Талисман

Ты готов, Джеки?

Джек закрыл глаза и приготовился ощутить омерзительный вкус жидкости, после чего вполне могла последовать тошнота со всеми вытекающими последствиями.

— Банзай! — прошептал он и выпил.

Глава 14 Бадди Паркинс

1

Последствия вытекли в виде небольшой розовой лужицы. Его лицо находилось всего в нескольких дюймах от травы, покрывающей длинный газон, тянущийся вдоль четырехполосной трассы; Джек мотнул головой и откинулся назад. Он стоял на коленях, подставив спину тяжелому серому небу. Мир, этот мир, смердел. Джек отполз назад, подальше от рвотной массы, повисшей на стебельках травы, и зловоние уменьшилось, но не исчезло. Выхлопные газы и другие безымянные яды висели в воздухе, и он сам беспредельно, выматывающе вонял. Шум, постоянно доносившийся с дороги, только усиливал впечатление того, что воздух умирает. Обратная сторона дорожного знака, висевшего над его головой, была похожа на гигантский телевизионный экран. Джек с трудом поднялся на ноги. Далеко за дорогой простиралось бесконечное водное пространство, почти такое же серое, как и небо. С его поверхности исходило какое-то болезненное свечение. Повсюду висел запах металлических опилок, затрудняющий дыхание. Озеро Онтарио и этот маленький задымленный городок, должно быть, Оклотт или Кендалл. Он намного отклонился от своего маршрута — около сотни миль, если не больше, что означает четыре с половиной дня пути. Джек обошел знак, надеясь, что его дела не хуже, чем он думает, поднял голову и всмотрелся в черные буквы. «Ангола», — прошептали его губы. Ангола? Где это?

Нед Макнелли, его незаменимый помощник, подсказал ему, что впереди не что иное, как озеро Эри. Все потерянные дни и мили на деле оказались приобретенными.

Но перед тем как мальчик решил, что можно сделать очень ловко — что можно отправиться обратно в Долины, как только он будет уверен, что там безопасно: другими словами, когда дилижанс Моргана будет грохотать намного западнее того места, откуда он только что сбежал, — перед тем как сможет подумать об этом, он сначала должен отправиться в этот маленький дымный городок Анголу и выяснить, не произвел ли за это время Джек Сойер, Джеки, каких-либо изменений. Он пошел вдоль газона, двенадцатилетний мальчик в джинсах и куртке-шотландке, слишком высокий для своего возраста, уже начинающий выглядеть самостоятельным и с необычным, слишком беспокойным выражением на лице.

Пройдя уже полпути, Джек обнаружил, что снова думает на английском языке.

2

Много дней спустя и много миль западнее.

Человек по имени Бадди Паркинс из Кембриджа, Огайо, который подобрал на дороге высокого мальчика, называющего себя Льюисом Фарреном, обнаружил, что этот малыш Льюис выглядел так, будто постоянное волнение глубоко впиталось в кожу его лица. Ну, улыбнись же, сынок, ради себя самого хотя бы, хотел сказать ему Бадди. Но согласно его истории, мальчик повидал достаточно для своих двенадцати лет. Отец умер, мать больна, сам он послан к какой-то тете-учительнице на озеро Бакаи… На Льюиса Фаррена бед свалилось в избытке. Он выглядел так, будто у него не было больше пяти долларов с прошлого Рождества. Значит… Бадди решил, что в своем рассказе мальчик чего-то недоговаривает.

Во-первых, от него пахло фермой, а не городом. Бадди Паркинс со своими братьями обрабатывали три сотни акров земли недалеко от Аманды, милях в тридцати южнее Колумбуса, и Бадди знал, что в этом он не может ошибиться. От мальчика пахло, как в Кембридже, а Кембридж — деревня. Бадди родился и вырос с запахом фермы и конюшен, пшеницы и навоза, а грязные одежды мальчика распространяли все эти знакомые ароматы.

Миссис Фаррен, должно быть, ужасно больна, думал Бадди, если послала своего сына в дорогу в драных джинсах, настолько покрытых грязью, что они казались бронзовыми. А обувь! Кроссовки Льюиса Фаррена едва не падали с ног, шнурки связаны из кусков, а подошвы оторваны.

— Так значит, Льюис, они украли машину твоего отца?

— Ну да, как я и сказал. Мерзкие воришки — пришли среди ночи и увели ее прямо из гаража. Кто бы мог подумать, что они способны на это! Теперь нам придется много работать, чтобы скопить на новую. Вы меня понимаете?

Честное загорелое лицо мальчика было повернуто к нему, как будто он задал самый серьезный вопрос на свете, и Бадди не мог не согласиться — он соглашался с любым словом мальчика, столь благоухающего запахами фермы.

— Конечно, у каждой медали есть две стороны, — сказал невесело Бадди Паркинс.

Мальчик отвернулся и снова начал смотреть на дорогу. И снова Бадди почувствовал его тревогу, облако волнения, казалось, окутывало мальчика, и он почти пожалел о том, что не оказал ему вовремя моральной поддержки, в которой тот, похоже, так нуждался.

— Я так понял, что твоя тетя преподает в начальной школе там, на озере Бакаи, — сказал Бадди, надеясь хотя бы слегка облегчить страдания Льюиса Фаррена. Не прошлые — будущие.

— Да, сэр, вы правы. Она учительница в начальной школе. Элен Воган. — Выражение его голоса не изменилось.

Но Бадди снова услышал незнакомые нотки — он не считал себя никаким Генри Хиггинсом, профессором музыки, но был абсолютно уверен, что мальчик говорит не так, как любой человек, выросший в Огайо. Речь ребенка была сплошь неправильной, слишком зажатой и полной неверных нюансов и ударений. Нет, в Огайо так не говорят. Это совсем не тамошняя речь. Это акцент.

Но возможно, что какой-нибудь мальчик специально выучился говорить таким образом? Какая бы сумасшедшая причина этому ни была? Бадди предположил, что возможно.

Но, с другой стороны, газета, которую Льюис Фаррен ни разу не вытащил из-под своего левого локтя, похоже, подтверждала самые худшие подозрения Бадди Паркинса: его благоухающий юный пассажир все время юлит, и каждое его слово — ложь. Газета, как Бадди смог прочитать в зеркале заднего вида, называлась «Вестник Анголы». Не той Анголы, что в Африке, куда отправлялось множество английских и американских наемников, а Анголы, что в штате Нью-Йорк, — далеко отсюда, на озере Эри.

— Я хочу спросить у тебя кое-что, Льюис, — сказал он, прокашлявшись.

— Да, — сказал мальчик.

— Откуда у мальчика из Огайо газета из Анголы? Из Нью-Йорка? Ведь это так далеко отсюда, у черта на рогах? Ты не думай, мне просто любопытно.

Мальчик взглянул на газету, распластанную под рукой, и посильнее прижал к себе, словно боялся, что ее могут отнять.

— Я ее нашел.

— Да ну?

— Да, сэр, я нашел ее на скамейке у автобусной остановки у себя дома.

— Ты был на автобусной остановке?

— Как раз перед тем, как решил сэкономить деньги и ехать автостопом. Мистер Паркинс, если вам не трудно, довезите меня до поворота на Зейнсвилл. Мне оттуда легче всего добраться. Возможно, я попаду к тете как раз перед обедом.

— Возможно, — сказал Бадди, и следующие несколько миль прошли в неприятном молчании. Потом, не выдержав, тихо спросил: — Сынок, скажи, ты убежал из дому?

Льюис Фаррен ответил на это улыбкой — не ухмыльнулся, не осклабился, а по-настоящему улыбнулся. Представление о побеге из дома было смешным. Оно развеселило его. Мальчик посмотрел в сторону Бадди, и долю секунды спустя тот обернулся к нему. Их глаза встретились.

Секунду, две секунды, три… неизвестно, сколько продолжался этот миг, когда Бадди Паркинс увидел, что немытый мальчик, сидящий рядом с ним, красив. Он считал для себя непозволительным использовать это слово в описании любого человека мужского пола старше девяти месяцев, но Льюис Фаррен, несмотря на въевшуюся в кожу дорожную пыль, был красив. Чувство юмора моментально победило волнение, и то, что увидел в нем Бадди — пятидесятидвухлетний отец троих сыновей-подростков, — была прямая, открытая доброта, которая только умножилась многочисленными необычными переживаниями. Этот Льюис Фаррен в свои (по его собственному определению) двенадцать лет в каком-то отношении зашел дальше и видел больше, чем он, Бадди Паркинс, и то, как он видит и понимает, делает его красивым.

— Нет, мистер Паркинс, я не убежал, — сказал мальчик.

Затем он моргнул, взгляд вновь ушел вглубь, глаза потеряли ясность и перестали светиться, и мальчик откинулся на спинку сиденья. Он приподнял колено, уперся им в щиток и подложил под себя газету.

— Нет, я так не думал, — сказал Бадди Паркинс, возвращая свое внимание на дорогу. Он успокоился, хотя и не мог понять почему. — Я верю, что ты не врешь. В некоторой степени.

Мальчик не ответил.

— Ты работал на ферме?