Таганка: Личное дело одного театра

В. М. Самойленко. Мы считаем, что основная идея поэтического представления остается прежней: конфликт поэта с обществом, отсутствие гражданской позиции у поэта и данного вечера. Об этом мы говорили неоднократно, заявляем об этом и сейчас. Естественно, мы не рекомендуем это для показа. Поскольку Юрий Петрович говорил о том, что показ представления 25 июля — внутреннее дело театра, и поручился за то, что этот вечер пройдет нормально (в соответствующих инстанциях Вами, Юрий Петрович, было об этом заявлено), поскольку это внутренний вечер, вы должны поступать так, как Вам подсказывает Ваша партийная совесть, Ваша должность главного режиссера театра, художническое Ваше назначение. Поэтому, если Вы считаете возможным продолжать работу, продолжайте. Мы рассматриваем это с позиций, которые были высказаны Вам в субботу, 18 июля, в Министерстве культуры. Наше мнение не изменилось. ‹…› …дальше работать так, как Вы считаете нужным, мы не рекомендуем.

Вот то, что можно было сказать кратко.

Ю. П. Любимов. Очень кратко! Короче и не скажешь! Всем присутствующим все ясно — это дело моей совести…

В. М. Самойленко. Да, мы так считаем.

Н. Н. Губенко^[1023]. А каковы все-таки более точные аргументы? Юрий Петрович очень немногословен с нами в передаче существа разговоров после встреч с вами, труппа хочет знать.

В. М. Самоиленко. Я ясно высказываю свою позицию. В субботу разговор был подробный. Его вел заместитель начальника Главного управления культуры М. С. Шкодин. Мы подробно и построчно останавливались на каждой позиции сценария, плана вечера. Вы оставили многие позиции до просмотра. Я Вам сказал, что мнение наше и после просмотра остается прежним. Все ясно.

Н. Н. Губенко. Не ясно артистам, они просят об этом сказать.

В. М. Самоиленко. Мы считаем, что в данном вечере поэт выступает однобоко, что основной сюжет строится на конфликте поэта с обществом. Мы считаем, что нет гражданственной позиции поэта. Вот вкратце то, что можно сказать.

Л. А. Филатов. А как расшифровать это понятие „гражданственная позиция“, ее отсутствие в пьесе? Мы, наоборот, считаем, что то, что мы выбрали из его творчества, это именно гражданственно.

Н. Н. Губенко. Нам прежде всего надо найти общий язык на этой платформе понимания: как понимать гражданственность?

В. М. Самоиленко. Мы понимаем.

Н. Н. Губенко. У меня убрана одна из основополагающих в тексте фраз. У Хмельницкого тоже убрана…

Ю. П. Любимов. Посильно сокращены 10 страниц текста. Все, что товарищи требовали, я выполнил. Но чтобы все знали: когда товарищ Шкодин говорит, что он не воевал, но ему неприятно, когда поется песня инвалида, что в ней он увидел, что это — мерзкие пьяницы, ходившие после войны по вагонам, это его оскорбляет… После этого мне говорить с товарищем [Шкодиным] сложно. И с другими товарищами мне сложно говорить. Они, наверное, и от Пушкина оставили бы маленький томик, а Гоголя вообще запретили бы. (Обращаясь к В. М. Самойленко.) У Вас представление о мире художника превратное, Вы люди некомпетентные, чтобы решать вопрос о крупном русском поэте. Говорить поэтому я буду на другом уровне. Мало того, я напишу письмо и пошлю его в Политбюро…

В. М. Самоиленко. Только не надо угроз…

Ю. П. Любимов. Вы были лаконичным и ясным, и я лаконично и ясно передаю свои слова…

В. М. Самойленко. Поскольку Вы считаете вечер памяти поэта делом театра, поступайте так, как Вам велит совесть — Ваша гражданская совесть.

Ю. П. Любимов. Спасибо, молодой человек.

Н. Н. Губенко. Вы облегчили нам задачу: значит, мы имеем право делать этот вечер?

В. М. Самоиленко. Я так сказал.

Ю. П. Любимов. А товарищ не вправе запретить этот вечер. Это не в его компетенции.

Л. А Филатов. Это мнение можно считать Вашим личным или это мнение тех, кого Вы представляете?

В. М. Самоиленко. Это наше общее мнение.

Ю. П. Любимов. Вы уже успели, даже не дойдя до кабинета, составить мнение… Послушайте после сегодняшнего просмотра то, что скажет Вам коллектив. Я обращаюсь как член партии к Вам с товарищеским предложением — выслушать, что Вам скажут товарищи, здесь присутствующие. А там — дело Ваше.

В. М. Самоиленко. Я повторяю, что мы хорошо знакомы…

Ю. П. Любимов. С чем Вы знакомы?!..

Л. П. Делюсин. …Я фронтовик и считаю, что никакой односторонности изображения военной тематики в поэтическом представлении нет. Как фронтовику, мне странно слушать такие вещи. Нужно быть бесчувственным идолом, чтобы так понять то, что пропел Высоцкий.

Если сказать о своем индивидуальном мнении, я сказал бы, что спектакль очень гражданственен, он показывает Высоцкого как мыслителя, философа, глубоко и остро обнажившего все теневые стороны нашей жизни, к борьбе с которыми призывает нас наша партия и призывала, в частности, на последнем съезде^[1024].

Мне дорого, что Высоцкий показан театром не просто певцом-гитаристом, а поэтом, размышляющим о своем обществе, своеобразно, остро, с душевной болью. Этот спектакль адресован нашему советскому обществу, которое строит коммунизм и должно бороться с еще существующими недостатками. Этот спектакль имеет большое гражданственное значение, этот спектакль — не только память о Высоцком, но и дань уважения нашему обществу.

А. Е. Бовин. Я не могу так эмоционально говорить, как Лев Петрович [Делюсин]. Я не занимаюсь искусством, я занимаюсь политикой. С этой точки зрения, мне кажется, [я] не согласился бы с тем, что главная тема [спектакля] — это конфликт поэта с обществом. Мне как раз кажется, что [его] главная тема — соединенность судеб. Потому что судьба нашего общества драматична. Здесь были лагеря, война, культ личности, послевоенные сложности и другое. И приблатненные песни — это тоже судьба нашего общества. ‹…› Песни Высоцкого, его стихи отразили все эти этапы. Конечно, не все у него было благополучно, все мы это знаем прекрасно, и все это неплохо отражено в спектакле. В этом смысле спектакль очень точен, потому что он не пытается сделать поэта розовым, изобразить его просто на манер шансонье, а показывает его сложную противоречивую судьбу ‹…›. Так мне показалось из того, что я увидел.

Мне думается, что именно с точки зрения партийной это очень важно, потому что мы не хотим, чтобы о нашей истории пели и говорили Солженицын и Галич. Мы должны об этом говорить так, как хотим сами, с нашей точки зрения. ‹…›

Большое спасибо товарищам, которые это сделали!

Б. А. Можаев. Я подробно уже говорил по поводу спектакля, но, очевидно, надо делать это еще и еще.

Обращаюсь к Вам^[1025]. Вы говорите, что со всем знакомы, читали материалы… Но я должен Вам возразить, так как только что услышал несколько неожиданное для меня суждение — и не просто суждение человека, посмотревшего спектакль, но суждение целого Управления об этом спектакле, многие представители которого и не были на просмотре. Прежде всего, меня удивило Ваше главное заявление, основной Ваш довод, будто здесь показан конфликт поэта с обществом. В чем, простите, Вы видите этот конфликт? В том, что некоторые товарищи из Вашего круга не допускали Высоцкого на сцену? Это не конфликт поэта с обществом! Эдак Вы и мне завтра скажете, что поскольку Шкодин и Покаржевский не пускают меня на сцену (у меня не пропустили без всякой понятной для меня причины две комедии — „Живой“ и еще одну, которую оттеснили, на нее тоже есть ЛИТ)^[1026], то у меня тоже конфликт с обществом?! С Вами, с прежним начальником Вашего Управления Покаржевским был конфликт. Но это не значит, что у меня был конфликт с обществом. ‹…› …это не по отношению ко всему обществу, а по отношению к частным проявлениям жизни нашего общества. Мы эти частные проявления обязаны обсуждать не только в таком кругу, но и выносить на сцену, на суд широкой публики. Да, то, что вам порой кажется недозволенным, всем другим покажется обыденным. ‹…›

Что касается критических мотивов, прозвучавших в этом спектакле, то они, как сказали Лев Петрович [Делюсин] и Александр Евгеньевич [Бовин], звучат как раз в нужном направлении и русле, к которому призывают нас решения партии и правительства, особенно последнее решение, прозвучавшее с трибуны XXVI съезда и впрямую связанное с нашей жизнью, — что мы обязаны честно, критически, осмысленно относиться к таким частным проявлениям теневых сторон нашей жизни. И давать право писать об этом … мы обязаны, как сказал Александр Евгеньевич ‹…›.

Гражданская линия в этом спектакле чрезвычайно ясна. Необыкновенное общественное лицо поэта проступило в нем в полную силу.

К сожалению, в отдельных слоях нашего общества сложилось мнение о Высоцком, как о поэте приблатненного направления, авторе песен пустякового жанра. Но такие вещи, как критика самого себя, „жлоба и труса в себе“, — это чрезвычайно жесткое к себе отношение.

Великолепны его тревожные стихи о войне. Они мне всегда нравились. Темы геройства, подвига, тема земли, звучащие в полной мощи сопротивления. А песня истребителя^[1027] — разве это не голос заговорившего Гастелло, разве это не о тех, кто шел в пике и умирал не с проклятьем, а с мыслью — „мир вашему дому“!