т.1 Стихотворения и песни

«Штили выметая облаками…»

Штили выметая облаками И спускаясь с этих облаков, Штормы ходят с мокрыми руками И стучатся в стекла маяков. Это все не очень-то красиво — Вечера уходят без следа. Огонек лампады керосинной Светит на ушедшие года. Разорви сомнительные путы, Как ты есть, предстань перед грозой. Линия страдания как будто Тянется за черный горизонт. И как будто страшную потерю Океан оплакивает мой, Как несостоятельный истерик Бьется все о камни головой. Мы переживем все эти муки, Мы вернемся к синим чудесам, Тяжкую замедленность разлуки На кострах мы пустим к небесам. Белым чайкам сухари мы скормим, Песням продадимся мы в рабы, Будем понимать мы эти штормы Как желанный повод для борьбы. Весна 1965

БОСАНОВА

Ни шагов, ни шороха… И снова Тишина гремящая стоит. Грустные напевы босановы Кружатся над вечером твоим. Грустные сгорают сигареты, Дальние уходят поезда, К южным городам увозят лето, Чтобы осень привезти сюда. Только я прошу тебя — ни слова! Видишь, месяц спрятался в стогах. Южным странам песни босановы, Северным — напевы о снегах. Вот как получается все странно — Слышу я на этом берегу Через невозможные пространства Все, что песни в сердце берегут. Просека уходит в поднебесье, Как тропа до края облаков. То ли мне слышна вот эта песня, То ли близко, то ли далеко? Яхты заворачивают в гавань, Птицы укрываются травой. Только нам с тобой, как листьям, плавать На опушке счастья моего. Весна 1965

УТРЕННИЙ РЕЙС МОСКВА — ЛЕНИНГРАД

Горит лампада под иконой, Спешит философ на экзамен. Плывут по Охте полусонной Трамваи с грустными глазами. И заняты обычным делом Четыре ветра над верстами По городам заледенелым, По белым ставням. Поземка бьет в стальные двери, Приказы свернуты петлею, Турбины Ту ревут, как звери, И мы прощаемся с землею. На целый час сплошного неба, На шестьдесят веков горячих. И под крылом земные недра Открыты зрячим. Вот пехотинец роет снова Окопы маленькой лопатой. На черных просеках сосновых Лежат немецкие гранаты. Лежат, разложены по нишам, Под голубой звездою Вегой, По черным ящикам, прогнившим Под талым снегом. Лежат на сопках отдаленных Во тьме лихие командиры, Лежат работники района В своих протопленных квартирах. Лежит провинция глухая, Встают строительные роты, И долго песня затихает За поворотом. Лежат заботы на мужчинах, На их плечах тяжелым небом. Пылает ножик перочинный, Очнувшись рядом с черствым хлебом. Лежит поэт на красных нарах, И над его стоят постелью Заиндевелые гитары Поморских елей. Лежат торжественные думы, На облаках найдя спасенье. Вот набираем высоту мы По тыще метров за мгновенье. Летим, как Божие созданье — Неповторимое, слепое, — На невозможное свиданье С самим собою. 1968

ТРИ МИНУТЫ ТИШИНЫ

По судну «Кострома» стучит вода, В сетях антенн качается звезда, А мы стоим и курим — мы должны Услышать три минуты тишины. Молчат во всех морях все корабли, Молчат морские станции земли, И ты ключом, приятель, не стучи, Ты эти три минуты помолчи. Быть может, на каком борту пожар, Пробоина в корме острей ножа? А может быть, арктические льды Корабль не выпускают из беды? Но тишина плывет, как океан. Радист сказал: «Порядок, капитан». То осень бьет в антенны, то зима, Шесть баллов бьют по судну «Кострома». Весна 1965

«КОСТРОМА»

То ли снег принесло с земли, То ли дождь, не пойму сама. И зовут меня корабли: «Кострома», — кричат, — «Кострома»! Лето мне — что зима для вас, А зимою — опять зима, Пляшут волны то твист, то вальс, «Кострома», — стучат, — «Кострома»! И немало жестоких ран Оставляют на мне шторма, Что ни рейс — на обшивке шрам. «Кострома», держись, «Кострома»! Но и в центре полярных вьюг, Где, казалось, сойдешь с ума, Я на север шла и на юг — «Кострома», вперед, «Кострома»! Оставляю я след вдали, Рыбой тяжки мои трюма, И антенны зовут с земли: «Кострома» моя, «Кострома»! Привезу я ваших ребят И два дня отдохну сама, И товарищи мне трубят: «Кострома» пришла, «Кострома»! Весна 1965 Норвежское море

ТРЕТИЙ ШТУРМАН

Я родился на волжском просторе И, конечно, в душе капитан. Шла ты, Волга, в Каспийское море, А пришла в мировой океан. Во дворе, меж военных развалин, Где белье, где стучит домино, Паруса путешествий вставали И вставала страна за страной. То на «Бигле», а то на «Палладе» я Вез в мечтах романтический груз. И явилась однажды Исландия. Покачнуло корабль «Златоуст», И не вышел я к ней на свидание. Я лежу — кандидат в мертвецы. Трое суток лежу без сознания. Только слышу: аппендицит. Только вижу: фельдшер-милаха Все меняет на мне белье, Лед заталкивает под рубаху, Над термометром слезы льет. И лежит рядом кореш мой, Мишка, Говорит, как на Страшном суде: «Нам обоим, выходит, крышка. Оперировать надо. А где?» Но на грани бреда и яви Слышим — будто с самих облаков, Что согласен город Рейкьявик Попытаться спасти рыбаков. Нас с Мишаней перегружали — Осторожно, не расплескать! Тормоза у машин визжали, И трубил «Златоуст»: «Пока!» Умирал. Воскресал опять я. Падал с солнца на снежный наст. В госпитальном лифте распятие Очень грустно смотрело на нас. Операция. Утро. «Можете Их кормить». И томатный сок Нам давали из чайных ложечек, Причитая: «Храни вас Бог!» Нам идут и идут послания От чужих людей, от дружков. Нам здоровья желает Исландия, Край потомственных рыбаков. Но приходит конец печали — «Полежал, браток, на боку!» Мы по русскому хлебу скучали И по русскому языку. И не можете вы представить Это чувство: опять спасен! До свидания, город Рейкьявик, И спасибо тебе за все! Май 1965 Норвежское море

СТАРМЕХ

На море снег, на море снег, Вот две воды собрались вместе. Вздыхая на крутой волне, Наш «рыбачок» квадрат свой крестит. И чей-то плач и чей-то смех В радиограммы проникает, Голубоглазый мой стармех Экзюпери всю ночь читает. На море снег, на море снег. Ночной полет. И почта срочна. Ты приготовься, мой стармех: Пилот погибнет. Это точно. Стармех бросает коробок И курит «Солнце» — сигарету. К стеклу прильнув широким лбом, Глядит на мокрую планету. Ты сам мне лучше расскажи, Как ты в ночи неразрешимой Метелей белые ножи Разламывал своей машиной. Как, пробиваясь через льды, Где — помнишь? — винт свое не дожил, Корабль твой вышел из беды, На айсберг с мачтами похожий. И как вставали корабли Поверх волны — и зло, и круто. И Антуан Экзюпери Вот здесь скрестил с тобой маршруты. На море снег, на море снег, И не видать в погоде сдвига. Рукой замасленной стармех Сжимает маленькую книгу. Издалека, издалека, У океанов в изголовье, Запрятав мачты в облака, Идет наш тральщик. Рыбу ловит. Май 1965 Норвежское море

КАПИТАН

У рыбаков повсюду Примета из примет: Корреспондент на судно — Улова нет как нет. Конечно, это шутки — Работаешь, не ждешь. Бывает, что за сутки Недельный план возьмешь. Бывает и другое. Но труд везде один. Судьба — она судьбою, А ты вперед гляди… И под конец резонно Добавил капитан: — У рыб — свои законы, У рыбаков — свой план. Май 1965 Норвежское море

РЕКА НЕГЛИНКА

Трактора стоят среди дороги, Замерзают черти на ветру, И размеров сорок пятых ноги Жмутся к придорожному костру. На снежинку падает снежинка, Заметая дальние края. Как ты далеко, река Неглинка — Улица московская моя. Здесь другие реки, покрупнее, Прорубей дымятся зеркала. Тросы на морозе каменеют, Рвутся тросы, словно из стекла. Ой, да что столица мне, ребята, Мне шагать бы с вами целый век, Чтоб сказали где-то и когда-то: «Вот москвич — хороший человек». И любая малая былинка Мерзнет посреди сибирских льдов. Реки, реки — ни одной Неглинки, Только лишь названья городов. На снежинку падает снежинка, Заметая дальние края. Как ты далеко, река Неглинка — Улица московская моя. Весна 1965

«…Как песни, перетертые до дыр…»

…Как песни, перетертые до дыр, Свистали над колышущимся строем! И запевала — младший командир, — Горланил я про самое простое. И тем те песни были хороши, Что музе в них присутствовать не нужно, Но можно было крикнуть от души. Бессмысленно. Всем вместе. Очень дружно. Пропахли дни дыханьем костровым Смолистых дней в полуночном сожженье И запахом болотистой травы, Меж валунов наполненной движеньем. Спешит и обжигается солдат — Таранит котелок горячей каши. На ель свой крест повесил медсанбат, А вот торчат антенны роты нашей. И часовой выспрашивал пароль, И ветер жмет в ущелье непогоду, И слышен сквозь морзянку рок энд ролл, Тогда еще входивший в моду. Радисты мы. Таинственная связь Рождается под нашими руками: К столу сражений подаем мы связь — Напиток драгоценный. Пить глотками. Но нет войны. Мы курим на подножке Моей радиостанции. И вот Рассвет луну засовывает в ножны Ущелья каменистого того. Выходит день на праздничную сцену, И ветры, парусами шевеля, Качают одинокую антенну, Колышут вересковые поля. А в южных городах встают девчонки И в институты разные спешат, И крестят, как детей, свои зачетки, И с ужасом шпаргалками шуршат. А в северных морях от юта к баку Штормище ходит, ветрами ревет, И вахту под названием «собака» Стоит, упершись в палубы, тралфлот. Играют зорю юные горнисты, Чиновник появляется, надут, И сильные ребята-альпинисты По гребню пика Башкара идут. И мир стучит в ладони и в ладошки, И, кум, как говорится, королю, На вытертой дорогами подножке Я — вскоре вольный человек — курю. В двери темнеет рыльце автомата… Ах, связь! То перекур, то перегон, И дорог дружбы воинский закон, И все же тяжко. На душе — заплата. Три долгих года. Связи батальон. А если вдруг они… а мы… ах, если… Мы бы — три года строили дома Иль тискали б девчонок, сидя в кресле, Или кино пристроились снимать, Или неслись бы лыжником на фирне, Или копали важный водоем… Но все три года я бубню в эфире: «Цирконий, я Коллекция — прием!» И слышится мой голос вдохновенный По всей стране — от Колы до Курил, Что нам, непритязательным военным, Выплачивают золотом зари. Три года. Речка бьет по перекатам. Горох морзянки сыплется в ночи. Поет певец. И через все закаты Мне молодость затворами стучит. Весна 1965

ПОМИНКИ

Памяти А. Сардановского

— Ну вот и поминки за нашим столом. — Ты знаешь, приятель, давай о другом. — Давай, если хочешь. Красивый закат. — Закат — то, что надо, красивый закат. — А как на работе? — Нормально пока. — А правда, как горы, стоят облака? — Действительно, горы. Как сказочный сон. — А сколько он падал? — Там метров шестьсот. — А что ты глядишь там? — Картинки гляжу. — А что ты там шепчешь? — Я песню твержу. — Ту самую песню? — Какую ж еще… Ту самую песню, про слезы со щек. — Так как же нам жить? Проклинать ли Кавказ? И верить ли в счастье? — Ты знаешь, я пас. Лишь сердце прижало кинжалом к скале… — Так выпьем, пожалуй… — Пожалуй, налей… 1965