реальном времени, как сонная Теодора скрывается за фасадом ледяной королевы Теодоры. Она поправляет волосы, поправляет галстук, раскладывает книги перед собой в аккуратные стопки.

— Я просто устала, — говорит она. Ее осанка, всегда такая прямая и формальная, стала еще более жесткой, чем прежде.

— Я тебя не виню.

Я встаю. Смущение Теодоры очевидно, и на него больно смотреть. Она смущается, потому что чувствует, что я застал ее в момент слабости?

Она так старается казаться всегда безупречной, всегда контролирующей себя — возможно, это ее способ поддерживать баланс сил между нами. Может быть, из-за этого ей кажется, что баланс сил теперь изменился в мою пользу?

Она собирает свои вещи, каждое ее движение скованно, но на щеках появился слабый румянец. Если она чувствует, что баланс нарушен, то что, если я нарушу его в другую сторону?

— Если честно, я тоже устал, — говорю я ей, пожимая плечами. — На самом деле я измотан. Не знаю, как ты, а я чувствую себя так, будто не высыпался с лета.

Она поднимает глаза, и уголок ее рта слегка приподнимается.

— Я не думала, что тебе вообще нужен сон.

Я громко смеюсь. — Как вампиру?

Теодора смотрит на меня немного лукаво. — Скорее, как акуле. Как будто ты умрешь, если остановишься.

Я сужаю глаза, внимательно наблюдая за ней. Ее смущение, которое она испытывала раньше, кажется, ослабло — возможно, мне удалось устранить тот дисбаланс, который заставлял ее чувствовать себя неловко. Ее игривость — это дополнительный бонус, неожиданное благо.

Часть меня тоже хочет поиграть, скрести свои когти с ее. Но, может быть, я устал, а может быть, меня передернуло от ее присутствия. В любом случае, мне хочется хоть раз быть искренним, а не игривым.

— Может, ты и права, — говорю я ей, не сводя с нее взгляда. — Иногда мне кажется, что я умру, если остановлюсь. Но иногда мне также кажется, что я умру, если буду продолжать. — Я наклоняю голову. — Понимаешь, о чем я?

Она кивает, ее улыбка исчезает. — Я знаю, что ты имеешь в виду.

— Ну… — Я протягиваю ей руку. — Может, вернемся в общежитие?

Кивнув, она берет меня за руку, и я поднимаю ее на ноги. Она взваливает на плечи свою сумку и тянется к стопке книг на столе, но я останавливаю ее, ставя руку между ней и книгами.

— Я имею в виду спать, а не учиться.

Она сужает глаза. — Ты сразу собираешься спать?

Я улыбаюсь и протягиваю руку между нами. — Да, если хочешь.

Она колеблется, глядя на мою руку. Я чувствую ее усталость, потому что она такая же, как и моя. Она берет мою руку и пожимает ее. — Договорились.