Так говорила женщина

— На ночных бабочек — как они, бедняжки, мерзнут на холоде и как мужчины грубо их толкают.

Хозяин дома заметно удивился.

— Ах вы маленькая медичка, — сказал он почти хищно, — это очень интересно. Я никогда не говорил об этом с женщинами, у которых есть профессия, но часто размышлял: каково может быть мнение о грехе у просвещенной и в то же время чистой девушки?

— Эти несчастные не болтались бы там, если бы в них никто не нуждался. Мы жалеем их с сестринской симпатией. А Чире так и вовсе еще кое о чем подумывает.

— Клара! — смутилась та.

— Например, в прошлый раз она выкинула на улицу булавку, — продолжала вторая дерзко.

— Клара!..

Барон со смехом взглянул на сконфуженную блондинку и нетерпеливо спросил:

— Скажите же, Кларика. Зачем?

— Она заявила: кому эта булавка упадет на голову — речь о мужчине, конечно, — тому она крикнет из окна, чтобы он поднимался к ней, забрал ее и любил...

— Все не так было, Клара, — рассмеялась Чире, немного оскорбленная, — во-первых, это было в шутку, во-вторых — ну да — иногда взаперти совсем скисаешь. Одни книги да девчонки — завистливые щуки; в конце концов, это даже неестественно. Девушкам уже и не стоит учиться в двадцать два года.

— Вы правы! — подтвердил мужчина. — Клянусь, никогда еще мне не попадались такие умные и приятные девушки. И такие красавицы!

Он вновь наполнил бокалы, девушки чокнулись с бароном.

На минуту они с некоторым изумлением мысленно констатировали, что распитие шампанского не вполне входит в обязанности гостеприимного хозяина. Но волнующая атмосфера вечера быстро примирила с этим одурманенное сознание. Девушки старались отпивать совсем понемногу, лишь смачивая в шампанском кончик языка, но разум уже окутала тонкая, чуть заметно колышущаяся розовая пелена, сотканная из беспричинной легкой радости и приятного волнения, подкрепленного верой в собственную безопасность.

И они поднимали бокалы снова и снова.

— Дружба наша длится еще совсем недолго, — говорил мужчина, и глаза его сверкали, — но для настоящей симпатии не нужны годы. Если вам когда-нибудь понадобится помощь искреннего хорошего друга, пообещайте, что подумаете обо мне и обратитесь ко мне. Обещаете? Дайте в знак обещания свои ручки!

Он обе протянули руки, и гладкие, мягкие губы мужчины прижались долгим поцелуем к каждой, обдавая их сильным горячим дыханием. Он сжал белую и смуглую кисти.

— Как интересно! — сказал он задумчиво. — Одна — твердая, округлая, крепкая рука маленькой венгерской молодицы — глянешь, и на ум приходят калачи, на птичьем молоке да вороньем масле печеные, — а другая смуглая, с длинными пальцами, расслабленными фалангами, изящная. Ногти розовые, только подстрижены некрасиво. А тут.., пятно от чернил! Ну и ну!..

Обе в испуге отдернули руки, хотя чернила были только на одной.

Мужчина опять рассмеялся, а затем неожиданно звякнул бокалом.

— Милые мои подружки, Клара и Чире, пью за нашу дружбу. Пусть жизнь случайно сведет нас когда-нибудь так же, как сегодня.

Две пары сияющих девичьих глаз обнадеживающе вспыхнули.

— Я пью за ваше здоровье, — прошептал мужчина с нарочитой, очаровательной дерзостью.

В этот бокал он подливал уже из второй бутылки.

— Как тебя зовут, барон? — спросила Чире, силясь начать азартную игру, но чувствуя, как то и дело проваливается в опьянение.

— Йожи.

— Здравствуй, Йожи, Йошка!

Они повторили тихо, совсем не развязно, слегка насмешливо, но покладисто: ты, Йожи.

И в эту критическую минуту, когда изящная и остроумная вступительная часть сцены, ее непреднамеренная игривая двусмысленность еще не перешла в заурядное бесчинство, совершенно вовремя и к месту, как deus ex machina — раздался звонок из прихожей.

— Жена! — изумленно воскликнул барон и резко встал.

Замешательство продлилось лишь минуту. За это время он осознал всю странность ситуации, ее малопонятный или совершенно непонятный характер, осмотрел стол, пустые бокалы, разбросанную одежду и сценические костюмы на девушках. И улыбнулся, глядя на их испуганные, умоляющие лица.

— Ничего страшного, — сказал он. — Я выйду ее встретить, а вы закройтесь на ключ и выключите свет; вон та дверь ведет в комнату Лизы, у нее и переоденетесь. Адье!

По пути он еще продолжал улыбаться, наполовину насмешливо, наполовину смущенно, словно благодаря или извиняясь за что-то...

* * *

Морозный зимний воздух щипал лица девушек, когда они в спешке бежали по улице к трамвайной остановке, огибая маленькие холмики снега, наметенные дворниками. Спустя долгое время Чире заговорила:

— Как странно! Он сказал, что мы подождем тетю. А потом нам пришлось убегать от нее. Почему?

— Опять ты хочешь услышать объяснение тому, что сама себе прекрасно можешь объяснить, — ответила вторая почти раздраженно. — Впрочем, думаю, ты можешь быть довольна тем, как прошел твой вечер. Ты прошлась по краю пропасти, за которым все непривычное и неприличное.

— Но коснулась ли нас опасность?.. — засомневалась Чире и в задумчивости уставилась на белые фары трамвая.

Новые типы

Перевод Оксаны Якименко

Шестеро уже вернулись в дортуар — воспитанницы, жившие в небольшом общежитии для курсисток. У девушек был выходной, и этот декабрьский вечер они провели в большом городе, в компании самых разных людей, чтобы вновь собраться вместе, полные тайных сплетен, полученных на бегу впечатлений, литературных новостей или секретов закулисья. В ожидании, когда прозвонят к запоздалому ужину, они беседуют, осмысляют, расцвечивают красками воображения многогранную, затейливую картину шумной, многолюдной жизни, глядя на нее с наивным недоумением провинциалок, с любопытством затворниц или же с уверенностью умной и утонченной женской души, но всегда воображая, будто они чуть выше всего этого, хотя на самом деле они просто еще ни с чем этим не сталкивались.

В перепачканной чернильными пятнами гостиной — она же учебная комната и помещение для физических экспериментов, — в компании пыльных энциклопедий, колб с отбитыми краями и жизнерадостного старого скелета, замотанного в старые платки, девушек часто посещали странные, глубокие, но при этом негармоничные идеи насчет столь же глубокой и негармоничной жизни, и, взлетая в клубах сигаретного дыма и аромата духов, эти рваные и печальные девичьи мысли парили, словно сталкиваясь в воздухе, и рассыпались искрами — оставаясь, несмотря на все усилия, тонкими и субъективными — как и вся женская жизнь. Их было шестеро — из тех, кого нужда, амбиции, талант или несчастье пригнали в город со всех концов страны: учиться, учиться, учиться. Все эти двадцати-двадцатипятилетние девушки выбрались сюда не обычным путем, поднимаясь по стандартным ступеням учебных программ, но исполнившись внезапной решимости, с пробелами в знаниях, безо всякого регулярного образования; они с самоубийственным нетерпением желали всего и сразу и готовы были посвятить новой идее все без остатка. И пока они, развалясь, сидели в небрежных и слегка наигранных живописных позах на крышках парт и столах, все их черты — и общие, и характерные для каждой в отдельности — почти явственно парили над девичьими головами. Нимб характера ни с чем не спутаешь, его отчетливо видно над головами.

Божи, очаровательная блондинка, девушка-куколка с волосами, собранными в пучок, расположилась посредине — в красном платье в стиле ампир она была похожа на махровый мак на коротком стебле. Девушка лежала на пыльном столе, положив голову на колени Марии. Мария — девушка с серьезным лицом, худенькая, как тростинка, — была года на три старше подруги. Эти двое знали друг друга еще по монастырской школе. Еще тогда между ними возникла странная, но устойчивая связь — о чем-то подобном может вспомнить любая молодая женщина, счастливая юная мать, сразу после монастыря пошедшая под венец. В сердцах детей, покинувших родной дом, соединяются фанатичная преданность и тайная догадка, стремление идеализировать подругу и жажда чувств — кто знает, что из этого породило подобный обычай, но он универсален и непреложен, он — главный движущий элемент жизни в каплевидном внутреннем мире обитательниц дортуаров. Суть его в том, что каждая девочка выбирает себе «кумира» среди будущих послушниц или старших воспитанниц и окружает идеал восхищенным обожанием рыцарского оруженосца, проявляет самопожертвование будущей влюбленной женщины, но не решается приблизиться к предмету поклонения, даже заговорить боится. «Девушка-кумир», в свою очередь, остается «бессердечной и холодной», но ни за что не разрушит благоговейного преклонения перед собой панибратским похлопыванием по плечу или дружеским словом. Чисто женское свойство.