Талисман

Он миновал место, где выступали клоуны, едва бросив взгляд в их сторону, хотя перед ними собралась довольно многочисленная публика — в основном женщины и дети, — то и дело взрывающаяся веселым смехом и аплодисментами. Джек подошел к прилавку с неровно обтесанными краями, где около вырытой в земле ямки, наполненной дымящимися углями, стоял большой человек с татуировкой на мускулистых плечах и руках. Над углями вращался железный вертел около семи футов длиной. У каждого из его концов стояло по грузному потному мальчику. На вертел было наколото пять огромных кусков, и мальчики медленно вращали его.

— Прекрасное, сочное мясо! — орал мужик. — Прекрасное мясо! Сочное мясо! Покупайте мое прекрасное мясо! У меня сочное мясо! У меня самое сочное мясо! — И так без остановки. Только на мгновение он прервался, чтобы сказать ближайшему к нему мальчику: — Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, черт бы вас побрал! — а затем снова вернулся к своему зычному протяжному крику.

Фермер, проходивший мимо вместе со своей юной дочерью, поднял руку и указал на второй слева кусок мяса. Мальчики прекратили вращать вертел ровно настолько, чтобы их босс успел снять с него указанный кусок и положить его на огромный ломоть хлеба. Фермер достал из кармана палочку. Присмотревшись, Джек заметил, что он отломил от нее кусочек, содержащий две насечки, и протянул подбежавшему мальчику. Пока тот бежал обратно к прилавку, покупатель вернул оставшиеся «деньги» в карман механическим, но аккуратным движением любого человека, опускающего в карман сдачу, откусил большой кусок от своего открытого сандвича и протянул дочери все остальное. Надо сказать, что ее первый укус был не меньше отцовского.

Желудок Джека урчал и возмущался, но он все-таки увидел то, что должен был… вернее, надеялся увидеть.

— Прекрасное мясо! Сочное мясо! Покупайте… — Человек перестал кричать и посмотрел вниз, на Джека, сурово сдвинул брови над своими маленькими, но все-таки не совсем тупыми глазами. — Я слышу, твой живот заливается соловьем, дружок. Если у тебя есть деньги, то я продам тебе свое мясо и даже помолюсь за тебя Господу. Но если у тебя их нет, тогда уноси отсюда подальше свою тупую баранью морду и иди к черту!

Оба мальчика захохотали, хотя явно устали до смерти. Они смеялись так, как будто не могли контролировать себя.

Но головокружительный запах, исходивший от медленно поджариваемого мяса, не позволял Джеку уйти. Он достал из кармана палочку покороче и указал на тот кусок, который теперь оказался вторым слева. Он не произнес ни слова. Ему казалось, что лучше этого не делать. Шашлычник удивленно хмыкнул, снова достал из-за пояса свой большущий нож и отрезал кусок. Фермеру он дал целый, подумал Джек, но его желудку не было никакого дела до таких мелочей — он радостно заурчал в предвкушении еды.

Шашлычник шлепнул мясо на ломоть хлеба, но не протянул его мальчику, а оставил у себя в руках, пока Джек не дал ему свою денежную палочку. Вместо двух насечек он отломил три.

В голове Джека раздался печальный, укоризненный голос матери: Поздравляю тебя, Джеки. Ты опять прошляпил.

Шашлычник глазел на него, широко улыбаясь. Весь его рот был полон кривых черных зубов. У него было такое выражение лица, что Джек не мог произнести ни слова в свою защиту.

Ты должен быть благодарен, что я отломил только три насечки, а не забрал все четырнадцать. А я мог, не сомневайся. Тебе следовало бы вытатуировать у себя на лбу: Я ЧУЖОЙ ЭТОМУ МЕСТУ И САМОМУ СЕБЕ. Скажи мне, Баранья Башка, ты собираешься сделать какой-нибудь вывод из моих слов?

Хотел ли Джек этого или нет, не имело значения. Он просто почувствовал бессильную злобу.

— Иди отсюда! — сказал шашлычник. Он поднес необъятный кулак прямо к его носу. Пальцы были изрезаны, под ногтями запеклась кровь. — Ты получил свою еду. Теперь уходи.

Джек подумал: Я могу тебе показать электрический фонарик, и ты побежишь, как будто за тобой гонятся все черти ада. А если ты увидишь самолет, то вообще сойдешь с ума. Ты не такой бесстрашный, каким себя считаешь, дорогой.

Он улыбнулся, и, видимо, было что-то в его улыбке такое, что совсем не понравилось шашлычнику, потому что он отшатнулся от Джека; его лицо моментально приняло беспокойное выражение. Затем он снова нахмурил брови.

— Пошел вон отсюда, я сказал! — заорал он. — Пошел вон, черт бы тебя побрал!

На этот раз Джек выполнил его просьбу.

2

Мясо оказалось бесподобным. Джек быстро умял и его, и хлеб, на котором оно лежало, а затем с удовольствием облизал с пальцев ароматный жир. По запаху мясо было похоже на свинину… но оно не было свининой. Вкус был намного богаче, даже можно сказать — резче. Но чем бы это ни было, оно прекрасно заполнило дыру, образовавшуюся где-то в центре его тела. Джек подумал, что этого куска хватило бы ему на завтраки перед школой на несколько дней.

Теперь, когда живот был набит и чувство голода оставило его, вероятно, надолго, Джек мог с большим интересом оглядываться по сторонам… и незаметно для себя самого он смешался с толпой. Теперь он оказался единственным ротозеем, приехавшим из деревни на базар, медленно бродящим между прилавками и пытающимся смотреть сразу во всех направлениях. Торговцы уже узнавали его, но только как человека более любопытного, чем другие. Они кричали и зазывали его, но, когда он проходил мимо, они кричали и зазывали любого, кто шел вслед за ним, будь то мужчина, женщина или ребенок. Джек свысока глядел на разложенные по прилавкам товары — товары одинаково странные и удивительные — и в глазах окружающих, уставившихся на него, видимо, сам выглядел странным, потому что изо всех сил пытался выглядеть скучающим в месте, где никто не мог быть таким. Люди смеялись, спорили, ругались… но никто не скучал.

Базар напоминал ему королевский дворец, если не считать отсутствия напряжения в воздухе и чрезмерного беспокойства и суеты, — над ним витал такой же букет одуряющих запахов (в особенности жареного мяса и лошадиного пота), бродили толпы людей, наряженных в яркие одежды (хотя, по правде говоря, даже самые-пресамые яркие одежды не могли и близко сравниться с нарядами тех денди, которых Джек видел внутри дворца), царило сбивающее с толку, но каким-то образом веселящее сопоставление несопоставимого, абсолютно нормального с совершенно ненормальным и странным.

Он остановился у прилавка, где человек продавал ковры с вытканным на них портретом Королевы. Джек почему-то подумал о маме Хэнка Скоффлера и улыбнулся. Хэнк был одним из мальчиков, с которыми Джек и Ричард Слоут болтались по Лос-Анджелесу. У миссис Скоффлер была коллекция самых причудливых настенных украшений, какие только можно было встретить на земле. Скажите, разве ей не понравились бы эти ковры с портретом Лауры де Луизиан, чьи волосы сплетены из тончайших золотистых нитей? Да в сто раз больше, чем бархатный пейзаж с берегами Аляски или керамическая диорама перед баром в гостиной…

Затем Джек увидел, что вплетенное в ковры и повторенное много-много раз лицо Лауры де Луизиан начало изменяться, превращаясь в лицо его мамы — со слишком темными глазами и слишком белой кожей.

Тоска по дому снова охватила Джека. Тоска по дому, тоска по матери. Она волной прокатилась по его сознанию, и его сердце заныло: Мама! Мамочка! Господи, почему я здесь? Мама!!! Что она делает сейчас, в данную минуту? Сидит у окна и смотрит на океан, отложив в сторону открытую книгу? Или смотрит телевизор? А может, она в кино? Или спит? Или… умирает?